Антонина Васильевна слабо улыбнулась:
— Против этих близнецов и в самом деле надо тактику разрабатывать… Да, а уроки? Ведь ребята учат их позднее.
— У меня уроки приготовят. Пусть книжечки, тетрадочки с собой возьмут.
— И главное, Микола Устинович, чтобы не убежали они! Автобус от вашего посёлка гораздо ближе, чем от интерната. Да и к морю ближе… Ведь это просто счастье, что от интерната до моря километра три. Правда, по шоссе. Напрямик, по крутизне, гораздо ближе. Всё-таки даже озорнику надо решиться удрать к морю…
— Никуда твои окунята не убегут! — немного обиженно заявил дядя Микола. — От меня в войну и фрицам-то убегать не шибко удавалось.
Так случилось, что на другой день после обеда Любовь Андреевна сказала братьям Окуньковым:
— Сейчас вы возьмёте тетради и учебники и пойдёте в гости к нашему садовнику Миколе Устиновичу. Останетесь у него ночевать. Он пригласил вас с ночёвкой. Завтра утром он вас приведёт обратно. И ведите себя по возможности прилично. Не срамите самих себя и интернат.
Окуньки подозрительно переглянулись вытаращенными глазами.
— А зачем нам… — начал один Окунёк.
— …в гости? — закончил второй Окунёк.
— Мы, может, и не… — сказал один.
— …и не хотим, да! — подхватил другой.
— Не хотим мы, может, — добавили они хором.
— Директор велел, чтобы вы приняли приглашение, — твёрдо сказала Любовь Андреевна. — Разговоры окончены. Бегите за своими тетрадями.
— И я хочу в гости! — закричал Лихов.
— Пригласили Окуньковых, они и пойдут, — сказала Любовь Андреевна. — Когда тебя пригласят, пойдёшь ты.
Лихов скорчил обиженную гримасу. Окуньковы опять переглянулись: похоже, что их предпочли другим ребятам — хорошо это или плохо?
Когда Окуньки вернулись с тетрадями, книгой для чтения и задачником в руках, дядя Микола уже поджидал их на скамейке у входа в интернат. С обычным мрачноватым выражением на лицах, недоверчиво поглядывая на дядю Миколу и вопросительно друг на друга, Окуньки пошли рядом со стариком.
Окуньки секретничают
На утро после гостевания Окуньков у дяди Миколы Антонина Васильевна внимательно пригляделась к близнецам. У одного вроде нос больше облупился. Запомнить бы, у Вовы или у Вити — всё-таки примета, хоть и временная.
Если не считать облупленного носа, Окуньки такие же, как всегда. С безразличным ко всему на свете, равнодушным видом сидят себе рядышком. Раза три она пыталась их рассадить. Братья вцеплялись друг в друга и поднимали неистовый крик. Пришлось от них отступиться.
Во время устного счёта Антонина Васильевна сказала:
— Сколько будет от сорока восьми отнять двадцать три. Отвечай, Окуньков Витя!
Нехотя поднялся Окуньков с облупленным носом. («А, значит, нос облупился у Вити!») Он стоял и молчал.
— Не знаешь? Садись! Слушай внимательно, как отвечают другие.
Окуньков сел, уставил на учительницу зеленоватые глаза, переглянулся с братом, и… оба близнеца дружно закрыли ладонями уши.
— Шесть взять пять раз. Жуков, отвечай! — Голос Антонины Васильевны звучал твёрдо. Она сделала вид, будто не заметила наглого поступка Окуньков. Подумала с досадой: «Славный старик этот дядя Микола, но самонадеянный»…
Через два дня дядя Микола снова поджидал Окуньков. На этот раз не в саду, а в коридоре возле второго класса.
— Ну, пошли! — сказал он Окунькам. — Тетрадки свои не забудьте. Сергей Петрович разрешил им идти без обеда, — обратился дядя Микола к учительнице, когда близнецы убежали. — У меня и пообедают. Я сегодня и вовсе мог не приходить, дней заработанных хватает. Да уж решил понаведаться, а заодно и плотичек ваших прихватить.
— Боюсь, не утомили бы они вас, — приветливо, но сдержанно сказала Антонина Васильевна. — Пока результатов что-то не видать… И неудивительно. Вы ведь не бог.
— Это точно. Богом не являюсь, — согласился старик. — Много чего приходилось делать на этом свете. И садовод, и плотник, и на зверей охотник. А богом работать не приходилось. А без бога ни до порога. Только поговорка эта устарела и рассыпалась в прах, бо не только до порога, а и до космоса человек добрался безо всяких божеств.
— Всё это верно. А уши-то они по-прежнему затыкают, — не без язвительности сообщила Антонина Васильевна.
— Невжели ж затыкають? — поразился старик, хитро прищурившись. — Ах, они такие-сякие-разэтакие! Ну ладно! Сегодня моя старуха блины печёт, так я теми блинами им и рты, и уши позатыкаю.
— Вам всё шутки, Микола Устинович. А я серьёзно боюсь, что вы их только избалуете. Что-то у них физиономии стали ещё более заносчивые. Но раз директор сам позволяет их уводить — пожалуйста!
Каждые два-три дня Окуньки сопровождали дядю Миколу после работы «до хаты». Причём не столько «сопровождали», сколько весело бежали впереди.
После четвёртого или пятого посещения дяди Миколы Окуньков, которому Антонина Васильевна, не называя имени, сделала какое-то замечание, понёс руку к уху, посмотрел на брата и… опустил руку, не донеся её до головы. Второй Окуньков лишь слегка приподнял руку над партой и снова положил её на крышку. Они обменялись косыми вопросительными взглядами. И вдруг — что за чудо! — оба Окунька сели чинно и прямо. Не веря своим глазам, учительница заметила выражение внимания на лицах близнецов.
«Это случайность», — подумала Антонина Васильевна.
Она неуверенно похвалила братьев:
— Молодцы Окуньковы! Сидят за партой как полагается. Поучись у них, Митя Лихов, поведению на уроке.
Все ребята посмотрели на Окуньков. Ведь их похвалили в первый раз за весь учебный год. Щёки у Окуньков чуть-чуть порозовели. Они сидели с опущенными глазами.
Случайность? Нет, это не было случайностью. Уши больше не затыкались совсем. Тетради у Окуньков стали гораздо чище. Близнецы беспрекословно выходили к доске. Отвечали они через пень-колоду, и тон у них был по-прежнему вызывающий. Но всё-таки они не молчали, как прежде, изображая из себя каких-то каменных идолов.
И вот настал день, когда на рубашках у Окуньков оказались, приколоты английской булавкой белые тряпочки. На одной тряпочке было вышито гладью «Вова», на другой — «Витя».
— Это чтобы нас… — начал Вова.
— …не путали, — закончил Витя.
— Каждый человек должен… — сказал Вова.
— …отвечать за свои поступки, — продолжал Витя. — Не отвечают только…
— …обезьяны! — твёрдо закончил Вова.
— Конечно, конечно! — поспешно сказала Антонина Васильевна и кашлянула, чтобы не рассмеяться.
По субботам она настойчиво упрашивала Окунькову не бить сыновей:
— Они исправились… исправляются, во всяком случае. Их просто не за что теперь бить!
— Может, они больные? — возражала Окунькова. — Потому и тихие у вас? Где они исправились? В прошлое воскресенье обивку дивана ножом изрезали: чего-то строгали, а потом кота чуть с ума не свели. Запихивали, разбойники, кота в крысоловку. Кот так сумасшедше голосил, что все соседи сбежались. Исправились они, как же!
По понедельникам близнецы сидели, как прежде, с каменными лицами, еле разжимая губы, когда Антонина Васильевна их спрашивала. Но уши и по понедельникам не затыкали.
Как-то Антонина Васильевна спустилась в кочегарку, где дядя Микола возился у котлов: здание интерната начали протапливать.
— Спасибо вам, Микола Устинович, — сказала она немного виновато. — Окуньки заметно изменились к лучшему. Как вы этого достигли? Что вы с ними делали?
Дядя Микола почесал затылок:
— Шо я с ними делал? Да, кажись, ничого. Ружьё на днях умеете чистили.
— Как?! Вы давали им ружьё?
— А ружьё без пулей и пороху не стреляе. В этом могу вас заверить, дорогая Антонина Васильевна. На горы глядели по вечерам… Ещё за молоком в погреб воны лазили. Старуха посылала. А больше вроде ничего мы и не делали.
Не добившись существенных разъяснений от дяди Миколы, учительница попробовала расспросить самих близнецов:
— Вы не озорничаете у дяди Миколы?
Братья переглянулись и промолчали.
— Видно, вы там не озорничаете. Микола Устинович мне сказал бы, если бы вы баловались… А что вы вообще там делаете?
Молчание. Потом один из Окуньков — неизвестно который, потому что тряпочки с именами они прицепляли на уроках, во время перемен и после занятий носили в карманах, — один из Окуньков процедил сквозь зубы:
— Слушаем сказки.
— И рассказы, — добавил другой.
— Из книг? — спросила учительница. — Вы там читаете вслух?
— Без книг, — сказал один Окунёк.
— Без, — подтвердил другой.
Лица у обоих стали замкнутыми. Они не хотели ничего рассказывать, это было очевидно. Так и не узнали ни учительница, ни воспитательница, что же сделал дядя Микола с Окуньками.
Исчезновение Чикота
Второклассники готовили уроки. Окна были открыты. С моря дул сильный влажный, тёплый ветер. Слышно было, как перекатываются и обрушиваются на берег волны. Начинался шторм.
Ветер метался по саду, гнул деревья, врывался в класс и ворошил тетради на партах. Любовь Андреевна попробовала закрыть окна. Сразу стало душно. И она снова их распахнула, закрепив поплотнее крючки на рамах.
Облака, набрякшие дождём, который хотел, но не мог пролиться, занавесили всё небо. Они клубились и быстро неслись неведомо куда. В классе стало темно — пришлось зажечь электричество. В саду притихли и попрятались птицы.
Притихли и дети. Молча, копошились, сидя за партами. Большинство, еле-еле двигая ручкой, писало упражнение по русскому. Воронков без конца мучился над задачкой. Костя Жуков закончил все уроки и читал книгу. Матвей с сердитым лицом, высунув кончик языка, выводил в тетради заглавные буквы: чистописание он ненавидел.
Внезапно донёсся откуда-то крик. Казалось, его забросил в класс порыв ветра. Непонятно было, кто и что кричал. Но крик был испуганный, горестный. Ребята подняли головы.
— Кто-то плачет! — взволнованно проговорила Томка.
И правда где-то за стеной, может быть, под окном — шум ветра всё путал — раздался плач. Он становился громче, ближе…
Дверь класса распахнулась. Вбежала Стеша, вся в слезах.
— Матвей! — крикнула она. — Чикота нет! Клетка пустая!
Матвей вскочил, растерянный. Ребята, разинув рты, смотрели на него и на Стешу.
— Его съест кошка! — Стеша заплакала, уткнувшись в согнутый локоть. — А то… ветер забьёт… В такую погоду! Он отвык от… сво… боды!
Любовь Андреевна обняла её за плечи.
— Не плачь, не плачь! Не погибнет дрозд. Так, значит, клетка открыта?
— Открыта совсем. — Стеша всхлипнула. — Он погибнет!
— Да чего ради? Подожди… Матвей, ты был сегодня в Стешиной спальне?
— Я был, был! Но я, когда покормил Чикота, хорошенько закрыл дверцу!
Теперь Матвей часто заходил в спальню старших девочек, где на тумбочке возле Стешиной кровати стояла клетка с Чикотом. Под тумбочкой, в коробке, хранились запасы корма: ягоды, крошки, какие-то сушёные черьячки. Матвей смотрел, как Стеша кормит Чикота, слушал, как она с ним разговаривает.
— А разве Стеша тебе позволяет самому кормить дрозда и открывать клетку? — спросила Любовь Андреевна.
Нет, этого делать Стеша ему не разрешала. Матвей опустил голову. Потом вздёрнул её, воскликнул горячо:
— Но я закрыл клетку, закрыл! Не сердись, Стеша! Мне показалось, что он очень хочет есть. Я закрыл клетку!
Томка жалостливо вздохнула:
— Может быть, он и сам не заметил, как не закрыл.
— Он не нарочно! Не сердись на него! — стали просить Маруся Петрова и Клава Гущина.
— Да что вы, глупые девчонки! — вскрикнул Матвей. — Я же закрыл, я знаю!
— Вот что значит делать без спросу! — тонким голоском пропела Соня Кривинская.
— Эх ты, математик! — упрекнул Матвея Лихов. — Шляпа! Пропадёт теперь птица!
Матвей стоял красный, взъерошенный, губы его кривились и дрожали.
— Говорю же, что закрыл! — твердил он в отчаянии. — Я помню, как закрывал! Ещё мне показалось, что неплотно, я вернулся и проверил. Закрыл я!
— Я не сержусь. Ты ведь не нарочно, — пробормотала Стеша.
Но её широко расставленные, большие заплаканные глаза были полны упрёка. Матвей это увидел, зажмурился и разревелся: и Стеша ему не верит, а он помнит, отлично помнит, как закрывал клетку!
— Вдруг он… — внезапно произнёс Окуньков, на рубашке которого была приколота тряпочка с именем «Витя». — Вдруг он сам…
— Да, сам! — подхватил Окуньков Вова, мгновенно поняв брата. — Сам научился открывать дверцу.
— Этот дрозд, — пояснил Окуньков Витя. — Дрозды ведь умные.
— Они очень умные, дрозды! — поддержал брата Окуньков Вова.
Матвей перестал реветь и с восхищением уставился на близнецов. Оказывается, Окуньки-то совсем не дураки, а, наоборот, молодцы! Кто бы мог подумать?
— А что, вдруг, правда, сам? — воскликнул Костя Жуков.
Но Стеша махнула рукой:
— Ну что вы выдумываете! Дверца снаружи закрывается, ему никак не достать, если б и догадался. Бедный Чикотушка! — Она повернулась и стремглав выбежала из класса.
Взволнованные ребята ещё не успели снова рассесться по местам, как из сада донёсся жалобный голос Стеши:
— Чи-икот! Чи-кот!
Крики всплеснулись под окном и утонули в шуме ветра, скрипе веток.
— Ищет! — с жалостью произнесла Томка.
— Кончайте, ребята, работу, — сказала Любовь Андреевна. — Мы и так задержались.
Матвей двумя руками утирал нос. Видно, пальцы были у него в чернилах: на носу и на щеке появились лиловые пятна.
— Матвей, пойди, умойся, — велела Любовь Андреевна.
Матвей поплёлся к двери. И сейчас же поднял руку Коля Воронков:
— Разрешите выйти!
Угрюмо оттирал Матвей под краном большой палец, когда к нему подскочил Воронков:
— Слушай, Матвейка, чего я скажу! Я ведь нарочно попросился в уборную. Знаешь, я чего вспомнил? Вот чего я вспомнил. Я бежал по коридору во втором этаже, вот когда нам надо было идти уроки готовить, и вдруг вижу: Сонька Кривинская из одной спальни вышла. Не из нашей. Вышла, оглянулась да скорей-скорей по лестнице вниз. Чуешь?
В голове у Матвея шумело от обиды и огорчения. Жаль Чикота, жаль Стешу! Но главное, кроме Окуньков и, может быть, Кости Жукова, ему никто не верил, что он и правда закрыл клетку! Даже Стеша сомневалась. Матвей плохо слушал, что там болтает Воронков.
— А вот из какой спальни вышла Сонька? Не из нашей — факт! А вдруг как раз из Стешиной?
Только теперь до Матвея дошло, что Воронков говорит, кажется, что-то интересное.
— Кто из Стешиной спальни вышел?
— Ох, какой ты! Да я же тебе толкую полчаса. Я сам не знаю точно, чья это спальня, из которой Кривинская вышла и скорей бежать вниз по лестнице. Но наши-то спальни ведь на первом этаже, а, то на втором было. Идём покажу, из какой спальни Сонька вышла!
Как был, с мокрыми неотмытыми руками, Матвей побежал за Колей Воронковым.
Матвейка и Соня
Любовь Андреевна была очень недовольна. Все второклассники уже кончили учить уроки, а Матвей Горбенко и Коля Воронков так и не вернулись в класс.
У Воронкова было, правда, всё дописано, даже задача. Но у Матвея строчка заглавных уродливых «В» осталась незаконченной.
— Аккуратно уберите тетради и учебники. Потом идите, поиграйте как-нибудь в зале. Гулять нельзя. Горбенко непременно получит двойку за чистописание…
Наконец-то хлынул ливень. Потянуло свежестью, прохладой. Ребята с радостным смехом высовывались в окна, подставляли руки под струи дождя. Любовь Андреевна выпроводила ребят в коридор и закрыла окна. Ветер утих, теперь бушевали льющиеся с небес потоки воды.