Александр Федорович Шишов
У дяди Куприяна — на переправе
Варе надоело быть с бабушкой. Увязалась она за своей подружкой Юлей. Прибежали девочки на речную переправу, к дяде Куприяну, и никто не видел, как шмыгнули на паром. А там спрятались за возами. Маленьких на паром не пускают. Да за всеми разве усмотришь?
— Ты хоронись за меня, а я — вот за это колесо. Не зевай, — сказала бойкая Юлька Варе, тихонько ткнув ее в бок локтем.
А Варя и без того знает, как нужно прятаться, чтобы никто не увидел. Прятаться — дело не трудное. Она прижалась к горячему плечу Юли и затаила дыхание.
Отсюда девочки ничего не видели, кроме оглобель, ошинованных колес да лошадиных ног, бьющих подковами по дощатому настилу. Пахло здесь дегтем, гнилым сеном, бензином и — хуже всего — табачищем. Варя поморщилась и чихнула.
— Нельзя, услышат, — остановила ее Юля.
— Я не… не буду, — ответила Варя, а сама опять: — Чих!
— Вот ты какая!..
— Чих! Чих!
— Закрой нос чем-нибудь.
Варя закрыла нос руками крепко-накрепко и перестала слышать запах табака.
Нагруженный паром еще не трогался с места. Хлюпал на воде, скрипел и кренился то в одну, то в другую сторону. Лошади нетерпеливо толкали телеги назад, ржали: подзывали к себе маленьких жеребяток-сосунков.
— Ай, как страшно-то! — оробев, шепнула Варя.
— Не бойся, — ответила Юлька. — Паром сейчас отчалит. Только бы дядя Куприян не увидел…
— А увидит — что тогда?
— В жару он злой. Узнаешь!..
— Чего узнаю-то?
— Турнет веревкой.
— А где у него веревка?
— Найдет.
Девочки бывали на берегу и раньше — знали, что у дяди Куприяна, главного переправщика, на пароме много дел. Где же тут доглядывать за посторонними? Он сигналит. Он управляет рулем. Он снимает причальные тяжи. И он же осипшим от речной сырости голосом подает команду.
— Пше-о-ол вперед! Полный! — Тут же услышали они. Крикнул дядя Куприян, осмотрелся и в полное свое удовольствие закурил цигарку.
— Тах-тах-тах, — застрекотал мотор, пуская жидкий дымок. Лязгнула мокрая цепь, вылезая из воды, натянулась, и паром, качаясь, погнал по широкой реке большие упругие волны.
Варя от страха даже глаза закрыла. Ей показалось, что высокий песчаный берег пошатнулся и побежал от них — все дальше и дальше.
Кругом одна вода. Куда ни глянь, все колышется. И бездна воды.
— Ты что, зашлась? — спросила Юля.
— Лошади утонут, и мы… — тихонько ответила Варя, цепляясь за обод колеса.
— Все бы так тонули! — нарочно спокойным голосом произнесла Юля.
На самом деле ей было страшновато. Лошади — и те присмирели: перестали пятиться и бить по настилу копытами.
Просидели Юля и Варя за колесами телег, пока паром не причалил к другому берегу. А как только причалил, сошли и сразу — в кусты. Так и не увидел переправщик, дядя Куприян, девочек.
— Вот здесь дождемся подводы и — дальше, — толковала Юлька подружке. — Здесь не боишься?
— Нет. Только дома бабушка будет искать, искать… а меня нет и нет…
— Бабушка да бабушка! А сама в коровий лагерь захотела. Еще там хныкать будешь!
— Не буду.
— А то лучше иди к своей бабушке, — рассердилась Юлька.
А вот и подвода
Следующим рейсом переправлялись доярки. Сидели они на пароме, не слезая с широкой телеги, загруженной бидонами и подойниками, а дядя Куприян окуривал их новой цигаркой.
На прощание они помахали ему рукой, а одна из женщин крикнула:
— Будь весел, голову не вешай — завтра в тот же час свидимся…
Юля и Варя не зевали: как только подвода выкатила на торную дорогу, выбежали из кустов ей навстречу.
— Вы здесь зачем? — тотчас же услышала Юля недовольный голос своей мамы — Ольги Петровны.
— Мы на телят поглядеть, — застенчиво сказала Варя.
А Юля даже ногой топнула.
— Берите нас с собой, вот и все! Сколько раз обещали, а не берете! — И на ее глаза набежали слезы.
Дояркам пришлось остановить лошадь. Юлина мама, поправив сбившуюся косынку, насмешливо спросила:
— Куда это мы вас возьмем?
— Туда, — ответила Юля.
— Куда — туда?
— В коровий лагерь и в лесной домик…
Женщины переглянулись, а одна из них, самая добрая, покачала головой: не обратно же девочек гнать.
— Малых к реке пускать — беды наживешь. Лучше уж они при нас будут, — посоветовала.
— Забота с вами! Ну, залезайте на телегу что ли, — сказала Юлина мама.
Шустрая Юля, а за ней и Варя мигом взобрались на ступицу колеса, а потом дальше. Вот они и на телеге, счастливые, веселые.
Вороную лошадь стегнули вожжой по крупу, и телега, бренча посудой, покатила между ивовых кустов.
Воздух накалялся. Облака стояли в стороне, словно снежные горы. Трясясь в телеге, доярки говорили, что в лугах растут добрые травы, что жаркие дни на пользу, только бы почаще перепадали дожди да погуще ложились серебристые росы. Ветер бы не очень бушевал — хлеба в колос пошли.
Когда отъехали немного, Юлина мама стала добрее и уступчивее:
— Ну, садись уж ко мне на колени. Куда бы ни пошли, все они вдвоем, словно связанные.
Юлька, утерев короткий, в веснушках, нос, села, а Варю взяла к себе на колени другая тетя. У Вари мама работает не на ферме, а в полевой бригаде, выращивает кукурузу.
— Где же вы платья вымазали? Смотрите, да ведь это у вас на платьях колесная мазь!
— И правда, колесная мазь! — сказали другие женщины.
Варя робко ответила:
— Мы на пароме под телегой сидели, чтобы дядя Куприян не увидал. Он и не увидал.
— За это вам следует шлепков надавать, — опять с досадой проговорила Юлина мама. — В полдень жара наворотит — узнаете, как там, в лагере, «хорошо»…
— А мы в реке отсидимся. — Юлька все больше и больше смелела.
— На реке — водопой. На быка нарветесь. Рога-то у него, как штыки.
Варя уже и перетрусила.
— Не бойся, мама это нарочно говорит, пугает. Я знаю, — шепнула ей Юлька.
Уже в лагере
Луг весь в цветах: голубые колокольчики, ромашка, дрема, но больше всего белой и красной кашки. И тут же, рядышком, перелесок. Высокие белостволые березы раскинулись зеленой листвой, как шатры, сучьями сплелись и не пропускают знойных лучей. Как солнце ни пали, а здесь — тень и прохлада.
На лугу и устроен летний лагерь для колхозных коров. Выгнали их сюда пастись на все лето.
Едва лошадь остановилась, доярки начали снимать с телеги бидоны и подойники. Подошел в жилете и войлочной шляпе пастух, дядя Василий, а за ним большой лохматый пес Трезор. Пес вывалил язык — видно, ему очень жарко.
Ольга Петровна сняла сперва свою Юльку, а затем и Варю.
— Далеко не убегайте, искать не будем, — сказала им.
— Мы только здесь, — успокоила Юля.
— Рядышком, — поддержала ее Варя.
— Убежите, так… Одни с вами хлопоты!
А куда убегать девочкам? Самое интересное — здесь. Ведь такой кругом лес-то! И скоту привольно, травы много — ешь досыта. Вода в реке чистая — пей вдоволь. А если дальше идти, за Утиное болото, начинаются настоящие дебри. Лес там называют дремучим. Сосны и ели, развесив сучья, дремлют… или шепчутся — словно во сне.
Пастух затрубил в рог. Коровы пошли в загон. Идут и идут. Сколько их — не счесть. Загон длинный, покрытый толем, земля посыпана речным песком. Столбы гладко выстроганы и побелены известью. Ближние прясла из жердей тоже побелены известью. В кормушки доярки навалили прямо с воза только что накошенной вики.
Началась дойка. Запахло парным молоком.
У Юлиной мамы породистые коровы, хорошие — ярославки. Черные, как жуки, а морды у них белые, словно повязаны платочками. Юлька знала всех-всех маминых коров: зимой не раз ходила на ферму.
— Вот это — Солониха, — с гордостью стала она рассказывать своей подруге. — Ты знаешь, сколько она дает молока?
— Много, — ответила Варя.
— «Много»! А сама не знаешь, сколько. Видишь, вымя у нее какое?
— Вижу.
— А вот это Сильва, ее дочь. Тоже много дает.
— Ага, целый бидон.
— Ты дурочка.
— Ну, два бидона.
— Два раза дурочка.
Варя не сердилась на подружку. Каждый раз ненасердишься: временами Юлька совсем суматошная.
Чтобы никому не мешать, они пробирались вдоль стойла тихонько-тихонько. Коровы отмахивались хвостами от мух и слепней. Юля прошла, а Варя зазевалась немного, и какая-то корова как стегнет ее хвостом.
— Не заглядывайся, — сказала Юлька.
— Я и не заглядываюсь.
— А то еще поддадут. Вон какие у них хвостищи. Меня один раз зимой корова хвостом чуть с ног не сбила. Только в то время я еще маленькая была.
В белом халате, с подойником, Ольга Петровна подошла к Солонихе. Обмыла ей вымя, вытерла полотенцем и, присев на скамеечку, стала перебирать набухшие соски. Девочки тут же присели на корточки и увидели, как пенится и прибывает молоко в ведре. Им тоже хотелось подоить. Юля полезла было руками к вымени, но мама прикрикнула на нее.
А тут где-то рявкнул бык. Варя так и задрожала от испуга. А Юля сказала:
— Пойдем, посмотрим на быка.
— Что ты, что ты!
— Не бойся, он на привязи.
— И не выдумывай, — завопила Варя и замахала руками.
Бык-бычище — здешний хозяинище
А Юля не забоялась. Обежала кругом ветвистый дуб, к которому был привязан здоровенный бычище. Черная шерсть на быке лоснилась. Чтобы не очень-то он озоровал, через губу продели ему железное кольцо. Бычина скоблил ногой землю и, захлебываясь, мычал.
— Тебе жарко! — сказала Юля и помахала над его мордой зеленой веткой.
Бык уперся широким лбом в дерево, острые рога выставились.
Варя, выглядывая из-за соседнего дерева, закричала:
— Юлька, отойди, а то зареву!
— Не отойду.
— Говорю, отойди. Скажу твоей маме.
— Сказывай.
Юлька еще ближе подошла к бычищу. Варя от страха глаза зажмурила. А бык походил, походил вокруг суковатого дуба да и запутался передними ногами в веревке. Запутался и упал на колени. Воткнул рога в землю и еще громче зарычал.
Тут и Юля испугалась.
— Варька, беги! Скажи — бык-то завалился… Скорее беги!
— Куда бежать-то?
— Туда!
— Да куда туда-то?
— Вот бестолковая! Бык-то сдохнет!
Варя пустилась бежать в сторону загона быстро-быстро, как только могла. Сказала там — и опять к Юльке на выручку.
Будто назло, медленно, шаркая ногами, пошел к ним пастух, дядя Василий. Зачем-то еще нагнулся. Поднял что-то. Понюхал. Бросил. Глядит куда-то в сторону. Вот досада! Да что он: понимает или не понимает — бык-то на коленях, в землю рога воткнул, кричит! А он там идет — не идет.
И еще невидаль: следом за пастухом — Трезор!
А бык свирепо косится круглым покрасневшим глазом и рычит. Дядя Василий, наконец, подошел, похлопал рукой по его жирному загривку, по морщинистой шее и сердито пробурчал:
— Не стоится тебе смирно-то, все бы блажь выказывать, землю ворочать…
Юлька тут же сунулась:
— Он поесть хочет. Ему надо дать клеверу.
Пастух как бы и не заметил Юлю и Варю. Потрогал у быка кольцо в губе, высвободил веревку, и бычина опять поднялся на ноги. Девочки с облегчением вздохнули: думали — быка уведут в хлев да покормят. А дядя Василий сел на пенек у куста и, не торопясь, из прядей льна стал вить кнут.
Вьет он кнут и что-то непонятное напевает, вроде: бры, бры, бры… ве, ве, ве…
У ног пастуха, положив голову на вытянутые лапы, улегся Трезор. Одним глазом пес дремлет, а другим подглядывает: дескать, откуда и зачем появились здесь две девчонки, нельзя ли на них поурчать да полаять?
Подружки подошли к пастуху с другой стороны — подальше от Трезора.
— Дядя Василий, куда вы загнали телят? — спросила Юля.
— Телят-то? — переспросил пастух. — Телята у меня на покое.
— Мы приехали посмотреть на них, — сказала Варя.
Дядя Василий не ответил. Продолжал вить кнут да напевать это же: бры, бры… ве, ве…
Девочкам хотелось дернуть его за шляпу или за жилет, чтобы он рассказал им что-нибудь о телятах, а пастух занимался своим кнутом: все вьет его и вьет — а кнут длиннющий — и в самый конец вплетает волосянку.
Юля и Варя разговаривают с дядей Василием, а сами с опаской поглядывают на Трезора, на его ощеренную пасть и высунутый язык.
— Какой пес большой! Юлька, отойди, а то как тяпнет! — беспокоится за подругу Варя.
— Ну, уж так и тяпнет, — отвечает Юля. Ей не терпится, хочется поговорить с пастухом.
— Дядя Василий, твой Трезор не кусается?
— Как сказать, может и того…
— А что он язык высунул?
— Язык-то? Видно, любо ему, вот он и того, высунул…
Девочки обрадовались, что пастух с ними заговорил, опять о своем:
— Мы на теляток хотим поглядеть.
Дядя Василий сначала закончил свое дело, а лотом кнутовищем указал в сторону леса:
— Телята с того края березняка. У коров свой загон, а у телят — свой.
Эти малыши просят почесать у них под горлом
В подлеснике, куда указал пастух, Юля и Варя разыскали телячьи домики. А домики такие: с крышами и окошками. У телят даже своя кухня есть. Девочки пришли в тот час, когда одна из телятниц, тетя Даша, подогревала малышам пойло. И так-то жара невыносимая, а она стоит у плиты и не уходит, только фартуком утирает с лица пот.
— Что это за девочки к нам сюда забрели? Не из леса ли какие заблудшие? — спросила тетя Даша.
Подружки переглянулись.
— Нет. Мы на телят пришли посмотреть, — ответила Юля.
— Мы им травы нащиплем, — сказала Варя.
Но телятам травы не нужно. Они уже нагулялись. И теперь телят, которые поменьше, поят молоком, а остальных — простоквашей. Тетя Даша утирает им мордашки полотенцем, а они смешно отфыркиваются.
— Спать, спать! Ступайте в свои хлевы, — прогоняет их тетя Даша, — а то солнце вас доймет, слепни закусают…
Юля и Варя погладили телят, почесали у них под горлом — то у одного малыша, то у другого. Уродились телята в своих мамок: сами черные, мордашки белые. А название у каждого свое: Стрекоза, Сорванец, Задира…
Девочки не теряли времени — заглянули и в хлев. Полы там деревянные, стены и потолки побелены. На столбике — градусник.
— Гляди-ка, Варька, здесь на полу мусор. Давай уберем! — предложила Юля.
— Давай, — согласилась Варя.
В подлеске они наломали березовых веток, на скорую руку связали их, и получилась метелка. В углу хлева нашли скребок. Юля взялась за метлу, а Варя за скребок.
И тут же песенку сочинили:
Подметаем и скребем —
Убираем мусор!
Уберемся и придем.
Кому еще мы нужны?
Тетя Даша заглянула в хлев и увидела, как у девочек все ладно получается! Сразу они догадались, где плохо-то, — половицы продрали добела.
— Почаще бы вы здесь бывали! — сказала телятница.
— А чего делать? — обрадовалась Юля.
— Найдутся дела. С вами веселее…
— Придем, — ответили Юля и Варя вместе.
…В лесу и лугах такая тишина — даже птиц не слышно.
Разомлев от жары, девочки еле бредут. Говорить им ни о чем не хочется. В ушах так и звенят кузнечики. А солнце палит и палит — нет от него спасения. Ветерка бы! Да где же его взять? Посидеть бы в тени, да нельзя: Юлина мама станет искать.