Петух почувствовал, что у него перед глазами все потемнело… Как вдруг послышался голос молодого хозяина. Он кричал в сторону кухни:
— Бабушка, второе! Поскорее! После обеда я буду вождем краснокожих! У каждой курицы вырву по пять перьев, а у петуха десять!
Тут петух не утерпел. Он снялся с блюда и вылетел в окошко.
— Нет, ни за что! — вопил он. — Ни жареным не могу больше оставаться в этом доме!
Я встретил его в витрине холодильника в привокзальном ресторане. Петух немного поостыл, но все еще кипел от негодования и собирался поехать в горы — полечить нервы.
Я взял его с собой.
БЕСПОЗВОНОЧНОЕ МЛЕКОПИТАЮЩЕЕ
СКОРО ИСПОЛНИТСЯ ПЯТЬ ЛЕТ с тех пор, как в мирном здании школьного музея природоведения поселился волк. То есть, конечно, чучело волка. И так как он не умещался на полках витрин рядом с совами и зайцами, его поставили на маленький столик посередине музея. Огромный, взъерошенный, бегущий, приоткрыв пасть, страшный хищник, роковым образом превратившийся благодаря произведенной над ним операции в травоядного, как говорится — и на этот раз кстати, — высунув язык, рвался к уроку зоологии. Впрочем, ждать ему пришлось недолго, потому что в расписании стояло два часа зоологии в неделю, а в школе было три класса, проходивших зоологию. Так что кроме воскресений наш волк каждый день встречался с маленькими зоологами. И тогда, я прекрасно помню, этот экспонат за номером 1643 был их гордостью. Сначала дети гладили его по шее и по спине, потом, заметив, что он совсем ручной, становились смелее. Некоторые начали пересчитывать его клыки, другие, не столь отважные, испытывать прочность хвоста, наконец, многим захотелось поближе узнать тайны изготовления чучела. Карманный нож в умелой руке открыл путь к его внутренностям, набитым морской травой… Я не мог бы описать всех опытов наших любознательных школьников на волчьей шкуре за эти годы, если бы не лежащие передо мной бумаги, которые сами по себе говорят о необычайной метаморфозе, происшедшей со страшным позвоночным. Это небольшие контрольные работы на тему:
1966 год (по прошествии еще года):
1967 год:
Может, потому, что спешил, может, из-за шума трамваев…
— Постойте! Нашел! — просиял Эмиль, и не долго думая, записал:
ИЩЕМ ОШИБКУ!
ГОТОВЯСЬ К НАЧАЛУ НОВОГО ТРИМЕСТРА, старый учитель наводил порядок в своем ящике. Там лежали стопками всевозможные тетради: с сочинениями, с грамматическими упражнениями, с диктантами…
В тишине учительской он не спеша перелистывал их, рассматривал одну за другой, бросал взгляд на какое-нибудь заглавие, перечитывал какую-нибудь страничку или даже целую работу. Там оказалось немало тетрадок, в которые красный карандаш даже и не заглядывал, и старый учитель радовался им, как свежему, еще нетронутому снегу. В этих работах не было ошибок. Но были и другие, исчерканные красным карандашом вдоль и поперек и, видя это, старый учитель глубоко вздыхал:
— Когда же выведутся эти ошибки? Вот вам — целая страница без единой точки, без единой заглавной буквы! Слова льются потоком, словно из крана, который забыли закрыть, и останавливаются лишь в чернильной луже. На другой — буквы прыгают в каждом слове, и строчки напоминают забор с вырванными планками. Хозяин этой тетради, казалось, ведет неутомимую войну с грамматикой, а фразы у него получаются какие-то нелепые… как человек в пальто, но с босыми ногами…
Так, листая тетрадь за тетрадью, старый учитель вдруг почувствовал, что очень устал, и, сам того не заметив, сдвинул очки на лоб. Буквы сразу вдруг уменьшились, страницы, как по волшебству, побелели, ошибки, подчеркнутые красным карандашом, исчезли бесследно… В самом деле, ни одна ошибка не бросалась больше кровавым пятном в глаза старого учителя! Забыв, что у него на глазах уже нет очков, он начал с удивлением рассматривать тетрадь за тетрадью, но все они казались белыми, нетронутыми, как свежевыпавший снег, и необычайная радость охватила его. Так и не поняв, что, собственно, произошло, старый учитель погрузился в сладкие грезы…
— Вот хорошо, если бы теперь всегда так было! — бормотал он про себя. — С завтрашнего же дня, с первого дня третьего триместра! Чтоб не было больше ни одной орфографической ошибки, ни в одной тетради!.. Когда же это наконец произойдет? Когда?
…Сидя без очков перед тетрадями, словно окутанными туманом, старый учитель глубоко задумался, и ему вдруг показалось, что он на самом деле дождался этого счастливого времени… Ему казалось, что прошли не минуты, не дни, не месяцы, а целые годы с тех пор, как он не видел ни одной ошибки, и что на все тетради, абсолютно на все, уже давно лег снег безошибочного правописания. Ему казалось, что он уже вот-вот выйдет на пенсию… Оставалось походить в школу еще несколько дней, и — как испытанный охотник, собираясь навсегда повесить свое ружье на крючок, хочет убить хотя бы еще одного, самого обыкновенного зайца, чтобы сделать из него чучело, — ему тоже захотелось, прежде чем навсегда запереть ящик с красным карандашом, исправить еще хотя бы одну ошибку, одну-единственную! Любую! И потом выставить ее в музее с надписью: «Это — последняя школьная орфографическая ошибка на всей территории страны. Мечта многих поколений учителей исполнилась».
Старый учитель вздрогнул… Ведь когда-то у него было несколько учеников, делавших множество ошибок. Он прикрыл глаза, и перед ним предстала такая страничка:
«У Лизы нове плате она одет в сосновый бор Сосовый бор шумит Лиса ревет цветы».
Ошибки, подчеркнутые красным карандашом, копошились в тетрадке, как божьи коровки на солнцепеке, а иногда выползали и на обложку: «Титрадъ для диктантаф учника Ионеску…»
Ионеску! Как старый учитель боролся с его манерой писать! Поспешно, необдуманно, заплетающимся почерком… Неужели он тоже исправился? Это было бы великолепно! Ведь если даже Ионеску больше не делает ошибок, тогда… тогда мечта старого учителя в самом деле исполнилась! Тогда…
От радости он не мог закончить свою мысль…
Надо пойти к Ионеску и попросить его показать свою тетрадь, — решил вдруг старый учитель и, встав из-за стола, почувствовал себя бодрым и легким, как пушинка.
Он зашел в книжный магазин, купил новый красный карандаш, заботливо очинил его и, взволнованный, направился прямо к дому Ионеску. Он застал его за письменной работой.
— Ионеску, не обижайся, пожалуйста… Я не хотел бы тебя огорчать. Но… не случается ли тебе еще и сейчас написать фразу без единой запятой и без точки?
— Нет, товарищ преподаватель, я уже давно так не пишу.
— Ты больше не делаешь ни одной орфографической ошибки?
— Я не понимаю. Повторите, пожалуйста. Что это такое, орфографическая ошибка?
— Я повторю, мой дорогой, и могу даже привести тебе на память пример, и не один. Вот, смотри: «листя падают» или: «самый чилавек высокий» или например: «нове» вместо «новое», «Лиса» вместо «Лиза» или «Титрадь для диктантаф учника Ионеску».
— Вы шутите, товарищ преподаватель, я не верю, что так мог написать какой-нибудь школьник.
— Я тоже теперь не верю. Но раньше верил, честное слово!
— Ну что ж? Если так, пойдемте в школьный радиоузел. Можно дать объявление: «Того из школьников, у кого имеется какая-нибудь орфографическая ошибка, хоть самая маленькая, просят вручить ее учителю для сдачи в музей». Ведь она вам нужна для музея, верно? — «Срок сдачи — один год»…
— Почему год, Ионеску?
— Правда. Я думаю, это слишком короткий срок. Ну, скажем, два года! Но и так — мне не верится, что есть какая-нибудь надежда. Орфографические ошибки исчезли навсегда из наших тетрадей. Так же, как, скажем, в школьном дворе не может быть слонов. Разве только в других школах! Я думаю, нужно расклеить объявления на столбах, на улицах, в витринах… Не может быть, чтобы во всем городе ни у кого не оказалось ни одной ошибки. Я вам помогу…
На следующий день старый учитель купил коробку красных карандашей, тщательно их отточил и начал ждать. Но напрасно. Никто не постучал в его дверь. Под вечер он вышел в город. Объявления, написанные Ионеску, висели на своих местах: