Потом я представил себе, какой переполох поднимется, когда люди, оставшиеся на земле, найдут мое мертвое тело. Как ужаснутся родители, увидев мой труп, обезображенный укусами и ожогами. Как мои родственники, громко зарыдав, станут упрекать друг друга в несправедливости и жестокости. Они-то решили, что я обычный, а ко мне, вон, ангелов присылают!..
Я гордо выпрямился и даже слегка разжал руки. Ангел спросил:
— Ты больше не боишься? Хочешь, поедем быстрее?
Я кивнул. В следующую секунду я уже горько в этом раскаивался.
Ангел подобрал поводья и свистнул. Конь вздрогнул, затанцевал на месте и внезапно диким прыжком рванулся вперед. Я завопил и вцепился в Ангела мертвой хваткой.
— Эй, задушишь! — крикнул Ангел; правда, он, кажется, шутил.
Но мне было не до шуток! Чтобы не слететь с коня на полном скаку, я что есть силы прижался к Ангелу. Его широкие рукава трепетали на ветру, раздувшись, как паруса, а волосы хлестали меня по лицу. Я зажмурился, мечтая только об одном: чтобы серый конь остановился.
В конце концов это произошло, правда, не очень скоро. Я открыл глаза. Мы стояли среди светлых сосен у высокого обрыва, а далеко внизу, за высокой белой стеной, текла река. Конь фыркал, вскидывая голову, а Ангел замер в седле, неподвижный, как изваяние. За нашими спинами вставало солнце.
— Там моя родина, — неожиданно сказал Ангел, глядя в туманную даль.
— Э… мы туда поедем? — спросил я, с тревогой косясь на обрыв.
Ангельское лицо поникло, и я испугался, что сморозил какую-нибудь глупость. А ну как он рассердится — что тогда?..
Но Ангел не рассердился. Он лишь вздохнул и промолвил:
— Ты устал. Пора возвращаться.
Он повернул коня, и мы шагом поехали вниз по сосновому склону, вышли в поле, свернули в лес. Тропинка становилась все шире и ровнее. Вскоре я понял, что мы едем не по лесу, а по парку. Но вокруг по-прежнему не было ни души. Прозрачную утреннюю тишину нарушал только щебет птиц…
— ЗДРАВИЯ ЖЕЛАЕМ!
Я дернулся. Справа от нас затрещали кусты и на дорожку вышел… давешний страшный доктор в галифе и тельняшке! Интересно, откуда он тут взялся, в раю? Неужели, тоже помер?..
Теперь на докторе была еще и куртка. В руках, вместо ремня — пустая корзина. Вслед за ним из кустов выбралась большая лохматая собака и, увидав Ангела, радостно завиляла хвостом. Хозяин же, поглядев на него, сердито нахмурился:
— Опять коня мучил! Все тебе неймется, горячий ты парень! Небось, прямо с автобуса на конюшню отправился?
— Доброе утро, — подумав немного, ответил Ангел.
Неожиданно страшный доктор радостно расхохотался.
— Тормозок наш дорогой! — воскликнул он.
Он схватил Ангела за одежду и, стащив с коня, принялся душить в объятиях, приговаривая:
— Вернулся, чудь белоглазая! Сволочь белобрысая!
Я, уцепившись за опустевшее седло, худо-бедно удержался верхом. Страшный доктор взял коня под уздцы и куда-то повел. Ангел шел рядом с доктором, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу. Теперь я смог рассмотреть его получше.
Ангел был одет в какой-то длиннополый балахон, вроде халата, украшенный вышивкой, с широкими рукавами и длинный — до земли. Никаких крыльев под ним не угадывалось. Все-таки, Ангел и впрямь был просто-напросто толстый, и поэтому не мог носить нормальную одежду. И вообще, скорее всего, это был никакой не Ангел, да и я, кажется, не в раю…
— Значит, это и есть тот самый Илья Арсеньев, который решил, что сможет от нас сбежать? — спрашивал, тем временем, страшный доктор, кивая в мою сторону.
Его друг кивнул.
— Отважный малый! — сказал доктор. — Только глупый. Или слепой. Он что, не видел, какие у нас стены?
Толстый пожал плечами.
— По его милости все врачи с рассвета по лесу шастают, — усмехнулся доктор. — Делают вид, будто ищут сбежавшего пациента. А чего его искать? Проголодается — сам прибежит, как миленький. Сколько уж раз так было! Но раз главврач приказала — нужно выполнять. Вот народ и гуляет. Грибы собрали подчистую. Нам с Вафлей почти ничего не досталось…
Собака, услыхав свое имя, заскулила от избытка чувств.
Аллея свернула к длинному одноэтажному строению с маленькими окошками и большими дверями. У стены лежала куча опилок, а рядом в загоне гуляли две лошади. Доктор подвел серого коня к дверям, без всякого предупреждения сдернул меня с его спины и аккуратно поставил на ноги.
— Приехали, — сказал он.
— До вечера, — широко улыбнулся он, хлопая своего толстого приятеля по плечу, — заходи, отпразднуем твое возвращение!.. Пойдем, Пашка! — сказал он коню и увел серого на конюшню.
Собака Вафля, поскуливая, заметалась между конюшней и толстым, но в конце концов убежала за за хозяином.
Толстяк повернулся ко мне и неторопливо промолвил:
— Будем знакомы, меня зовут Каарел Томмсааре.
Я чуть не сел на кучу опилок. Надо же было так опозориться! Принять обыкновенного врача за Ангела! Теперь я прекрасно видел, что в облике доктора нет ничего таинственного. Глаза — просто холодные стекляшки, волосы — белёсые, как солома у конюшни. Лицо — надменная прибалтийская физиономия, бледная до зелени. Краше в гроб кладут, как говорится. А туда же: рвётся меня лечить!..
Скривившись от разочарования, я процедил:
— Очень приятно.
Доктор повернулся и заколыхался в сторону аллеи; я поплелся следом.
— Зови меня Каарел, — по-прежнему не спеша продолжал доктор, — тебе я это разрешаю. Ведь ты приехал насовсем…
Я громко усмехнулся. Я, в общем-то, совершенно не собирался с ним разговаривать, но просто обязан был кое-что прояснить.
— Позвольте вам напомнить, дорогой Каарел, — проговорил я с изысканной издевкой, — что я сюда не приезжал. Меня привезли насильно. А вы уломали профессоршу оставить меня здесь. Я не стану спрашивать вас, зачем вы это сделали. Признаться честно, мне на это абсолютно наплевать. Но смею заметить, что я вас об этом не просил, и потому…
Доктор, надо сказать, проявлял удивительную выдержку. Как я ни изощрялся в издевательствах, он продолжал невозмутимо топать вперед, лишь изредка поглядывая на меня одним глазом.
Постепенно мое ораторское вдохновение начало угасать. Я еще некоторое время пыжился, а потом позорно умолк на полуслове… И вдруг меня осенило: ведь господин Томмсааре — врач! Он считает меня больным, а на больных не принято обижаться!..
— Мы пришли! — объявил доктор.
Мы очутились перед аккуратным забором, за которым виднелся большой деревянный дом, утонувший в яблонях. На доме висела табличка: "Корпус 7". Неожиданно кусты у калитки зашевелились, и я услышал, как кто-то быстро прошмыгнул к дому.
— Атас! Эстонец идет! — донёсся до меня чей-то сдавленный крик.
Доктор покачал головой.
— Я же говорил им, что я не эстонец, — промолвил он, отворяя калитку. — Я сэту!
В доме было тихо. Дверь была слегка приоткрыта. Доктор остановился в трех шагах от крыльца и взял прислоненную к стволу яблони длинную палку. Ею он осторожно толкнул дверь…
На порог со страшным грохотом полетело мусорное ведро. Кто-то торжествующе завопил, но в следующий миг вопль перешел в стон разочарования. Доктор взял меня за руку и, старательно перешагивая через яичную скорлупу, поднялся на крыльцо.
— Вот мы и дома, — сказал он.
Глава 5. На новом месте
— Приснись, жених, невесте! Что, так вот они со вчерашнего вечера и лежат?
— Так и лежат, Дядя Фил…
В дверях нашей палаты стояли двое: доктор Томмсааре, которого старшие пациенты называли Эстонцем, и страшный доктор в тельняшке, которого Эстонец называл Дядей Филом.
Вчера, после того, как доктор Томмсааре привёл меня в свой корпус и показал мне мою койку в девятиместной палате, четверо санитарок из больницы привели к нам ещё восьмерых новеньких. Среди них, к моему великому негодованию, оказался патлатый Поэт, а остальные семеро были, без сомнения, наиболее неприятные типы из всех виденных мною в больничном саду.
Вскоре после их прибытия Эстонец пригласил нас на кухню и усадил за длинный деревянный стол. Потом явились пациенты из старшей палаты и уселись рядом с доктором. Еду на завтрак подали просто отвратительную, да к тому же лицезрение старших пациентов здорово испортило мне аппетит. Вели они себя ужасно, — смеялись, шутили, подкалывая друг дружку — впрочем, как и положено обычным.
Новенькие — напротив, сидели с постными рожами, притворяясь, что не видят никого и ничего вокруг себя. Просто умереть со смеху. Настоящие психи с манией величия. Строят из себя оскорблённых гениев. Неужели непонятно, что в этом дурдоме один-единственный настоящий гений и вообще нормальный человек — я?!
Похоже, новенькие об этом догадывались. Во всяком случая, я заметил, что они во всём подражают мне. Если к ним обращался доктор или кто-нибудь из старших, они точно так же как я молчали в ответ. За обедом они, скорчив недовольную мину, точно так же отодвинули от себя тарелки с супом, и так далее.
К вечеру у меня от всего этого чуть не началась истерика, но я сдержался. Однако заметил, что у остальных новеньких глаза тоже на мокром месте. Приятно, конечно, быть примером для подражания, но всему же есть предел! Я решил, что с меня хватит. Когда настало время ложиться спать, я решил, что больше не встану с кровати — назло всем этим дуракам и толстому Эстонцу.
Но в результате, нынче утром все новенькие, вместо того, чтобы пойти на завтрак, остались в постели! Врачи, как ни странно, ничуть не обеспокоились.
— Ну, каково загораете, орлы? — весело гаркнул Дядя Фил.
Неожиданно мой сосед слева подал голос.
— Я жду, когда меня начнут лечить! — не глядя на врачей, с убийственной насмешкой проговорил он.
Это был тот самый патлатый Поэт. Я чуть не фыркнул. Подумаешь, оратор! Если бы я не дал себе слово больше никогда в жизни не разговаривать с врачами, я бы сказал им то же самое!..
— Лечить? — обрадовался страшный Дядя Фил. — Это сколько угодно!.. Сейчас всех вылечу!
И он бодро щелкнул пряжкой ремня. Я не выдержал и зажмурился, натянув на голову одеяло. Если бы я мог унизиться до разговоров с придурками, я бы высказал Поэту всё, что я о нём думаю!..
— Доктор Кузнецов, это не ваши пациенты, — с прохладцей в голосе заметил господин Томмсааре.
— Хотел поделиться опытом, — разочарованно вздохнул доктор Кузнецов. — Зря ты отказываешься. Отличный метод.
— У меня свои методы, — равнодушно промолвил Эстонец.
— Знаем мы их! — фыркнул Дядя Фил.
Эстонец помолчал немного.
— Вы подрываете мой авторитет в глазах пациентов, — сообщил он, наконец. — Давайте выйдем.
Дверь палаты захлопнулась. Я сбросил с головы одеяло и напряг свой абсолютный слух. К счастью, Дядя Фил говорил довольно громко.
— Они не встали на завтрак, и ты не завтракал тоже, — сердился он. — Если они пропустят обед, ты опять не станешь есть… А к ужину кто-нибудь из старших подложит тебе на стул ежа, ты его накажешь…
Эстонец что-то сказал. Дядя Фил взорвался окончательно.
— Да не ежа! — взревел он. — Ты накажешь хулигана, оставишь его без ужина, а значит, и сам без него останешься! Ты же у нас принципиальный!
Эстонец снова что-то сказал.
— Самое большее через неделю ты протянешь ноги! Вот и весь твой метод! — горячился доктор Кузнецов. — У тебя девять новеньких! А что, если они договорятся между собой и станут голодать по очереди?!
Я горько усмехнулся. Нет, я не стану разговаривать со всеми этими идиотами, даже если это единственный способ разделаться с толстым доктором…
Спустя некоторое время в палату заглянул дежурный из старших.
— Эй, салаги, вы обедать будете? — нагло спросил невежа.
— Значит, не будете, — не услыхав в ответ ни слова, решил он.
Через полчаса по корпусу поплыли вкусные запахи. Я уткнулся носом в подушку…
— Что, так они с утра и лежат? — сочувственно произнес приятный женский голос.
Прошло еще несколько часов. Я только что встретил презрительным молчанием приглашение на полдник и теперь потихоньку жевал одеяло. Поэт накрыл голову подушкой и сотрясался от беззвучных рыданий. Эстонец окинул палату изучающим взглядом и сказал:
— Нет, с утра они лежали гораздо спокойнее…
Стоявшая рядом с Эстонцем элегантная пожилая дама в длинном тёмном платье слегка вздохнула:
— Бедные дети!.. Каарел, хотите, я вам помогу? Уверяю вас, ласковые слова быстро поднимут этих больных с постели…
— Вряд ли, Анна Стефановна, — сказал Эстонец. — Ведь это мальчики…
— Вы хотите сказать, что мой метод годится только для девочек? — спросила дама.
— Нет. Я хочу есть, — ответил Эстонец.
— Именно об этом я и желала поговорить, — призналась дама, — давайте выйдем на минутку…
К счастью, дверь она прикрыла неплотно.
— Карел, вы уверены, что это так необходимо — страдать вместе с теми, кто сам себя наказал? — взволнованно проговорила гостья.
— Конечно, — убеждённо ответил Эстонец. — Это необходимо!
— Интересно было бы узнать, что натолкнуло вас на эту идею, — продолжала допрос Анна Стефановна.
Со стороны Эстонца последовало долгое обескураженное молчание.
— Священное Писание, — растерянно произнёс он наконец. — Отец Михаил сказал: надо поступать как Христос… Он как раз и страдал с теми, кто сам себя наказал… Разве отец Михаил был неправ?
Теперь замолчала гостья.
— Все ясно, — вздохнула она пару минут спустя.
Дверь скрипнула: Анна Стефановна снова заглянула в палату.
— И где тут ваш знаменитый Илья Арсеньев? — неожиданно спросила она; что ж, надо признать, она довольно приятная и неглупая женщина…
Я случайно встретился глазами с Эстонцем и поспешно уставился в потолок.
— Ну, и чего в нем особенного? — немного полюбовавшись мною, поинтересовалась Анна Стефановна.
Ведьма старая!..
— Это моя врачебная тайна, — промолвил господин Томмсааре.
За окном потихоньку вечерело. Сад наполнили золотые сентябрьские сумерки. Палата новеньких утонула во мраке отчаяния.
Поэт, завернувшись в одеяло, хныкал во весь голос. В углу кто-то жалобно стонал. Я, вцепившись зубами в подушку, дрожал от страха. Мне не давал покоя ужасный вопрос: а сколько времени человек может прожить без еды? Эстонцу что — он вон какой жирный! А я?! А вдруг я уже умираю? Вот прямо сейчас возьму и помру!..
— Эй, салаги! — в палату в очередной раз влетел развеселый дежурный.
При его появлении по комнате пронесся голодный вой.
— Ну, как насчет ужина? — спросил дежурный. — Картошечка, ммм, объеденье! С котлетками, а? Что, не проголодались? Ну, как хотите…
Вой сделался громче. Но тут из коридора послышался голос Эстонца:
— Дежурный, прекратите издеваться над больными. Накрывайте на всех.
Вой утих. Мои соседи высунули носы из-под одеял. Они не поверили своему счастью.
"Он думает, что купил меня! — думал я, лихорадочно натягивая штаны. — Как бы не так! Он надеется, что я буду благодарен ему за его милости! Дудки!"
Растолкав столпившихся у двери палаты больных, я ринулся на кухню.
Стол был уже накрыт.
— Извини, но здесь сидят старшие, — обратился ко мне второй дежурный, когда я набросился на приглянувшуюся мне порцию.
Я, конечно, не стал объяснять ему, что я свободный человек и вовсе не собираюсь подчиняться здешним дурацким порядкам.
— Эй ты! А ну, отвали! Это мое место!
Подбежавший ко мне долговязый парень… ВЫДЕРНУЛ ИЗ-ПОД МЕНЯ СТУЛ!!!
Грохнувшись на пол, я не почувствовал боли. Сгорая от неописуемого унижения, я тотчас вскочил на ноги. Старшие — все, кроме второго дежурного — заливались счастливым смехом. В глазах новеньких читалось молчаливое одобрение. Я озирался, как затравленный зверь…
В кухню вошел Эстонец.
— Скамейкин уронил новенького! — хрюкая от удовольствия, сообщил доктору первый дежурный.
— Скамейкин, без ужина! — бросил виновному доктор. — Илья, ты не ушибся? — спросил он, садясь за стол и отодвигая свою тарелку в сторону.