— Нет, давно уже нет сполохов… — тоскливо и жалобно заговорили вокруг.
— Поднимите края покрышки!
Нижний край шатра стал приподниматься, и открылась его внутренность, словно огражденная от просторов тундры пламенем многих костров, разложенных по кругу. Они горели зеленоватым светом.
По привычке тундрового жителя Айван быстро оглянулся вокруг, чтобы оценить обстановку. И поразился яркому блеску множества глаз, устремленных на пламя костров!
Пришли все: и белоштанные старики, и увечные охотники, и матери с грудными младенцами, которые спали в заплечных меховых торбах. Даже очень большой шатер Эмемкута не мог вместить всех собравшихся, поэтому внутри оказались немногие — только самые важные люди племени Прямой стрелы.
Эмемкут и другие важные люди. Белый Шаман и Черный Шаман. Теперь в небо полетим!
Самый важный человек племени Эмемкут, владеющий Главной мыслью, восседал на почетном месте. Живот его покоился на лохматой шкуре бурого медведя, занимал ее почти целиком, так что виднелись только могучие лапы со страшными когтями да голова с оскаленной пастыо и выпученными глазами — охотники племени умели снимать шкуры со зверей! Казалось, Эмемкут просто положил живот на зверя, отчего тот был мгновенно раздавлен и превращен в подстилку для сидения. Руки важного человека сложены на животе, словно он старался защитить его от враждебных посягательств. Самый важный человек очень гордился им. Ни у кого на побережье не было такого. Люди приезжали из дальних селений, из глубины тундры, преодолевали высокие горные перевалы, переправлялись через глубокие заливы и бурные реки, совершая многодневные переходы, чтобы только взглянуть на такой большой живот. Тот, кто видел его, мог говорить о себе: «Я видел большой живот Эмемкута!», и слово этого человека пользовалось уважением. Рядом с Эмемкутом восседали другие важные люди.
Тро, владеющий Средством, высохший, замученный болезнями, искривленный, будто из. правого бока у него вынули все ребра, и с лицом, на котором морщины наползали одна на другую. Но имя его внушало всем трепет, потому что он владел Средством так долго, что казалось — всегда.
Акака, владеющий Устрашением. На свирепое лицо его падала шапка густых спутанных волос, которых никогда не касался малахай. Он славился необузданностью нрава и даже на сильных врагов нагонял ужас. Что же тогда говорить о соплеменниках?
Мэмэрэнэн, владеющий Припасами. Когда он широко раскрывал глаза, то они казались тонкими щелками — не толще волоса. Когда же он щурил их, то они вовсе исчезали. Человек без глаз — называли его на побережье. И неизменно добавляли: видящий все насквозь. Даже на Солнце он мог подолгу смотреть без всякого вреда для своего зрения.
Кумак, владеющий Железным крючком. Этот был ужаснее всех. Никто не решался взглянуть в его лицо, острое, как лезвие разделочного ножа. Глубоко спрятанные глаза его казались двумя рассерженными пауками, и в кого они впивались, тот долго не находил себе места. Никто не знал, где он хранит Железный крючок, но он владел им. Этим Железным крючком можно было так же легко вынуть душу из человека, как нерпу из проруби.
Белый Шаман и Черный Шаман, владеющие Тайнами. В каждом племени был свой шаман, который прогонял болезни, призывал из моря стада зверей и косяки рыб, когда охотники выходили на байдарках на промысел, и постоянно боролся с плохой погодой. Но когда исчезало Солнце, люди обращались к великим шаманам побережья — Белому и Черному, владеющим тайнами верхнего и нижнего миров. Они сидели, в разных углах шатра. Одежда Белого Шамана ярко блистала в отсветах костров, его красное лицо, обрамленное седыми волосами, добродушно улыбалось. Черный Шаман казался сгустком тьмы. На груди его висело ожерелье из клыков черного медведя. Кожа на лице напоминала продубленную моржовую шкуру, присыпанную золой из потухшего костра. В длинных кривых пальцах, похожих на когти полярной совы, он держал черный бубен. Черный Шаман еще раз коснулся бубна, и протяжный дрожащий звук пролетел над толпой тундровых жителей.
— Они все погибли! — каркающим голосом сказал он. — Говорю вам, что славные силачи нашего племени погибли в жестокой битве с коварным и беспощадным Онкоем!
Пристально вглядываясь вдаль, он добавил:
— Нигде — ни над высокими сопками, ни над бескрайним морем, ни над ледяными просторами, ни над широкой тундрой не вижу я сполохов — отблесков битвы…
— Пойди! — раздались требовательные голоса. — Спустись и подземный мир и узнай, что сталось с ними. Может, кто-то из них лежит и истекает кровью… Может, кто-то просит о помощи…
Чёрный Шаман радостно сверкнул злыми глазками. К нему обратились, потому что умел он путешествовать в нижних землях и возвращаться обратно. Никто этого не умел, даже Белый Шаман, который мог путешествовать только в верхнем мире.
Чёрный Шаман встал и взмахнул рукой. И тотчас костры запылали синим огнем!
Мертвенный отблеск упал на лица людей, словно они разом стали мертвецами. Зловещая тень закружилась по кругу, взметывая синий снег. Шаман превращался в росомаху, волка, лису, медведя, полярную сову. Потом будто окутался туманом. Скрюченные пальцы мелькнули в воздухе.
— Кого в товарищи возьмешь? — раздался чей-то испуганный голос.
— Один пойду! — ответила туманная тень. — Под землю одному нужно идти… Иду, дальше иду! Первую землю прошел. Нет никого! Вторую землю прошел! Нет света, тьма…
Ничего не видно! Третья земля — темно! Дальше иду! Четвертую землю тоже прошел…
Пятая земля! Нет никого, темно, а впереди что-то невиданным огнем горит… Иду, дальше иду!
Все раскрыли рты, подались вперед. Как будто ужасом пахнуло, оцепенели руки…
Наверное, что-то страшное произошло в дальних подземных мирах с Черным Шаманом: его туманная тень выгнулась, задрожала и бесшумно упала. Запылали желтым пламенем костры.
Долго все молчали. Наконец Черный Шаман зашевелился и сел. Отер желтую пену, выступившую в уголках рта. Шатаясь, поднялся на ноги. Кто-то протянул кружку с водой — он жадно ее выпил.
— О-о! Я видел… — заговорил он надтреснутым голосом. — Никто такого не видел…
Он осекся. Выпученными глазами посмотрел в костер.
— Они не погибли!
— Где же они? — крикнуло сразу несколько голосов.
Подземный властелин Онкой навсегда оставил их в своих землях. Может быть, молчаливыми работниками сделает, может быть, в невиданных зверей превратит. Кто увидит их — не вынесет этого зрелища. И вернуть их оттуда невозможно. — Шатаясь, он сел на место и закурил длинную изогнутую трубку.
Все равно нужно вернуть, — сурово заговорил коренастый охотник Альгалик, отец одного из силачей — юного Эрмена, ушедшего вместе с другими. — Ничего, что невиданные звери — вернутся, увидим. Негоже людям оставаться в подземном мире. Почему был там и ничего не узнал?
— Как узнаешь? — пожал плечами Черный Шаман, — Темно, совсем ничего не видно.
Седая мать другого силача — Виютку запричитала:
— Пусть хоть души их вернутся сюда! Среди родных должны находиться они!
И все вокруг заговорили:
— Сверху Сидящий! Он поможет нам! Попросить нужно Сверху Сидящего!
Множество взоров с надеждой обратилось к Белому Шаману.
Теперь его очередь. Белый Шаман поднял руку. Неведомо откуда прилетел и лег на его ладонь бубен. Ударил пальцами по бубну — будто множество льдинок зазвенело вокруг.
Сразу на душе стало легко и спокойно. Костры ярко запылали, языки пламени поднялись высоко и скрыли кружащуюся фигуру Белого Шамана.
— Сверху Сидящий! Он поможет нам! Попросить нужно Сверху Сидящего! Кого возьмешь в товарищи?
— Ворона, отца нашего! — ответил высокий звонкий голос Белого Шамана. — Полетим, Ворон, спросим Сверху Сидящего!
Над шатром высоко вверху зашумели большие тяжелые крылья, и хриплое карканье возвестило, что прибыл сам Ворон Кутх, покровитель племени, мудрец и большой пройдоха.
Видно, Кутх был недоволен, что его побеспокоили ночыо, когда он по обыкновению дремлет в своем пологе после сытной вечерней еды или особо удачных проделок. Он сердито покряхтывал, кружась высоко в небе:
— Что же, полетим…
Две тени — белая и черная встретились, взметнулись и быстро исчезли. Все стихло. Но вдруг высоко вверху зазвенел голос Белого Шамана:
— Летим! Все выше летим! К самым высоким горам! Вон одна вершина стоит над всеми… Снега на ней нет, только лед. Ни зверю, ни человеку не взобраться по голым склонам… Ближе подлетаем. На вершине заяц сидит… Больше нет никого!
Тихий вздох пронесся по толпе.
— Теперь над морем полетим! Летим, все дальше летим, к самым большим льдам. Вон одна льдина больше всех, как медведь среди мышей… Посреди на льдине белая нерпа лежит, желтые ласты у нее. Больше нет никого!
Опять раздался тихий вздох.
— Сейчас в небо полетим! К самым дальним облакам! К самым дальним…
Теперь нужно ждать…
Жизнь неважного человека. Зачем тебе живот? Душа его превратилась в птичку-пуночку
Эмемкут шевельнулся и скосил глаза на лица сидящих рядом людей. Они ничего не выражали.
Однако Эмемкут хорошо знал, какая тревога снедает их. У всех важных людей, владеющих чем-то, была хорошая жизнь и большие животы, правда, значительно меньшие, чем у самого Эмемкута, владеющего Главной мыслью. У Тро, например, живот походил на неровный камень, засунутый сбоку под кухлянку.
Они не выходили в море и на лед добывать зверя, не подвергали свою жизнь многочисленным, опасностям — все, что нужно, добывали и делали для них работники. У каждого важного человека была нарядная одежда, большие теплые шатры, в которых жили их жены, и много вкусной еды — им не грозила голодная смерть и холод в собственном пологе.
А Сверху Сидящий, разгневавшись, может отобрать у них все это. И тогда им жить тяжелой жизнью совсем не важного человека, может быть, даже ничтожного. А какая жизнь у неважного человека? Даже думать не хочется.
Когда-то Эмемкут был охотником и жил такой жизнью. Ему приходилось работать с утра до вечера, чтобы обеспечить пищей и одеждой свою семью — родителей и трех сестер.
Зимой, когда собаки еще спали, он с другими охотниками уже выходил на лед залива. Там сидел подолгу над лункой, ожидая появления пугливой нерпы или осторожного лахтака.
Добыв зверя, тащил его по скользкому льду через острые торосы домой. Но чаще возвращался злой, окоченевший, с пустыми руками. Летом с другими охотниками выходил в море на байдаре, рискуя быть унесенным сильным ветром или заблудиться в тумане. От тяжелой гребли на руках его бугрились толстые мозоли…
Он смотрел на важных людей — старшину селения Иутека, живот которого был похож на большое яйцо кайры, опущенное широким концом книзу, богача Нугрена, живот которого напоминал яйцо кайры, опущенное узким концом, и думал: «Если бы у меня был такой живот, как у них, я тоже не работал бы. Меня окружали бы почет и уважение. У меня было бы вдоволь вкусной еды и просторный теплый шатер. Я мог бы выбрать жену или даже несколько жен и не отрабатывать за них годами…»
Он делал все, чтобы у него появился большой живот: ходил вразвалку, заложив руки за спину, как Иутек, говорил медленно и важно, как Нугрен, но ничего не помогало — вместо большого мягкого живота у него была какая-то плоская впадина, по твердости напоминавшая высушенную моржовую кожу, и ему по-прежнему приходилось много трудиться.
Он убил большого лахтака и понес его не в шатер, где ожидали свежего мяса его сестры и старые родители, а Челькутху, шаману племени Прямой стрелы. Он принес добычу целиком: с жиром и печенью, с желудком, набитым кисло-сладкой рыбой, и с кишками, из которых можно сшить просторный непромокаемый плащ-камлейку. Он попросил шамана камлать всю ночь. В подкрепление своей просьбы Эмемкут положил рядом с тушей лахтака связки шкурок белых песцов и черно-бурых лисиц.
Увидев шкурки, Челькутх жадно схватил их.
— Зачем тебе живот? — спросил он вкрадчиво, пока его целик- пальцы ласкали мягкий мех лисиц.
Эмемкут не смог ответить на такой простой вопрос. Он конечно ожидал, что шаман спросит его об этом, но достойного ответа так п не придумал. Рассказать же о своих сокровенных мыслях он не решался — а вдруг Челькутх подумает, что Эмемкут хочет лишить его собственного живота, вкусной еды, трех жен, большого теплого шатра?
Под испытующим взглядом Челькутха он отвел глаза в сторону.
Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал шаман. — И я буду камлать. Ты хороший юноша и достоин живота. Думаю, отец племени Порой будет к тебе благосклонен.
Шаман камлал долго и ретиво. Подпрыгивая в свете костра г. округ деревянного столба с изображением Ворона, он кричал хриплым пронзительным голосом: Эмемкут самый лучший охотник на побережье! Он силен п бесстрашен! В одиночку ходит на медведя и побеждает его! Дальше всех бросает копье. Поднимает тушу целого лахтака и несет ее, не зная усталости. Лучше всех орудует веслом и гарпуном. Не перечит старшим. Самые лучшие куски из своей добычи выделяет тебе, отец племени. Дай ему большой живот!
Эмемкут слушал и причмокивал от восторга: вот, оказывается, какой он достойный человек! Ворон не должен отказать, особенно если просит важный человек — Челькутх, шаман племени Прямой стрелы.
Закончив камлание, шаман возгласил:
— Отец сказал!
Эмемкут затаил дыхание: волю отца племени следовало выслушивать, затаив дыхание.
— Отныне ты должен беспрекословно исполнять желания тех, у кого большой живот.
— И у меня будет?.. — от волнения Эмемкут не договорил.
— Иди, — шаман устало махнул рукой.
С этого дня Эмемкут рьяно исполнял желания тех, у кого был большой живот. Если старшина объявлял, чтобы жители собрались па песчаной косе для получения его, Иутека, указаний, Эмемкут первым бежал на косу и по пути зычным голосом созывал остальных.
Когда богач Нугрен захотел, чтобы его шатер перенесли подальше от воды, Эмемкут суетился больше всех и подгонял работавших пронзительными криками.
На камлание он приходил раньше всех, садился поближе к шаману и, громко завывая, подхватывал его возгласы. И даже когда в селение приезжал кто-нибудь незнакомый, Эмемкут первым делом смотрел, есть ли у него живот, и, если есть, со всех ног бросался распрягать собак приезжего.
Работать было некогда, но семья не голодала — старшина и шаман всегда внимательно следили за тем, чтобы при дележе добычи других охотников Эмемкуту перепадал жирный и вкусный кусок — не такой жирный и вкусный, как им самим, но намного жирнее и вкуснее, чем другим охотникам, и даже самому добытчику. А как же иначе?
И однажды Эмемкут с удивлением и радостью заметил, что у него появился живот!
Правда, совсем небольшой, но он уже мешал ему нагибаться, чтобы натянуть торбаса. Когда Эмемкут впервые заметил это, он замер от неожиданности, не в силах поверить своему счастью. Потом дрожащими руками ощупал себя пониже груди. Там, где раньше была плоская и твердая впадина, колыхалось что-то пухлое, словно засунутый под кухлянку надутый воздухом гарпунный поплавок.
Это был самый счастливый день в жизни Эмемкута. Но не в жизни его родных, ибо в этот день Эмемкут опустошил блюдо мороженой строганины, опорожнил котел мясной похлебки, сжевал вяленый моржовый ласт, которым можно было накрыть собаку, и опустошил миску моченой брусники — и от радости он не заметил, что уничтожил еду, приготовленную для всей семьи. Зато живот его стал тугим и тяжелым, в нем что-то ласково бурчало. Казалось, живот говорит: «Теперь у тебя началась хорошая жизнь».
Действительно, жизнь еще недавно бедного ничтожного охотника чудесно изменилась.
Он важно ходил по селению, выпятив живот, а жители первыми с почтением приветствовали его и прислушивались к каждому его слову. Вскоре старшина утонул на промысле: байдару, в которой он сидел, перевернул раненый зверь, — и вместе с ним утонуло еще много охотников. Старшина любил иногда сам добыть молоденькую нерпу и тут же полакомиться ее печенью, за что жестоко поплатился.