Девочки подумали: «Вот какой дядя Василий неровный — то от него слова не добьешься, то сам со всеми заговаривает». Они пододвинулись было к нему поближе. Юля спросила:
— Скажите, пожалуйста, костер будет?
И Варя из-за спины подруги спросила:
— Когда костер загорится?
Пастух, может быть, и ответил бы, да девочек услышала Ольга Петровна. Она закричала:
— Остались, думаете, здесь хорошо? Вот пускай вас донимают комары! — Пошумела, пошумела и сжалилась: — Ступайте в общежилку. Завернитесь там в одеяла и спите. Костер опасно разводить — сухота везде…
Девочкам не хотелось уходить из загона. Здесь уже стали появляться ночные бабочки. Вон сколько их льнет к свету фонарей. Женщины в белых халатах процеживают молоко.
Юля подмигнула Варе:
— Не уйдем.
Варя кивнула: не зря же ехали сюда, перебирались через реку, прятались в кустах…
От комаров избавиться не так уж трудно. Подружки наломали веток и стали ими обмахиваться. Веток они наломали было и пастуху, чтобы и тот отгонял от себя надоедливых комаров, но дядя Василий только ухмыльнулся в бороду.
— Я вот их ядреным самосадом, так они от меня за версту держатся. — Он затянулся и выпустил изо рта да еще из носа целые струи дыма.
Юля поморщилась, а Варя даже чихнула, но от пастуха не отошли. Юлька как бы невзначай спросила подружку:
— Ты слыхала, как ночью совы кричат?
— Не слыхала, — ответила Варя.
— А я слыхала. Они кричат вот так… — Нахохлившись, Юля хотела изобразить, как кричит сова, но ничего у нее не вышло.
— По-разному сова кричит, — сказал дядя Василий.
— А как же?
— Ну, бывает, сова кричит, как человек. А то мяукает, мурлычет, как кошка. — Он опять пустил струю дыма. — Бывает, и как малое дите — плачет. А то, вроде больной человек, заохает и застонет — с непривычки испугаетесь. Ночью здесь и куст обернется медведем.
— Мы небоязливые. Да, Варька? — сказала Юля.
Варя, конечно, ответила «да», и они начали притоптывать, приплясывать да еще напевать:
Быка мы не боимся!
Трезора — не боимся!
Медведя — не боимся!
Ольга Петровна, увидев их, на этот раз совсем рассердилась. Взяла пребольшую палку и погналась за Юлей и Варей. Конечно, она палкой их не тронула, но накричала:
— Велено вам убраться в общежилку, а вы еще здесь! Вот я вас достану!
Подружки присмирели: ничего не поделаешь, надо уходить в домик-общежитие.
В этом домике все было, как в настоящем: печь, крючки и вешалки, на стенах разные полочки, шкафик с посудой, часы-ходики, как живые: все тик да тик… На столе в жестяной банке цветы, а рядом с цветами керосиновая лампа — на случай, когда погаснет электричество. Вместо кровати — нары из досок.
Девочки тотчас же стали наводить порядок. Да и поссорились. Из-за пустяка поссорились: Варя хотела, чтобы лампа-коптилка горела ярко, а Юля не хотела. Варя фитиль вывертывала, а Юля убавляла.
— Уж ты задавала… — сказала Варя.
— Это ты задавала, — перебила Юля.
— Нет, ты.
— Нет, ты.
И стали они пререкаться.
— Я нос в сторону не ворочу, а ты воротишь, — сказала Варя.
— Не ври, это ты воротишь.
— Тебя все равно не переспоришь.
— Вот и не надо спорить.
Разобидевшись одна на другую, девочки уселись порознь. Юля делала вид, что ей очень весело, гораздо веселее, чем подруге, а Варя — ни за что не хотела уступить — делала вид, что ей во много раз веселее, чем Юле. Так они долго бы просидели, да сон сморил их. Сначала Варя ткнулась в подушки, а тут и Юля.
Девочек встревожила ночная гроза
Только доярки пришли в общежитие, только легли отдохнуть, как услышали раскатистый гром.
Услышала гром и Юлька.
— Мама, что это там?
— Гроза находит. Спи.
— Сама-то не спишь…
— Ну, то я. А вон Варя спит, и ты спи.
Ветер зашумел в лесу еще сильнее. Затрещали деревья. Все осветила молния. Обрушился дождь. Ольга Петровна, поднявшись с постели, зажгла лампу, приоткрыла было окно, а затем сразу и захлопнула.
— Нехорошо. Василий угнал коров за Утиное болото. Растеряет стадо-то, — в тревоге сказала она и стала собираться.
— Мама, а я? — спросила Юля.
— Завернись в одеяло и спи, — уже сердито ответила Ольга Петровна и ушла.
Поднялись и другие доярки. Да так одна за другой и ушли в темень.
На улице шел такой ли крупный дождь, а гром все усиливался. Забеспокоилась и телятница тетя Даша:
— Мои-то детки как там? Хоть над ними и кровля, а побегу, проведаю. — И она, набросив на голову платок, закрыла за собой дверь.
Юля еле растормошила Варю.
— Вставай. Слышишь, как гремит?
— А? Чего?
— Гроза!
Варя вскочила, вспомнить никак не может, где она находится. А тут так грянуло, будто обломилась кровля. От грома огонек в лампе вытянулся, дрогнул и погас. Варя от испуга помертвела. На этот раз и смелая Юля не очень-то храбрилась. Они выбежали на крыльцо. Страшно, а все же хочется посмотреть на грозу.
В небе чертила зигзагами огненная молния. Раскаты грома усиливались. Девочки закроют крепко ладонями глаза, но как только молния вспыхнет, все равно ослепит их.
— Давай запремся, — предложила Варя.
— Давай, — согласилась Юля.
Они наложили на дверь щеколду. Прислушались. А ветер все выл и гнул деревья.
— Ой, я не люблю, когда темно, — прижимаясь к подруге, сказала Варя.
— Ночь — вот и темно…
— Давай зажжем свет, откроем дверь — может, кто там из наших страдает.
— Давай.
Они засветили лампу, сняли щеколду. Юле стало страшно, когда она подумала, что доярки по грозе ушли в лес, а ее мама впереди всех. Слезы сами полились из глаз.
Варя начала утешать:
— Придут. Коров соберут и придут…
Так и есть, когда гроза стихла, возвратилась и Юлина мама. Пришли и другие женщины, промокшие до нитки. Захотелось всем крепко и блаженно спать.
Укрывшись одним одеялом, Юля и Варя заснули. Поспали вдоволь, как и следует. А вот доярки поднялись с зарей. Девочки не услышали, как они ушли доить коров.
Юля отзанавесила окно, и яркое солнце все в домике позолотило: и стол, и скамейки, и печку, и все, все… Из леса донесся сюда птичий гомон. Ну, прямо, как в волшебном царстве, про которое пишется в книгах.
Юлька принялась тормошить подружку:
— Вставай, лежебока! На улице-то как хорошо!
И вовсе Варя не лежебока. Она открыла глаза вместе с Юлькой.
— Ой, сколько пичужек! — крикнула Варя, и ее светлые брови изогнулись.
— Это дрозды так гомонят, — объяснила Юля и оттеснила от окна подружку.
Варя усомнилась:
— А может, и не дрозды. В лесу много птиц…
— Давай и мы петь. Влезай на окно, — скомандовала Юлька.
Они уселись на подоконник, свесили ноги на улицу и, болтая ими, запели выученную еще в детском саду песню:
Вместе с солнышком встаем,
Вместе с птицами поем:
— С добрым утром!
С ясным днем! —
Вот как славно мы поем!
Знали девочки и другие песни, да увидели они на столе завернутый в лоскут марли пирог с луком и в кринке молоко. Покушали и — на улицу.
Варя как ступила босыми ногами на землю, так сразу и присела: роса на траве обжигающе холодная.
А Юлька храбрилась:
— Давай по росе бегать.
— Вот тоже! Зачем?
— Для здоровья. По траве босиком ходят от нервов. Ты ведь нервная… Вот побегаешь и вылечишься. Многие так делают. Из города в деревню приезжают лечиться.
— А в городе нет росы?
— Нет. Роса вся у нас, в деревне.
Ноги у девочек сразу стали красные, в пупырышках. Варя сделала два маленьких шажка и — не может, опять присела, натянув на колени платье.
— Роса на солнце недолго держится, лечись, — подбадривала подружку Юля, а сама то одну, то другую ногу поджимала под себя, как цапля на болоте.
— Ну, побежим, — осмелела Варя.
Они крепко взялись за руки и пустились по лощине. Юлька тянула на густую траву, а Варя — где поголее, где поменьше росы. Но ведь Юльку разве одолеешь? Она всегда и во всем первая…
После грозового дождя в каждом венчике цветка и на каждом зеленом листочке остались капельки воды, и теперь они на солнце заблестели, залучились.
На краю леса подружки с разбегу остановились — увидели на земле гнездышко, свитое из сухих травинок. А в этом крохотном гнездышке — желторотых, совсем еще голеньких птенчиков.
— Ай, чье же это? — крикнула Варя. — На самой тропе свила птичка. Какая бестолковая! Кто шагнет и — раздавит.
Юля сразу догадалась, как это произошло. Указала на вывороченную с корнями ель. Гнездышко на боку лежит. Оно упало с дерева. Огромная ель, падая, подломила еще березу, да еще осину, да еще куст орешника. В лесу гроза понатворила разных дел.
— Несчастные! — запричитала Юля.
Взяла птенчика на ладошку. Он неуклюже забарахтался, пискнул и открыл большущий рот.
И Варя взяла птенчика. И ее птенец разинул рот.
Тут над их головами раздался жалобный птичий писк. Девочки обрадовались: нашлась мама у птенцов. Наверное, она принесла червяков да букашек.
Нашли они Солониху и — домой
Роса подсохла. Ноги у девочек уже не зябли. На солнце, как и вчера, стало жарко.
Юлька уводила свою подружку дальше и дальше. Ей хотелось посмотреть на Утиное болото, белых и желтых кувшинок набрать.
Не дошли они до болота, как услышали: что-то в кустах завозилось.
— Кто это? — Варя схватила за руку Юльку.
— Не бойся, — сказала Юля, хотя сама тоже перепугалась.
Кустами пробиралась корова. Остановится, прислушается и опять, с треском ломая ветви, лезет.
— Ай, да ведь это Солониха! — закричала Юля. — Она стадо ищет.
— А где же здесь стадо?
— Погоним ее в лагерь.
Варя обрадовалась тому, что они выберутся из леса. Ей вовсе здесь не нравилось. Ну их, болотные кувшинки! Растут они в воде. Юлька еще пошлет доставать, а сама на берегу… как барыня.
Корове не хотелось слушаться девочек. Да как же не послушаешься, когда Юля и Варя взяли по хворостине и с обеих сторон наседают?! Она мотала головой, грозя поддеть рогами, но подружки спуску не давали.
— Ах ты, гуляка!
— Вот мы тебя!
Скоро встретились им Юлина мама и пастух. А с ними желтобровый Трезор. Как раз разыскивали Солониху.
Ольга Петровна отчитывала дядю Василия, а дядя Василий тоже не уступал:
— Баловница — твоя Солониха. Ищет, где бы погулять на хлебах. Вот я ей бубенец на шею привяжу.
— Чего хочешь делай, только чтобы она из стада не уходила.
Когда пригнали Солониху, дядя Василий так и сделал: погладил ее и навязал ошейник. А на ошейнике — медный бубенец. Как только она пошевелит головой, бубенец зазвенит.
— Вот, так-то далеко не уйдешь. А уйдешь, так я тебя услышу. Трезор тебя услышит, — пригрозил дядя Василий.
Девочки гуляли недолго. После полдневной дойки Ольга Петровна, собирая людей, обошла весь загон, наказала, кому оставаться, а кому домой ехать, и спросила:
— А где же Юля и Варя?
Они отозвались.
Девочки набрали по охапке луговых цветов. Подвода, нагруженная бидонами, пошла к переправе.
Юлина мама пыталась было запеть, но никто ей не подтянул: в полдень не до песен — все изнемогают от жары.
А как подъехали к реке, женщины одна за другой — в воду. Из воды уже весело закричали:
— Подавай, Куприян, да не очень торопись!..
Дядя Куприян, босой, с высоко подсученными штанами, вышел из землянки, вырытой в крутолобье горы, и погнал паром порожняком.
Паром уже прибыл. Дядя Куприян уже и лошадь на дощатый настил завел, а женщины все купаются да купаются.
— Эй, будет вам! — закричал он. — Отчалю! Вот право же, отчалю!..
Заработал мотор. Доярки испугались, оделись в кустах и — на паром. А некоторые — не очень-то: сделали из платьев чалму и вслед за паромом пустились пересекать реку вплавь.
Юля и Варя стояли с дедом Куприяном рядышком — у руля. Им теперь незачем прятаться. И паром не так перегружен, как вчера. Всего лишь вчера? Девочкам кажется, что это была давно-давно.
Опенки
Бывает же так: пойдешь в лес собирать одно, а найдешь другое. Вера и Паня пришли в молодую сечу собирать кисличку-костянику, а увидели там под кустами много тонконогих опенок. Куда ни глянут, везде семейками растут опенки. Головки у них крапленые, а на шейках — перепонки, словно белые косынки.
— Ой, сколько! — широко открыв глаза, закричала Вера.
Но Паня схватила ее за локоть.
— Не кричи. Только мы одни будем знать, где растут опенки. Побежим за корзинами. Да поскорее…
— Давай в фартуки собирать, — присев на корточки, предложила Вера.
— Вот тоже — скажет. В фартуке много ли унесешь? Нужны корзины.
И они пустились бежать в село. А молодой лес плотный: березы, осины, ольха да кусты черемухи сплелись ветвями — ну, прямо такая ли чащоба: того и гляди, лицо поцарапаешь или платье порвешь.
Выбравшись на прогалину, залитую солнцем, девочки огляделись: как бы не потерять им дорогу.
Паня, запыхавшись, сказала:
— Как найдешь грибы да расскажешь кому-нибудь, грибы-то в тех местах и не растут.
— Вот и неправда, неправда! — возразила ей Вера. — Мне бабушка говорила другое: чем больше людей собирает грибы, тем их больше родится. Она говорила: «Придешь в лес-то да аукнешь, кто-нибудь тебе откликнется, вот туда и иди. Где народ, там и собирай…»
Тогда Паня придумала другое:
— А ты не слышала, там, в овраге, кто-то промычал вот так: гм… гм… гм…
— Нет, не слышала.
— Ну вот, то-то же.
— А мы возьмем с собой Машу Карасеву да Борю Орешкина, вот и не забоимся.
— Куда их! Вдвоем-то больше наберем.
— Маша — подруга. А с Борей учимся в одном классе.
— Про Борьку Орешкина мне и не говори. Он всегда на меня собаку науськивает. Маша тоже…
— Что тоже? Все ты выдумываешь!
— Нравится тебе Маша — и водись с ней. В лес ходи с ней, на реку ходи. И в школу…
Домой Паня явилась запыхавшаяся. Лицо потное, красное. Реденькие волосы торчат во все стороны. Отломила она кусок пирога, схватила большую корзину и, не дождавшись Веры, опять в лес. По дороге оглядывалась: не увязался ли кто за ней.
Вера же не из таких. Она скорее свое отдаст, чем скряжничать будет. На колхозном огороде, где собирали с гряд репчатый лук, сказала про опенки Маше Карасевой и Боре Орешкину. А там запросились и другие ребята.
— Идемте. Вместе веселее собирать, — приглашала Вера.
Маша взяла корзину, Боря — лукошко. И другие мальчики и девочки лукошки и корзины нашли.
Забежали они за Паней, а ее бабушка с крыльца, недовольная, ответила:
— Ушла она. Вот только…
— Что же это нас не дождалась?
— А чего же ждать? Сами знаете, где лес-то…
— Конечно, знаем. Только мы хотели все вместе, — ответила Вера.
Тонконогие опенки росли по всей сечи, но на старых пнях берез и осин их было больше. Все, как один, ровные, крепкие, и головки у них одинаково крапленые, должно быть, уродились, после одного дождя.
А тут неожиданно Маша закричала:
— Я белый нашла!