Саша решил не обижаться: не хотелось кончать разговор.
— Юля, что ты сейчас собираешься делать?
— Ничего особенного. Слушай, хочешь, приведу к тебе Джека? Думаешь, боюсь, что отвыкнет?
Такого великодушия даже от Юльки Саша не ожидал.
— А я сию минуту разыщу «Современные дебюты», — предложил он.
— Ладно. Ну, жди нас с Джеком.
Саша открыл книжный шкаф. Как плохо, что он до сих пор не нашел «Современные дебюты», хотя Юлька давно просила!
В женской школе шахматный турнир.
Семиклассники болеют за Юлию Гладкову: девяносто против десяти за то, что она выйдет в чемпионки.
В дверь постучали, едва Саша успел найти книгу.
Шапка-ушанка каким-то чудом держалась у Юльки на самой макушке, шуба распахнулась: не стоило застегиваться, чтобы перебежать через двор.
— Зимовато! — сказала Юлька, потирая щеку и сбивая снег с валенок. — Джек! К ноге!
Джек, шестимесячный песик, коричневый, с крошечным светлым пятком между базами, натянув поводок, бросился под ноги Саше, засуетился, залаял, сел, постучал хвостом об пол и снова вскочил.
— Джек, к ноге! — повторила холодно Юлька.
Видимо, она уже раскаивалась, что привела собаку, и сейчас выдерживала внутреннюю борьбу. Джек сел и склонил голову набок, умильно заглядывая в лицо девочки.
— Ты приманиваешь его всегда, — заявила Юлька, — оттого он к тебе и привык.
— Чем же я его приманиваю? — виновато оправдывался Саша.
— Носишь сахар в кармане. Ты любишь Джека. Он чувствует.
— Ну и что же? Разве нельзя?
— Сторожевой пес должен знать только хозяина, — строго разъяснила Юлька. — Прочитай «Служебное собаководство».
Саша подумал, едва ли Юлька решится оставить ему Джека на ночь.
Она молчала. Джек тихонько постукивал об пол хвостом.
— Агафья Матвеевна пришла?
— Нет еще.
— Ну, так и быть. Пусть остается.
Она расстегнула поводок. Джек радостно тявкнул и побежал обнюхивать вещи.
Приняв окончательное решение, Юлька перестала мучиться.
— Хочешь, сыграем? — предложил Саша, стараясь всячески ей угодить.
— Давай.
В своей школе Юлька почти не знала соперниц, однако всякий раз, начиная играть, особенно с мальчиками, она волновалась. Она играла, не сняв шубки, стоя, молча. Крутой завиток темных волос упал ей на щеку. Юлька нетерпеливо запрятала волосы за ухо.
Саша получил мат на двенадцатом ходу.
— Неинтересно играть, — разочарованно, но вместе с тем облегченно сказала Юлька. — Ты не играешь — ты просто передвигаешь фигуры.
— А ты повторяешь чужие партии. Настоящие мастера создают свои варианты. Ты создала?
Юлька молча убирала шахматы.
— Что? — подзадоривал Саша. — Только гениальный человек может стать гроссмейстером.
— Гениальному легче. Мне будет труднее. Вот и вся разница.
— Значит, будешь?
— Обязательно.
Редко случалось ее переспорить.
— А почему все-таки ты хочешь? — допытывался Саша.
— Так просто. Джек, не хулигань! Но главным образом потому, что советская шахматистка должна взять мировое первенство.
— Ты хочешь добиться в женском турнире?
— И в мужском.
Она говорила спокойно о своих будущих победах, как о деле решенном. Вполне возможно, что так и будет. В глубине души Саша ее уважал.
— Расскажи-ка, страшно вам было с Костей сегодня? — спросила Юлька, разглядывая потрепанную обложку «Современных дебютов».
Вопрос Юльки вернул Саше то особенное, тревожное и в то же время радостное настроение, в каком он прожил все сегодняшнее утро. И хотя страшно ему было только до начала собрания, а потом, напротив, легко и свободно, он все же сказал:
— Знаешь, как трудно было! У нас строго принимают. Не каждый пройдет. По всем вопросам проверка! По дисциплине, учебе, а особенно по политике. У нас секретарь очень требовательный. А принципиальный какой!
— Коля Богатов?
— Да. Он на вид только обыкновенный. Верно, не обратишь никакого внимания? Высоченный разве уж очень, а больше ничем не выделяется, верно? Но деловой. А главное — справедливый.
— Вот это хорошо, — сказала задумчиво Юлька.
— У нас вообще мало несправедливых ребят, — продолжал Саша. — Им у нас плохое житье.
— «У нас, у нас»! — вдруг рассердилась Юлька. — А в нашей школе им рай?
— Ты своих тоже хвали, если есть за что, — обиделся Саша. — Никто не запрещает.
Юлька слегка качнула головой, отчего кудрявая прядка снова выскочила из-за уха.
— Я думаю не о том. Я думаю, если человек вступил в комсомол, он должен измениться, стать каким-то другим: серьезным, умным. Да?
— В один день не изменишься, — возразил Саша, чувствуя себя все же немного смущенным.
— Конечно, — согласилась Юлька. — Саша, зачем твоя мама улетела?
— На операцию.
— Ну, хорошо. Пусть Джек ночует у тебя, пока она не вернется. Он замечательный сторож, увидишь!
Юлька присела на корточки.
Джек радостно взвизгнул, ткнулся мордой в ее колени. Она потрепала его между ушами.
— Не корми Джека, — распорядилась она. — Он должен есть дома, чтобы не отвыкнуть от хозяина.
Юлька ушла. Джек заскулил, царапая лапами в дверь. Саша усадил его с собой рядом в кресло. Упрямец спрыгнул и ушел снова к двери.
Саша бился с ним целый час.
Наконец Джек задремал. Саша долго сидел за уроками.
Тишина в комнате. Саша вспомнил о маме. Отчего-то грустно немного.
Засыпая, он представил, как в большом холодном небе растаяла черная точка, и стало совсем уже грустно. Саша свесился и нащупал Джека рукой. Щенок спал, свернувшись клубком. Саша погладил его мерно вздымающийся теплый живот и тоже заснул.
Глава III. Вожатый в раздумье
В то время как Юлька разыгрывала шахматную партию с Сашей Емельяновым, ее брат, Костя Гладков, сидя в пионерской комнате, обдумывал план работы двадцать первого отряда.
Несколько дней тому назад его назначили вожатым 3-го класса «Б».
— А что-то с нашим Костей случилось, — сказала Юлька, понаблюдав в этот день во время обеда за братом: он машинально жевал, не замечая, видимо, что лежит перед ним на тарелке.
Костя промолчал.
После обеда он невероятно долго без всякого дела стоял у окна. Уроки не шли на ум Юльке, она ломала голову: из-за чего он повесил нос?
— С ребятами ты поссорился или еще что-нибудь произошло?
Костя рассказал, что произошло.
— Ну, им повезло, твоим третьеклассникам, что у них будет такой вожатый! — не задумываясь, решила Юлька.
Костя недоверчиво взглянул на сестру: он не был о себе столь высокого мнения.
— Трудно: не знаю, с чего начинать.
Юля готова была притти брату на помощь в любое мгновение.
Она стала рядом с ним у окна и молча смотрела, как из заводской трубы густыми клубами валит дым. Над домами бледное зимнее небо.
— Не единственный же ты на всем свете вожатый! — сказала наконец Юлька, и это значило, что ничего интересного не возникло у нее в голове.
— Не единственный, но, должно быть, все другие умнее меня, — ответил Костя сердито.
— Вот уж не люблю, когда на себя напускают!
— Что напускают? — спросил Костя.
— Ра-зо-чарование! — протянула она.
— Если что-то у тебя не получается. Юлька, ты всегда нападаешь на других.
— Это у тебя не получается. Ведь не меня назначили вожатым.
Так они стояли у окна и тихонько ссорились, пока в комнату не вошла мать. Мать была пожилой женщиной, вырастившей семерых детей. Трое погибли на фронте, двое жили своими домами, с ней оставались последние, близнецы Костя и Юля.
— Ребята, — сказала мать, — вы болтаете, а уроки стоят!
— Уроки да уроки! — заворчала Юлька.
Тетради и книги полетели из сумки на стол, пришлось приводить их в порядок. Не очень-то Юльке хотелось приниматься за работу.
В этот вечер они ничего не придумали.
Сейчас Костя сидел в пионерской комнате. Стол был завален журналами: «Вожатый», «Вожатый», «Вожатый». Костя задумчиво их перелистывал. Конечно, можно было бы взять за образец любой описанный в этих тоненьких книжках сбор и точно все повторить, заучив, как урок. Косте не хотелось так делать. Почему ему хотелось обязательно придумать свое?
Но он не знал, как приступить к делу.
Кроме того, он опасался за свой авторитет.
Пионеры двадцать первого отряда — все знакомые ребята со двора; летом с утра до ночи они играли в волейбол, итальяночку, а чаше в футбол.
Вот если бы Костя был футболистом, его авторитет в двадцать первом отряде — можно заранее предсказать — был бы обеспечен.
Редкий случай, чтобы мальчик в четырнадцать лет не увлекался футболом, но Костя к футболу был равнодушен. Что поделаешь!
Он сидел над журналом, сосредоточенно хмуря лоб. Его круглая физиономия с румяными щеками и немного пухлым, как у Юльки, ртом выражала глубокую грусть. И Таня, войдя в пионерскую комнату, тотчас догадалась — у бедняги не ладится.
Таня подошла к столу и, заглянув через плечо мальчика, увидела пустой лист бумаги с заголовком: «План первого сбора». Костя покраснел, а Таня ответила ничуть не опечаленным взором.
— Никогда не получается сразу, — весело сказала она.
Не видя поводов для веселья, Костя мрачно возразил:
— Вы выбрали неподходящего кандидата. Провалю первый сбор, тогда раскаетесь.
— После первого будет второй, потом третий, четвертый, — рассудила Таня.
— Да, конечно… третий, четвертый. Не понимаю все-таки, почему именно меня выбрали?
Таня села рядом, дружески положила руку ему на плечо:
— Слушай-ка, Костя, не всегда делают только то, что очень хочется делать. В тебе есть настойчивость и чувство ответственности. И ты умеешь увлечься. А это талант.
— Батюшки мои! — Костя рассмеялся. — Нет уж, про талант — это сказки!
А Таня обрадовалась Костиному смеху и долго оживленно рассказывала случаи из своей практики. Много среди них было забавных и милых, серьезных, а главное. Костя понял, что и Тане не все дается легко.
Глава IV. Секретарь райкома
Утром была принята телефонограмма — Богатова вызывал второй секретарь райкома Кудрявцев, и Коля после заседания школьного комитета, забежав на секунду домой перекусить, отправился в райком комсомола.
Он быстро шагал по тротуару в своей коротенькой, слегка подбитой ватой куртке. Какой-то мальчишка прокричал:
— Долговязый!
Коля Богатов конфузливо улыбнулся, на щеке появилась глубокая ямка.
Что мог он поделать со своими длинными ногами, которые не дают покоя всем встречным мальчишкам! Или вот еще ямочка на щеке — из-за нее в позапрошлом году Богатов тренировался несколько месяцев, приучая себя жить без улыбки. Пустой замысел!
В конце концов Богатов подчинился судьбе.
Одернув коротышку-куртку, он вошел к секретарю.
— А, здравствуй! — сказал секретарь райкома. — Садись. Рассказывай, как у комсомольцев с учебой.
Коля Богатов вынул из кармана записную книжку.
Всякий раз, бывая в райкоме, он не только не старался представить школьные дела лучше, чем они есть, а, напротив, прилагал все усилия к тому, чтобы не забыть рассказать о недостатках.
И теперь, перелистав записную книжку, Богатов строго откашлялся и прочитал несколько фамилий.
— Это кто? — спросил Кудрявцев.
— Это те, которые с двойками.
— А почему у них двойки?
— У кого от лени, кому помочь надо.
— Помогаете?
— Конечно. Мы стараемся через комсоргов действовать. Большое значение, когда хороший комсорг.
— Ну, еще бы! Слушай, Богатов, а как у тебя самого с занятиями?
— У меня? Что ж, ничего.
— А точнее?
— Наполовину, пожалуй.
— Что наполовину — четверки и тройки?
— Троек нет.
— Ты, Богатов, в какой собираешься вуз?
«Что это он заинтересовался?» удивился Коля. Он не привык и не любил рассказывать о себе.
— Я поступлю в университет, на физический факультет. Очень интересуюсь проблемами физики. Не знаю, может быть, мы умеем уже использовать атомную энергию… Во всяком случае, должны уметь. Не для того, чтобы воевать, а для того, чтобы не воевать. Диаметрально противоположная «им» установка. Правильно?
— Правильно, — подтвердил Кудрявцев. — Но ты знаешь, в университет с четверками могут не принять.
— Поднажму, — уверенно ответил Богатов. — Осталось полгода. Во всяком случае, я поступлю в университет.
Кудрявцев вынул из подставки карандаш, повертел.
— Дело в том, что по школам района ты единственный секретарь комитета — десятиклассник. Если из-за комсомольской работы не справляешься, как надо, с учебой, признавайся — освободим.
Краска медленно сбежала со щек Богатова.
— Вот оно что!
Он должен был помолчать некоторое время, чтоб призвать на помощь всю свою выдержку.
— Если не подхожу или не справляюсь с работой, освобождайте, конечно, — ответил он наконец более или менее спокойно.
Неожиданно Кудрявцев рассердился:
— Брось говорить ерунду! С тобой по-честному разговаривают. Работаешь хорошо, а все-таки, если тяжело, освободим, потому что десятиклассник. Понял? Чудак!
— Фу! — Богатов распахнут свою куртку. — А я-то испугался… Теперь мне все ясно: узнаю политику директора нашего, Геннадия Павловича. Геннадий Павлович у нас идеалист.
— Как это так?
— Очень просто. Хотите, правду скажу? Только строго между нами, товарищ Кудрявцев.
Кудрявцев удивленно поднял брови.
— Говори, если считаешь, что надо сказать, — согласился он без охоты.
— Наш Геннадий Павлович идеалист во взглядах на ребят. Он мечтает: создам десятиклассникам условия, пусть погрузятся в уроки и обо всем позабудут. Но нас невозможно погрузить только в уроки. Нет, не выйдет. Вы знаете, у нас есть ребята — слушают по двенадцати раз «Онегина». А шахматисты? Спортсмены? Или еще одно эпидемическое заболевание…
— Какое?
— Танцевальное.
— Ты не подвержен?
— Умеренно… С некоторых пор. Но нет, все же умеренно.
Коля быстро взглянул на секретаря, опасаясь, не произвел ли на него легкомысленного впечатления.
Но Кудрявцев слушал охотно, с лукавым смешком в глазах.
— Да! — сказал он. — А я уже не потанцую.
— Почему, товарищ Кудрявцев?
— Нога вот… — Кудрявцев отодвинулся вместе со стулом и вытянул ногу — она не сгибалась в колене.
— Ранение, да? — спросил Коля.
— Да.
Кудрявцев вернулся к прерванному разговору:
— Не освобождать, значит? Выдержишь? Я к вам собираюсь приехать, Богатов.
— Вот здорово! — обрадовался Коля. — Приезжайте скорее! Когда?
— Давай решим. У вас общее собрание скоро?
— Да вот же прямо на-днях, в понедельник. Хорошо бы вам приехать на общее собрание. Будем принимать новых ребят.
— Хорошо! — быстро согласился Кудрявцев. — Приеду. В понедельник кого принимаете?
— Двух семиклассников — Гладкова и Емельянова. Обоим по четырнадцати стукнуло. Хорошие ребята, товарищ Кудрявцев! Только сейчас на комитете с ними вели разговор. Сознательные! И в политике разбираются.
Коля улыбнулся, вспомнив недавнюю беседу. Что-то в этой беседе его сильно зацепило за сердце. Да, вот что!
— Вы сейчас не заняты, товарищ Кудрявцев?
— Как не занят? Занят с тобой.
— Так я вам скажу, — подвигаясь ближе к Кудрявцеву и понизив тон, словно собираясь что-то сообщить по секрету, начал Богатов: — Сегодня на комитет»; парнишка один, Емельянов, рассказал о Тюленине. Понимаете… Как бы вам поточнее передать… Не очень и рассказывал много, а видно сразу, что Тюленин его идеал. А ведь Тюленин когда-то, до войны, был, наверное, довольно обыкновенным парнем, просто хорошим — и все. Я и подумал: из теперешних ребят вырастет много Тюлениных.