«А где моя голова?»
Вы же знаете, не в моём характере поддаваться обстоятельствам. Если бы не потерял сознание, – с места не сойти! – вовсе не валялся бы в постели. На третий день я был уже на ногах и, несмотря на возражения мамы и бабушки, отправился в школу, в свой любимый шестой «Б» класс. Пусть получу сто двоек, зато буду с товарищами.
Вошёл в класс и тут же пожалел, что поторопился. В нашем классе выпускали стенгазету «Отличник». Так вот новый номер целиком был посвящён нам с Акрамом. Мало чтонарисовали: Акрам скачет верхом на волчонке, а я плетусь на худущей дворняжке. Это ладно, как-нибудь пережили бы, главное в том, что у обоих не было головы. Вместо головы – круг, а в круг вписана фамилия. Под карикатурой подпись: «Странно, почему у них нет головы?» И ответ: «Будь у них голова – разве пропустили бы столько уроков!»
Признаться, здорово придумано, остроумно, мне понравилось. Вначале я от души посмеялся, потом вдруг подумал: «А ведь точно так, как сейчас я смеюсь сам над собой, над нами смеялись и другие. Может, пришли домой и родителям рассказали, и те тоже посмеялись от души».
Руки сами собой сжались в кулаки, в голову ударила кровь, но я сдержал себя.
– Кто это нарисовал? Очень красиво! – добродушно улыбнулся я, точно хотел расцеловать того великого художника.
Я знал, что редактором у нас левша Таштемир. А он стоял рядышком, покряхтывал от удовольствия. Услышав мой вопрос, Таштемир горделиво выпятил грудь:
– Я нарисовал, апчхи!.. Отойди подальше, у меня насморк, апчхи!..
– Вы поглядите на него, опозорил человека да гордится, точно геройство совершил. Зачем нарисовал?
– Нарисовал, апчхи!..
– Зачем, говорю?
– Апчхи, апчхи!
– А ты погляди, погляди хорошенько, есть у меня голова или нет? – Для большей убедительности я потёрся головой о его живот.
– Сейчас вроде бы есть, апчхи…
– Эй, Апчхи, я тебя спрашиваю, почему нарисовал меня безголовым?
– А почему ты сам… апчхи… прогуливаешь уроки ради всяких… апчхи!.. Тянешь класс назад… апчхи… апчхи… мы очутились…
– Сейчас же сними карикатуру.
– Апчхи… не сниму.
– Ну погоди! – Я оттолкнул Таштемира, сорвал газету.
В классе поднялась страшная суматоха: кто-то схватил меня за руку, кто-то поднимал с пола Таштемира, другой отряхивал с него невидимую пыль.
Надо же было, чтобы именно в этот момент в класс вошёл мой «любимейший» Закирджан. Так уж мне всегда везёт, вы знаете.
– Как тебе не стыдно, Кузыев! Ты за это ответишь. Садитесь все по местам. Ну-ка скажи, почему ты порвал газету?
– Не знаю.
– Прошу после уроков не расходиться.
Проведём собрание отряда. – Закирджан удалился, по-боевому печатая шаг.
Я тихонько взглянул на Таштемира: как, интересно, он себя чувствует? А несчастный левша отвернулся, надул губы, сидит как индюк. Обиделся, конечно.
Уроки я провёл в беспокойстве: всё подумывал дать стрекача (кто бы мне поверил, если сказал, что плохо себя чувствую!), но я побоялся, что меня сочтут трусом. Будь что будет, что суждено – того не миновать.
Акрам попытался успокоить меня:
– Не бойся, Хашимджан, я свидетель: Таштемир сам виноват.
На классное собрание вместе с Закирджаном пришёл и Атаджан Азизович (Вахид Салиевич, как назло, уехал со старшеклассниками в город на экскурсию).
Собрание открыл Маматджан, самый худущий и длиннющий парень в классе, председатель совета отряда. Справа от него восседал директор, слева – мой «любимый» вожатый.
– Разрешите считать собрание открытым… – Маматджан кашлянул в кулак, схватился обеими руками за край стола и продолжал дрожащим голоском: – Собрание… это… посвящённое… вопросам посещаемости нашего класса «Б»… то есть шестого «Б»…
Я сидел, низко опустив голову (похож ли на раскаявшегося?), и изредка шмыгал носом. Маматджан предоставил слово директору. Атаджан Азизович поднялся, оглядел всех нас, заметно улыбаясь, потом согнал с лица улыбку, грозно нахмурился.
– Ну-ка, ребята, скажите мне сами: на каком месте ваш класс по посещаемости?
– На седьмом! – раздались нестройные голоса.
– А почему не на первом?
– Потому что у нас прогульщиков много.
– Так. А кто больше всех пропустил уроков?
– Хашим Кузыев!
– Акрам тоже.
– Ещё Умринисо.
– И Шеркузы! – посыпалось отовсюду. Не я один, оказывается, прогульщик! Всемвместе и ответ держать легче. Выпрямил спину, сел поудобнее.
Атаджан Азизович продолжал:
– Выходит, они и виноваты в том, что ваш класс плетётся в самом хвосте, попал на чёрную доску отстающих и портит показатели всей школы. Не так ли?
– Та-ак! Точно так!
– Тогда пусть эти молодцы выйдут сюда, покажутся нам во всей красе. Так, так, выходите, не стесняйтесь, ребята. Молодцы, молодцы! Вы только посмотрите на них. Симпатичные, хорошие ребята вроде, а на поверку… Никак не пойму, как они докатились до жизни такой – стали злостными прогульщиками. Маматджан, веди дальше собрание, пожалуйста. Я посижу в сторонке, послушаю вас. Посмотрим, есть ли настоящие пионеры в шестом «Б» классе, сумеют ли откровенно сказать товарищам об их недостатках.
– Кто желает выступить? – спросил Маматджан.
Таштемир начал говорить с места, но председатель перебил его:
– Вначале подними руку, возьми слово, тогда и говори!
Таштемир разобиделся и заявил, что теперь ни за какие деньги не выступит.
Мои дорогие одноклассники, видать, здорово соскучились по такому собранию. Активничали: стыдили прогульщиков, осуждали, призывали исправиться. Интересовались, почему прогуливаем, не учим уроки, позорим свой класс. «Ну, пронесло грозу, – подумал я с облегчением, – меня не трогают». Но в этот момент Маматджан возьми да заяви вдруг:
– А теперь поговорим о Хашиме Кузыеве. Кто хочет высказаться?
Все молчат. Я гляжу направо и говорю про себя: «Спасибо, мои дорогие, что молчите! Правильно, так, именно так надо поддерживать друзей!» Гляжу налево, думаю: «Никогда не забуду вашей доброты, милые! Спасибо вам!» Но вдруг вскакивает Таштемир и всё портит. Он поднял руку, с поднятой рукой встал с места и так же с поднятой рукой затараторил:
– Вчера мы выпустили стенгазету… апчхи… простите, посвящённую дисциплине в классе. Об этом специально просил Вахид Салиевич. А мулла-ака… апчхи… простите, Хашим Кузыев самым хулиганским образом изорвал газету, апчхи… Кузыев должен держать ответ за свой проступок, апчхи!..
– Не может быть! – нарочно удивился Атаджан Азизович. – Неужто он изорвал газету? Почему ты это сделал, Кузыев?
– А почему они нарисовали меня без головы? – спросил я в свою очередь.
Вот уж где началось настоящее собрание, скажу я вам! Атаджан Азизович сам занялся мной. И Акрама поставил рядышком. Меня теперь обсуждали не как рядового прогульщика, а прогульщика-хулигана. Я стоял и боялся одного-единственного: как бы они вообще не выгнали меня из школы. Где я найду ещё таких чудесных ребят?
– Ну-ка, скажите, ребята, в чём состоит главный и священный долг каждого пионера? – спросил вдруг Атаджан Азизович.
– Он должен отлично учиться.
– Ещё в чём?
– Быть дисциплинированным.
– Ещё?
– Учиться без прогулов.
– Молодцы! Выходит, пионер Хашим Кузыев не выполняет ни одну из заповедей пионерского кодекса? Верно?
– Верно!
– А достоин ли такой человек носить красный пионерский галстук?
– Нет, не достоин.
«Всё, – подумал я, – конец. Хоть бы Вахид Салиевич вернулся, уж он-то не дал бы меня в обиду!»
– У кого какие предложения?
– У меня! – вскочил с места Мирабиддинходжа. – Я хочу сказать… в общем, я хочу сказать…
– Хочешь сказать, так скажи! – поторопил Маматджан.
– Да ничего особенного… просто я хочу сказать, что Хашимджан – хороший парень, только вот ленив немного, неорганизованный… Но если вы выгоните его из школы, ятоже брошу учиться. Вот! – и сел на место, готовый заплакать.
– Кто ещё хочет сказать?
С места встала Саддиниса. Она постояла, наматывая на палец кончик косички, вздохнула и вдруг выпалила:
– Если мы исключим Хашимджана из пионеров, то его мать повесится!
Класс испуганно охнул. Саддиниса продолжала:
– Да, да, я сама не раз слышала, как она говорила: «Если Хашим будет по-прежнему плохо учиться или бросит школу, я не перенесу этого: или повешусь, или обольюсь керосином и сожгу себя!»
После Саддинисы опять вскочил Таштемир, он уже не рвался съесть меня живьём. Он сказал, что меня можно простить при условии, если я попрошу у товарищей прощения за прогулы и сам выпущу новую стенгазету.
– А за то, что он меня толкнул, мы потолкуем с ним потом на улице, – закончил он.
А класском Хамрокул тут же вставил:
– Верно, верно, Кузыев не выполняет никакой общественной работы. Его надо ввести в редколлегию стенгазеты, пусть поработает. Тем более, что у него почерк хороший.
Маматджан тоже долго и непонятно говорил о том, что выгонять меня из пионеров не стоит, но можно временно отобрать у меня галстук и посмотреть, как я себя поведу дальше.
Выступили почти все ученики нашего класса. Я уже не различал, кто что говорит, меня окутал какой-то липучий туман, начала кружиться голова…
– Кто за то, чтобы исключить Хашима Кузыева из рядов пионеров, прошу поднять руку, – сказал Азизов.
Я вздрогнул, поднял голову. Сейчас рубанёт. Но что это? Проходит минута, другая, третья. Никто не поднял руки. Сидят, ждут чего-то.
– Хорошо! – произнёс Азизов непонятно почему повеселевшим голосом. – Молодцы, ребята, другого я от вас и не ожидал. Теперь у меня есть другое предложение. Прошу поднять руки тем, кто готов не пожалеть ни сил, ни времени на то, чтобы помочь Хашимджану Кузыеву исправиться, стать примерным пионером и хорошим человеком.
Вверх взвилось тридцать шесть рук. Мне показалось даже, что кто-то поднял обе руки, потому что когда Маматджан подсчитал, то оказалось два лишних голоса. Один лишний голос оказался мой, сгоряча я тоже проголосовал, а другой лишний голос остался невыясненным. Может, сам Атаджан Азизович тоже голосовал сгоряча?
– Ну, Хашимджан, что теперь ты скажешь нам? – повернулся ко мне наш любимый директор.
– Я? Я прошу у всего класса прощения. Уверяю, что такое, как сегодня, никогда больше не повторится.
– Значит, даёшь торжественное обещание?
– Нет, обещания дать я не могу.
– Это почему же? – изумился класс.
– Этого я не могу обещать потому, что грош цена стала с некоторых пор моим обещаниям! – горько воскликнул я. – Я их столькопонадавал, что и не помню сколько! Поэтому я просто хочу исправиться, не давая никаких торжественных клятв.
Собрание на этом закончилось.
Я съел в школьном буфете тарелку маставы[21], потом сел возле Таштемира и набело переписал всю газету от начала до конца.
– Ну как? – поинтересовался я, когда тот просмотрел мою работу.
– Пишешь-то ты красиво, ничего не скажешь, – ответил придирчивый редактор. – Только очень много ошибок. Однако ты не унывай, готовься, во вторник будем выпускать очередной номер «Отличника».
– А что мне готовиться? – удивился я. – Дашь что переписать – я и перепишу.
– Сам напиши заметку. Собери материал обо всём, что заметишь неладного, и накатай фельетон.
– Ладно, я подумаю.
Я шёл из школы вне себя от радости. Уж чего я не ожидал, так этого: стать членом редколлегии стенгазеты шестого «Б» класса! Ещё бы не радоваться: из школы не выгнали, из пионеров не исключили, а вроде бы даже наградили. Впервые за всю свою жизнь получил должность, честным, открытым способом, без никакого волшебства. Как тут не радоваться?!
Я становлюсь человеком
Скажу откровенно: я сейчас стал человеком железной воли. Нет, нет, не смейтесь.
Правду говорю. Не верите, спросите у мамы. Она уже давно жалеет меня, видя, что я совсем не отрываюсь от учебников. Сижу, сижу, читаю, читаю…
– Сынок, Хашимджан, пошёл бы ты прогулялся, что ли! – говорит иногда она.
– Нет, я не устал, – качаю я головой. – И нельзя мне уставать, мамочка, никак нельзя. Как устану, так снова сделаюсь посмешищем в глазах товарищей.
Так я говорю отчасти из-за той злополучной заметки, которую я написал вскорости после классного собрания. Если вы помните, Таштемир посоветовал мне собрать материал обо всём, что замечу неладного в нашем классе. Я собрал такой материал и написал длиннющую заметку, попросил Саддинису исправить грамматические ошибки, потом отдал редактору. И Таштемир сдержал слово: поместил её в газете. Вот было шуму! А говорилось там примерно такое: «… Акрам плохо учится потому, что любит диких животных. Умринисо ест во время уроков. Мирабиддинходжа, прежде чем отвечать учителю, про себя произносит молитву. Саддиниса вздыхает больше положенного. У Хамрокула тонюсенький голосочек, поэтому он старается говорить грубовато. Икрам, по прозвищу Деревянная нога, идя из школы домой, пишет мелом на чужих калитках, Ариф – ябеда. Зариф спит на уроках. Шахида смеётся по поводу и без повода, покажи палец – со смеху умрёт. Адхаму задания по арифметике выполняет отец…» Словом, перечислил недостатки тридцати шести человек, то есть всего класса.
– А сам – ангел? Почему о себе не написал? – окружили меня ребята плотным кольцом.
– У меня недостатков нет, – отрезал я. – Какие были – вы их сами искоренили.
– Значит, у тебя совсем нет недостатков?
– Совсем, совсем.
– А разве не ты первый врун на всю школу? Разве не ты самый безвольный человек в классе? Не ты ли тянешь весь класс назад по успеваемости? Ребята, давайте напишем о недостатках Хашима, пусть полюбуется на себя со стороны.
Я смеялся, отмахиваясь.
– Обо мне много говорили. Теперь речь о вас.
И меня поддержал Вахид Салиевич.
– А что, ребята, Хашимджан прав! – воскликнул он. – Он очень верно подметил ваши слабости. Кто не согласен? Пусть встанет и докажет, что Хашимджан не прав. Есть желающие?
Мы прождали минут десять, никто не спорил со мной.
– Значит, признаёте свою вину? – посмеивался Вахид Салиевич. – Что ж, хорошо. Вы не стесняйтесь, ребята. Настоящий человек должен уметь признавать свои ошибки, свои слабости.
– Хорошо, положим, мы признали свои слабости. А сам Кузыев? Признаёт ли, что он большой врун?
– Нет, не признаю, – отрезал я, вставая с места. – Я вам ещё докажу, что я не врун, что воля моя крепче стали!
Вот так, сгоряча, и поспорил я со всем классом. На чьей стороне был тогда Вахид Салиевич, до сих пор не пойму: то ли на стороне класса, то ли на моей. Чтобы доказать свою правоту, мне дали полгода срока. Ну и начал я волей-неволей стараться… И сам не заметил, как втянулся…
Сегодня будут объявлять отметки за вторую четверть. На собрание каждый должен привести кого-нибудь из родителей: маму или папу. Ещё лучше, если придут оба. Я долго ломал голову, кого мне позвать на собрание. Папу или маму? Лучше всего папу. Потому что мало хорошего видит мой папа в жизни. Его то мама пилит, то бабушка. Да ещё я в прошлом году обманул его самым бессовестным образом. Тогда тоже стояла зима. Закончилось полугодие, и на родительском собрании должны были объявить отметки. У меня в табеле стояли четыре двойки, представляете, каково было бы человеку людям в глаза смотреть? Да и попал он в тот раз в школу случайно, из-за мамы.
– Хоть бы раз этот человек поинтересовался учёбой сына! Ходит и в ус не дует, какбудто это и не его сын! – напустилась она на папу, когда узнала о собрании.
– Да ведь интересуюсь я, как же ещё интересоваться? – беспомощно разводил руками папа.
– А коли интересуетесь, так пойдите на родительское собрание. Через полчаса начинается. Специально вызывали нас.
Ну, пошли мы с папой. Идём, а я ломаю голову, как бы вернуть его назад. Не хотелось выставлять отца на позор. Так ничего и не придумал. Пришли, а собрание уже началось, в коридоре – никого.