Когда мальчик-баянист раскланялся и ушел, а на сцене начали расставлять пульты для оркестра, генерал повернулся к нам.
Его взгляд задержался на царапине, которая красовалась на Женькином лбу.
Глаза генерала повеселели, и он положил Женьке на плечо свою тяжелую руку.
Женька засиял, а я от зависти чуть не лопнул. Как всегда, мне не повезло. И почему только рядом с генералом очутился именно Женька?
Глядя на сцену, генерал сказал:
— Всю жизнь страдаю, что ни на чем не умею играть. — И неожиданно спросил нас: — А вы? Играете?
Женька отрицательно замотал головой и покраснел.
«Эх, — подумал я, — если бы мне на чем-нибудь играть! Может, генерал положил бы и мне руку на плечо и сказал: Молодец, Федя! Зачислю тебя в свою армию. Играй — очень уж я скучаю без музыки!»
Мы с Женькой молчали.
А на сцене тем временем появился директор музыкальной школы. Тот самый высокий человек в очках, который говорил с грузовика на «Площадке встреч».
Теперь он выглядел иначе. Одетый во все черное, с белым галстуком бабочкой, он быстро вышел на сцену и вежливо поклонился публике.
— Это дирижер, — сказал Женька.
— Совершенно верно, — последовал веселый ответ генерала, — он мой коллега, генерал музыкального войска.
Между тем из глубины оркестра послышался протяжный звук, словно пастух затянул песню, но, забыв продолжение, тянет задумчиво первый звук.
К нему присоединилась одна скрипка, другая — это я хорошо слышал и видел. Заиграли слева, справа. Вступили чьи-то низкие голоса. Расталкивая остальных, загудели басы, и весь зал наполнился веселым гомоном, словно мы попали на птичью ярмарку.
Вдруг все оборвалось по знаку дирижерской палочки, словно она была волшебная.
Некоторое время длилась пауза. Потом со сцены послышался шорох. Точь-в-точь такой, какой поднимает ветер, подметающий осенний лес.
Я замер и готов был поклясться, что в зале повеяло опавшими листьями.
Постепенно шорох перерос в могучий ветер. Он все нарастал, нарастал, словно над невидимым лесом пронеслась настоящая буря.
Что-то бабахнуло, словно прогремел гром, и опять стало тихо-тихо…
Дирижер замер, его вытянутые руки застыли. Со стороны казалось, будто он держит в руках хрупкую вазу, до краев наполненную водой.
Потом он стал плавно раскачиваться, и в зале закружились звуки вальса.
Женька сидел, уставившись на сцену, словно завороженный. Глаза его горели, а руки сами собой делали движения в такт музыке.
А когда оркестр замолк, раздались такие аплодисменты, что мне показалось, будто закачались стены и затрещал потолок. Ничего подобного я раньше не слышал.
Генерал поднялся и хлопал в ладоши стоя. Повскакивали с мест и мы. Впрочем, на ногах был весь зал.
Долго не смолкали аплодисменты. Дирижер несколько раз выходил и кланялся. Но каждый раз он подниму на ноги оркестр и показывал на него: «Мол, я тут ни причем. Вот кто доставил вам удовольствие!»
А оркестранты тоже не стояли без дела. Они легонечко постукивали смычками по обратной стороне скрипок, виолончелей и контрабасов. Может быть, они благодарили публику за внимание? А может быть, приветствовали своего командира — генерала музыкального войска?
Наконец все стихло. Мы уселись на свои места.
— Хорошо, ребята, не правда ли? — спросил генерал.
— Хорошо! — ответили мы в один голос. — Просто замечательно!
— У меня внук играет в этом оркестре! — с гордостью сказал генерал. — Он сейчас придет сюда. Я вас обязательно познакомлю.
Мы с Женькой переглянулись: вот здорово! И нам захотелось поскорее увидеть генеральского внука.
«Может быть, — размечтался я, — мы подружимся этим внуком и как-нибудь втроем пойдем в гости к его дедушке-генералу? И тот расскажет нам про войну и про свои подвиги. Может быть, я даже научусь драться…»
Неожиданно мои мечты оборвались. Кто-то дернул меня за рукав. Смотрю — девочка, которую Женька просил передать Кузе барабанные палочки.
— Тебе чего? — спросил я.
— Ой мальчики! — зашептала она мне на ухо. — Вас ищет Татьяна Васильевна. И Сметанкин с ней. Уходите поскорее!
Я с перепугу даже спасибо ей не сказал. Да она и не стала ждать — убежала. Я склонился к Женьке и сказал ему:
— Айда отсюда! Быстрее, а то поздно будет.
Когда мы очутились на улице, я все объяснил Женьке. Женька в сердцах топнул ногой:
— Эх, так и не познакомились с внуком генерала. Вот беда… Может, Федя, мы напрасно убежали?
— Совсем не напрасно. Это даже здорово, что мы вовремя смылись. Разве забыл, какой синяк ты посадил Кузе под глазом? Да еще рубашку изорвал! Представляешь, как нас опозорили бы перед генералом!
— Ну, Кузя, погоди еще! Я тебе и за это добавлю. Уж я тебя не пожалею! Не посмотрю, что ты на ксилофоне играешь.
— Совести у него нет. Мы ему палочки вернули… Наподдай ему как следует, Женька!
Концерт вскоре окончился.
Ребята из музыкальной школы погружались в те же красные автобусы. Увидели мы и Петю Люлькина. Он все крутился возле одной из машин, а лезть внутрь не хотел — кого-то высматривал.
Может, меня и Женьку?
Наконец Люлькина силой затолкали в автобус, хотя он опирался и о чем-то просил.
Потом мы увидели генерала и дирижера оркестра.
Генерал пожимал дирижеру руку. Улыбаясь, что-то говорил.
«Сегодня ваше музыкальное войско одержало полную победу! — вот что, наверное, он говорил. — Удивительная вас армия! Она может добиться победы или потерпеть поражение, не имея ни одного противника».
Тут, откуда не возьмись, к генералу подкатил черный «ЗИМ».
Генерал жестом показал дирижеру на машину. «Мол, садитесь в мою военную машину, я вас живо домчу».
Но дирижер покачал головой и показал на автобус «Простите, мол, не могу. Генералы не вправе покидать свое войско даже после победы!» И они расстались.
Генерал сел в черный «ЗИМ», а дирижер — в автобус. Толпа у театра стала редеть.
На столбах уже зажглись фонари, и сразу наступил вечер. Нам тоже пора было возвращаться.
Раза два нас высаживали из автобуса, а в метро и вовсе не пустили — денег на билет не было.
Остаток пути нам пришлось пройти пешком.
Добрались мы домой часов в девять, не чуя под собой ног от усталости.
Навстречу мне кинулась взволнованная мама. Отец коротко спросил:
— Ну?
Мне здорово попало. Женьке, думаю, не меньше, но подробностей он не рассказывал.
ХОТИТЕ ИГРАТЬ В ОРКЕСТРЕ?
На следующий день мы с Женькой, захлебываясь и перебивая друг друга, рассказывали ребятам о кремлевском концерте.
Васька слушал, слушал, потом пренебрежительно махнул рукой:
— Тю-ю! Тоже мне невидаль! Давайте лучше пошлем Гришу за мячом и сыграем в футбол.
— Мячи гонять умеет всякий дурак, — ответил Женька и вдруг заявил: — Хотите играть в оркестре?
«Ай да Женька! — подумал я. — Всегда придумает что-нибудь интересное, не то что я». Ребята не сразу поняли, о чем говорит Женька. Кто-то неуверенно спросил:
— Чего-о?
— А ничего. В оркестре, говорю, хотите играть?
Первым откликнулся Гриша.
— Я хочу, — сказал он. — А на чем мы будем играть?
— На чем хотите, — нетвердо произнес Женька. — Ну, а этих самых… скрипках…
— На одних скрипках далеко не уедешь, — сказал Костя. — В оркестре знаешь сколько разных музыкальных инструментов? И скрипки, и эти, как их… Я в окошко однажды видел в музыкальной школе. Ну, толстые, как Васька…
— Контрабасы, — подсказал я.
— Васька — толстый контрабас! — взвизгнул Гриша.
— Сами вы контрабасы, — буркнул Васька. — По-моему, главное — это барабан. Бум-ба-ра-бам-бам-бам-бам-бам!
— Скажешь тоже! — сказал я. — Барабан внутри пустой.
— Как твоя голова, — откликнулся Костя и засмеялся. — Треску много, а толку мало.
А смеялся Костя очень смешно. Начинал тоненько, с взвизгиванием, а потом переходил на бас. Голос у него ломался, вот что.
— Я бы еще согласился играть на тарелках, — гнул свое Васька. — Звенят они здорово!
— Тебе все мерещатся тарелочки, вилочки, ножички, — сказал Костя. — А может, мне охота играть…
Спор готов был разгореться, но тут я неожиданно вспомнил, что у меня дома есть музыкальная энциклопедия.
— Что зря спорить и гадать? — воскликнул я. — Хотите, принесу энциклопедию? Мне ее бабушка подарила. Она у нас — бывшая балерина.
В одну минуту я слетал домой и притащил здоровенную книжищу.
— На, держи, — сказал я Женьке.
Женька выхватил у меня из рук старую, затрепанную энциклопедию, которая вдобавок пахла пылью и мышами, полистал ее и очень скоро обнаружил, что там не хватает половины листов.
— Твоя работа? — спросил он у меня.
Я честно признался, что когда был маленьким, то вырывал оттуда бумагу для змеев и голубей: очень хорошая бумага — здорово летала!
Женька стал ворчать, что половину энциклопедии я на ветер пустил и, может, самые лучшие музыкальные инструменты где-нибудь на проводах висят.
Я сказал:
— А нам много ли надо? Нам и этого хватит.
— «Хватит, хватит»… — продолжал ворчать Жены одновременно выискивая названия инструментов.
— Нашел, — сказал он. — Валторна.
— Валторна?
— Да. Тут написано, что валторна произошла от охотничьего рога.
— Я хочу на валторне! — воскликнул Гриша, которому стало скучно.
— Мало ли что ты хочешь… — ответил Васька. — Может, я хочу на гитаре? А тут про гитару ничего нет.
— Ты хочешь барабан на тарелочке, — сказал Гришка.
— Я передумал, понял?
— Все равно на гитаре в оркестрах не играют, — с видом знатока сказал Женька. — Можете у Феди спросим?
— Ладно, уговорили, — пробурчал Васька. — Мне и тарелки подойдут. Есть там что-нибудь про тарелки?
— Тарелки? Сейчас… Тарелки… Есть тарелки! «Сам звучащий ударный музыкальный инструмент…» Дальше неинтересно… А вот тут интересно: «Одну из тарелок прикрепляют к барабану. Это дает возможность играть на обоих инструментах одному исполнителю».
— Значит, — развеселился Васька, — я буду играть на барабане, и на тарелках?
— Хитренький какой! — заныл Гриша. — Я уже давно хочу играть на барабане.
— Чудак человек! — Васька пожал плечами. — Разве я виноват, что тарелки прикрепляют к барабану? Нельзя же отдирать одно от другого. Только хорошую вещь портить!
— Все равно барабан мой!
— Как же, твой!
Конец спору положил Женька.
— Знаете что, оркестранты, — сказал он. — Я придумал! — Женька стал поспешно листать энциклопедию. — Ты, например, Васька, будешь… ве… ве… ве… виолончелью.
— Почему это я — виолончель? — испугался Васька.
— А потому, что ты на букву «В» и виолончель на буку «В». Другим тоже так выбирать будем, понял?
— Понял… А что там про виолончель написано?
— «Виолончель — инструмент скрипичного семейства… Широко применяется в качестве сольного и оркестрового инструмента. Число виолончелей в оркестре достигает 2-ти…» Отличный инструмент. Прямо против дирижера играет. Правда, Федя?
— Слушай, поколдуй и мне, — сказал Костя, который долго молчал и напряженно наблюдал за всем, что происходит. — Если угадаешь мое желание, честное слово, буду играть в твоем оркестре.
— Ка… Ка… Ка… — забормотал Женька, шурша негнущимися страницами. — Вот: контрабас!
Костя с удивлением поднял брови, а я вспомнил, как он смотрел в окно музыкальной школы на мальчика с контрабасом.
— Ты не сомневайся, — ободряюще сказал Женька. — Про него тоже написано, что он из скрипичного семейства, только самый большой по размеру — целых два метра. Без него не обходится ни один оркестр. И думать тут нечего! Согласен?
— А я? — заволновался Гриша. — На чем я буду играть?
— Ты будешь играть… на гуцулке, — прочитал Женька первое попавшееся название.
— Не хочу на гуцулке. Хочу на барабане.
— Не хочешь на гуцулке, играй на гамбанге, а про барабан и думать забудь.
— Не хочу на гамбанге.
— Тогда, пожалуйста, — на геликоне.
— Не хочу! — капризно взвизгнул Гриша.
— На гекельфоне хочешь?
— Не хочу!!
— На гидравлосе?
— Не хочу!!!
Женька наконец разозлился и хлопнул несговорчив дошкольника энциклопедией по голове:
— Чего раскричался? Нет ничего больше на букву Г.
Но Гриша был человеком упрямым и умел задавать такого реву в три, четыре, пять ручьев, что сбегались жильцы всего дома от первого до десятого этажа. Я поспешил взять у Женьки энциклопедию и нашел еще одно название граммофон.
— Не хочу граммофон!
— А чего тебе надо, на самом деле? — спросил Васька. — Заведешь граммофончик, поставишь его в оркестр и сиди себе нога на ногу. Красота!
— Васька, вредина… — захныкал Гриша.
— Нет больше страниц на букву «Г», — сказал я Грише. — Остальные я на голубей израсходовал, честное слово!
Гриша с отчаянным ревом убежал домой. А Васька посмотрел ему вслед и сказал:
— Может быть, вы все-таки пропустили там чего-нибудь?
— Может, и пропустили, — недовольно ответил Женька. — А чего он вопит как резаный? Никто же не спорил ни Васька, ни Костя, ни Федя… Э-э, Федя-то без инструмента остался! Ничего, сейчас подберем… Фе… фе… Фагот! Вот!
Я вырвал из Женькиных рук бабушкину энциклопедию и быстро нашел страницу на букву «Ж».
— А тебе придется играть на жалейке, — не без злорадства сказал я. — Нет больше ничего на букву хоть тут все страницы целые.
Женька и глазом не моргнул.
— За меня не беспокойся. Я буду дирижером! Дирижеры ни на чем не играют. Они дирижируют палочкой.
— Что же у нас получается? — спросил Васька.
— Оркестр, — ответил Женька. — Виолончель, контрабас, фагот и… я.
— Мда-а, — протянул Костя. — Хорошенький оркестр, нечего не скажешь!
Женьку тоже, видимо, взяло сомнение, и он стал щурить глаза.
— А чего особенного? — сказал Васька. — Ничего особенного! Сагитируем кого-нибудь. Вот Федя у нас большой специалист агитировать…
И все ребята с надеждой посмотрели на меня.
СЕРЕЖКИН ДЕД И ВЕЛИКИЙ СКРИПАЧ ПАГАНИНИ
На следующий день в школе, на уроке по русскому, я внимательно оглядывал ребят — с кого начать агитацию?
Наконец мой выбор пал на Сережку Копаева.
Сережка сидел в соседнем ряду слева, и мне нетрудно было с ним переговорить.
«Вот, — думаю, — удача: Сережка — „С“, будет играть на скрипке. Чем плохо? Это даже очень кстати — у нас в оркестре нет ни одной скрипки».
Я окликнул Сережку.
Тот заулыбался и, еще не понимая, в чем дело, принялся строить рожи. Это он умеет. Иногда мне даже кажется, по лицо у него из мягкой губки или из пенопласта — такая богатая у Сережки мимика.
— Послушай! — шепчу ему. — Я тебе что-то важное хочу сказать!
А он продолжает улыбаться и строить рожи. На всякий случай я показал ему кулак, которого он сроду не боялся, и сказал громче:
— Хочешь играть на скрипке?
Выпучив глаза, Сережка молниеносно ответил:
— Хочешь получить по шее? Ты не думай, я не шучу.
— И я не шучу!
Немного позже я узнал, что Сережкин дед когда-то учился играть на скрипке и решил посвятить в это искусство своего внука. Он по нескольку часов в день занимался с Сережкой, а на ночь рассказывал ему историю про веского скрипача Паганини.
Сережка окончательно возненавидел скрипку и наотрез отказался играть на ней.
Но я ничего этого не знал, поэтому ринулся в атаку:
— Чудак, может, ты станешь вторым Паганини!
Сережка с остервенением принялся обстреливать меня мокрыми бумажными шариками.
— Федя, не вертись! — строго сказала мне учительница.
Я замер, и тут же несколько липких комочков больно ужалило меня в лицо.
После этого я услышал свирепый Сережкин шепот:
— И когда это ты, тихоня, успел спеться с моим дедом? Ну, погоди-и-и!
Я пожал плечами: с каким еще дедом? Потом прозвенел звонок, и началась перемена. Едва я очутился в коридоре, как Сережка набросился на меня: