— Товарищи! — кричал Гурьев. — Прочешем Большой проспект. Добудем оружие с боем!
На Большом проспекте воинских частей уже не было. Расстреляв утром шествие, казаки и пехотинцы были уверены — в этом районе никто не посмеет выйти из дома. А если кто и покажется, с такими городовые и дворники сами расправятся.
Однако всё оказалось совсем не так. Редкие прохожие на проспекте ещё попадались. Но городовые при виде толпы исчезли. Не трудно было догадаться, где они прячутся. Рабочие вытаскивали их из подъездов, дворов, отбирали оружие и шли дальше. Навстречу попались несколько офицеров и один генерал на извозчике.
* * *
Поздно вечером Гурьев привёл к Шарову фельдшера. Фельдшер выбрил Шарову полголовы, смазал йодом рану и ушёл.
— А как другие? Дошли до царя? — спросил Шаров.
— Дошли, дошли! — зло отозвался Гурьев. — На тот свет дошли! У Нарвских ворот полегло, может, двести, может, триста человек, кто их считает? На выборгских рабочих напустили конницу с шашками наголо. У Троицкого моста тоже перестреляли не одну сотню. А на Большой Дворянской красным снегом можно умываться.
— Значит, к дворцу никто не проник?
— Кому-то удалось. Только приветил их не царь, а его гвардейцы. Били залпами во все стороны. Весь день трупы возили. Детишек и тех поубивали.
Шаров долго молчал, упершись невидящим вглядом в стену, где ещё утром висел портрет царя в парадной форме.
— Вот он, весь теперь как на ладони, господом данный нам царь-государь. — Лицо Гурьева исказилось злобой: — Может, обратно навесишь иконы и царя-батюшку?
— Но чего делать? — простонал Шаров. — На кого надеяться, если нет ни бога, ни царя?
— Это ты хорошо сказал, Терентьич: нет бога и царя. Значит, не зря тебя казак полоснул шашкой. Сразу поумнел.
— Поумнел. А жить-то как, спрашиваю? На кого надеяться, что делать?
— На кого надеяться, спрашиваешь? Могу сказать: на себя, на таких же, как мы — угнетённых, бесправных рабочих. Иначе нам из рабства не выбиться…
— Зряшное говоришь, Василий. У царя солдаты, пушки да ружья, а у рабочего что? Самодельные кинжалы.
— На этот вопрос отвечу тебе ясно. Слушай, Терентьич. Слушай и запоминай! — Гурьев скинул валенок, сунул в него руку и вытащил небольшой, скатанный в трубочку листок. — Вот что говорят нам умные люди: «Товарищи! Мы готовы положить жизнь за свободу, бороться до конца, до победы! Нам нужно только огнестрельное оружие. С вооружённой силой царя мы можем бороться только с оружием в руках. За оружие, товарищи граждане! Мы ждём, что все товарищи рабочие присоединятся к нам!»
— Понял теперь, что делать рабочему? — спросил Гурьев, пряча бумажку в валенок.
— А где я его возьму, это самое огнестрельное оружие? — сердито спросил Шаров.
— Кому положено, тот об этом и заботится. Оружие у нас будет, — загадочно ответил Гурьев.
Шаров взъерошил свою густую бороду и неожиданно окрепшим голосом сказал:
— Стрелять я умею. Три года в солдатах царю служил. Так что в нужный час рука не дрогнет, не промахнусь.
Взята революционным путём…
На окраине Петербурга, близ Смоленского поля раскинулся двор извозчиков. Окружённый забором двор был большой и шумный. Ещё бы! В нём жило больше пятидесяти извозчиков. В любой час дня со двора доносилось конское ржанье и сиплые, застуженные голоса извозчиков.
Извозчики жили в двух деревянных флигелях, больше похожих на унылые бараки, чем на жилые дома. Рядом с двором высился двухэтажный каменный дом. Ещё издали на каменном доме была видна большая яркая вывеска. Румяные бублики, поджаренные пирожки, золотистые пряники, цветастый чайник, глиняная кружка пива, увенчанная белоснежной кудрявой пеной, — всё это было разрисовано по краям броской вывески, а посередине тянулись толстые зелёные буквы: ЧАЙНАЯ.
Хозяйка чайной, немолодая эстонка Эльза Балад, была женщиной молчаливой, но расторопной. Постоянные посетители чайной — извозчики — любили матушку Эльзу: не случалось от неё отказа накормить человека в долг.
Три земляка матушки Эльзы — извозчики Яков Тальман, Карл Шок, Аугуст Эзорине — были непременными посетителями чайной. При виде их замкнутое лицо Балад светлело. Она ставила на поднос три кружки пива, тарелку с солёными ржаными сухариками, полдюжины раков и спешила к столику земляков.
Иногда Эльзе помогала семнадцатилетняя дочь. Белокурая красавица Оттилия была подвижна, расторопна и, в отличие от матери, разговорчива.
По праздничным дням в чайную заглядывал молодой латыш, рабочий гвоздильного завода Адам Каршеник. Почему-то так получалось, что вместе с Каршеником в чайной оказывались все три эстонских извозчика и обслуживала их тогда юная Оттилия. Иногда она даже подсаживалась к их столику, и между ними начинался разговор на эстонском языке.
— О чём вы говорите? — допытывалась Эльза.
— О всяком, — неохотно отвечала Оттилия. — Они по всему Петербургу ездят. Много интересного видят…
Оттилия не могла сказать даже матери, что группа эстонских рабочих создала в Петербурге подпольную большевистскую ячейку и чайная Балад является местом их конспиративных встреч. Не говорила Оттилия и о том, что иногда ей приходится выполнять задания большевиков. Но молчаливая матушка Эльза была умной, наблюдательной женщиной. Она догадывалась о многом и только делала вид, что верит словам дочери.
* * *
В январе тысяча девятьсот шестого года, в годовщину Кровавого воскресенья, на митинге в университете Каршеник встретился с большевиком Игнатьевым. Каршеник знал, что товарищ Григорий, — таково было подпольное имя Игнатьева, — является одним из руководителей боевой технической группы большевиков.
— Надо поговорить! — бросил на ходу Игнатьев.
Каршеник нагнал его у Дворцового моста. Игнатьев заговорил не сразу, словно не замечая, что Каршеник рядом. Только перейдя мост, Игнатьев заговорил, не поворачивая головы к латышу.
— На будущих баррикадах мы должны стрелять не из охотничьих ружей, не из самодельных револьверов. — Игнатьев замедлил шаг и повернулся к Каршенику. Он хотел видеть, какое впечатление произведут на латыша его дальнейшие слова. — У нас должны быть пулемёты и пушки.
Каршеник поразился и, как всегда в минуты волнений, начал говорить по-русски неправильно, но быстро.
— Пушку делаются большой завод. Пушку карман влезет? А?
— Пушка в карман не влезет, — согласился Игнатьев. — Но пушки и пулемёты находятся в воинских частях. А среди солдат и матросов есть смелые, решительные революционеры.
— Солдат в шинель пушку завернёт? А часовой? Значит, делать казарме штурм? Чем делать? Охотничьим ружьями? Это зря люди губить? А?
— Штурмовать воинские части сейчас мы не будем. Но вооружаться должны уже сегодня. В ближайшие дни мы можем заполучить «бабушку».
— Кого заполучить? — не понял Каршеник.
— «Бабушку». Так мы назвали эту пушку. Её надо доставить и спрятать в надёжное место. Боевой центр большевиков решил поручить доставку и хранение пушки вам.
— Мне? — растерянно спросил Каршеник.
— Не вам, а эстонской боевой группе. Мы учитываем, что вы связаны с эстонскими извозчиками.
— Где, как мы добудем эту «бабушку»?
— Всё узнаете в субботу. Придёте по известному вам адресу ровно в десять вечера. А сейчас разойдёмся в разные стороны.
В этом году масленица выдалась ранняя, в первой половине февраля. Чайная матушки Эльзы пропахла аппетитным запахом блинов. Посетителей было много: за четвертак Балад подавала пять душистых блинов с маслом, два ломтика кеты, мисочку сметаны.
Закрыв вечером чайную, Оттилия принялась убирать посуду. Усталая за день мать сидела у стойки, опустив беспомощно натруженные руки. Она смотрела, как сноровисто работает Оттилия, и неотступная тревога за дочь вытесняла хозяйственные заботы завтрашнего дня.
— Отдохни, Оттилия, — сказала Эльза. — Столы вытру я.
— Иди домой! — резко отозвалась Оттилия. — Через полчаса ко мне придут гости. Ложись и не жди меня, я вернусь к полуночи…
Матушка Эльза тяжело вздохнула, вышла в кухню и по узкой скрипучей лестнице поднялась к себе. Гости… К Оттилии придут гости. Она догадывалась, что это за гости и почему они придут так поздно. Страх за судьбу единственной дочери давно уже лишил Эльзу привычного покоя. Ей часто снились сумбурные сны с одинаковым концом: в чайную врывались люди в чёрных масках и увозили куда-то её красивую девочку.
* * *
После ухода матери Оттилия быстро накрыла на стол: семь приборов и тарелки с закусками. Перед каждым прибором стоял графин с водкой и только у одного — графинчик с красным вином.
«Кажется, всё», — сказала себе Оттилия и тут же услышала тихий стук в дверь: пришли гости.
Четверых Оттилия знала давно, о пятом слышала от Каршеника — эстонский большевик Богеберг. Шестого не раз видела в лицо, но никогда с ним не разговаривала. Иван Гущин был ночной сторож извозчичьего двора. В полночь он закрывал на ключ ворота, и никто без его ведома не мог ни въехать, ни выехать со двора. Знала Оттилия и другое — эта встреча затеяна ради Ивана Гущина.
— Пожалуйте, дорогие гости, — улыбалась Оттилия. — Раздевайтесь и за стол. Сейчас принесу блины.
— Спасибо! — поблагодарил за всех Яков Тальман. — Вот привели с собой нашего друга Ивана Антоновича Гущина. Хороший человек, каждое воскресенье в церковь ходит.
— Рада познакомиться. Вам почётное место, господин Гущин. — Оттилия указала на стул у торца столешницы.
— Благодарствую, — пробасил Гущин, косясь на графин с водкой, и огладил двумя руками густую рыжую бороду.
Все уселись. На столе появились миски с блинами.
— Угощайтесь, господа! — сказала Оттилия. — Блины на столе, закуска на виду, графин у каждого прибора. Чтобы никому не ждать, пока другие наливают.
— Разумно! — одобрил Гущин, наливая водку. Наполнили свои стаканы и остальные гости.
Оттилия наливала себе рюмку красного вина.
— За дорогих гостей! — провозгласила хозяйка первый тост.
— Разумно! — снова сказал Гущин и залпом опорожнил гранёный стакан. Не отстали от него и другие.
— Ох, и крепка водочка! — похвалил Каршеник. Карл Шок от удовольствия даже крякнул и сдобрил блин ложкой сметаны.
Едва проглотив первый блин, Аугуст предложил снова наполнить стаканы:
— За здоровье нашей дорогой хозяйки!
Пятиствольная пушка системы Гочкиса.
— Разумно! — выкрикнул Гущин. — Чтоб до самого донышка!
После второго стакана все оживились. Начались громкие разговоры, а между Гущиным и Каршеником даже разгорелся спор: какой царь знаменитей. Каршеник называл Петра Первого, а Гущин восхищался Александром Третьим.
— Большой размах в душе имел сей государь, — доказывал
Гущин. — Мог без закуски выкушать четверть водки. До него такого царя не было и не будет!
— Согласен! — выкрикнул пьяным голосом Тальман. — Выпьем за упокой души этого славного государя!
Вскоре графины опустели, но Оттилия принесла из буфета ещё шесть полных графинов.
— Раз-з-зумно, — пробормотал Гущин. — Раз-з-умно. Он попытался наполнить стакан из нового графина, но руки его дрожали, водка расплёскивалась по столу, лилась на новые плисовые штаны. Сидевший рядом Богеберг перехватил графин и сам наполнил до краёв стакан Гущина.
— Я… это… раз-з-з-зумно… — Гущин отпил полстакана, обвёл всех тяжёлым осоловелым взглядом и опять потянулся к стакану. — Я значит… без закуски, как почивший в бозе государь император Александр Третий. — Трижды икнув, он осушил стакан, снова икнул и свалился со стула.
— Готов! — сказал Шок. — До утра не очухается. Надо действовать. — Он стал на колени и ощупал карманы храпевшего сторожа.
— Не нахожу! — сказал растерянно Шок. — В карманах его нет!
— Значит, в тулупе! — Каршеник подошёл к вешалке, сунул руку в карман овчинного тулупа Гущина и вытащил большой тяжёлый ключ.
— Он самый, от ворот, — признал Аугуст. — Давай его мне.
У ворот сидеть буду я.
Получив ключ, Аугуст заторопился.
— Скоро двенадцать. Пора закрывать ворота.
Каршеник подошёл к Оттилии.
— Спасибо тебе. Прошло как по писаному. А?
— Я очень, очень боялась, — призналась Оттилия.
— Чего боялась?
— Вдруг он догадается… поймёт, что у вас в графинах не водка, а просто вода… А ещё я хочу… — Она виновато улыбнулась. — Хочу спросить… если можно: зачем вы его напоили?