Я посмотрел на таблицу. С таким же успехом он мог бы говорить на древнеегипетском.
– Итак, начнем, – сказал он и отошел к другой стороне доски. – Посмотри на меня и назови символ первого инертного газа – гелия.
Я покачал головой.
Он посмотрел на меня.
– Взгляни еще раз на таблицу, найди неон и скажи, какой у него символ.
Я взглянул на таблицу еще раз. И снова покачал головой.
Мистер Феррис посмотрел на меня долгим взглядом, а потом вернулся к таблице сам и положил палец на нужный квадратик.
– «Не», – сказал я.
– Хорошо. Теперь попробуй ксенон, – сказал он. – Его атомный номер – пятьдесят четыре.
– «Ксе», – сказал я.
– Хорошо. Теперь посмотри сюда, на переходные элементы. – Он показал на квадратик с номером 29. – Это медь. Ее символ…
– «Ку».
– Хорошо. – Он передвинул палец на один квадратик вниз. – А этот символ…
– «Аг», – сказал я.
– Хорошо. – Он снова передвинул палец. – А этот?
– «Ау», – сказал я.
– Хорошо. А теперь, Дуг: какой из символов, «Аг» или «Ау», обозначает серебро?
Я даже не попытался угадать.
– «Аг», – сказал он.
Вот так мистер Феррис понял то, чего не понял раньше ни один другой учитель.
Просто блеск.
* * *
Я думаю, мистер Феррис рассказал об этом мисс Купер, потому что в среду на литературе мы все открыли «Джейн Эйр» и мисс Купер отчитала свои пять минут, а потом вызвала Гленна Томаса – он, наверное, удивился, но ничего не сказал и просто начал читать.
И мисс Купер – тут вы можете подумать, что я вру, но это не так, – мисс Купер в первый раз посмотрела на меня только в конце урока, за минуту до звонка, когда Джейн Эйр уже собиралась покинуть Ловудский приют.
– Дуглас, – сказала она.
Я посмотрел на нее. Я ждал чего-то вроде этого и теперь подумал, что дождался.
– Как ты считаешь, Дуглас, Джейн Эйр должна была чувствовать себя виноватой в том, что не смогла спасти от смерти Хелен Бернс?
– Она была в этом не виновата.
– Правильно, – сказала мисс Купер. – Совсем не виновата. – Она посмотрела на весь класс. – На свете бывают вещи, которых мы не можем исправить, и когда они происходят, это не наша вина, хотя мы и вынуждены как-то с ними мириться. Но иногда на свете происходят другие вещи, которые мы можем исправить. Для этого и нужны хорошие учителя вроде меня.
Все в классе дружно застонали. Кроме меня. Мисс Купер и я – мы посмотрели друг другу прямо в глаза. «Может быть, – подумал я, – может быть, еще не все пропало и спасение еще есть».
* * *
В тот день я должен был в последний раз остаться после уроков, опять с мистером Феррисом, но когда я пришел к нему в класс, он велел мне идти к мисс Купер.
– Почему? – спросил я.
– Потому что я вредный пожилой чудак, который может всыпать тебе, если ты не послушаешься, – сказал он.
– Тогда мне лучше пойти в кабинет мисс Купер, – сказал я.
– Вот и я так думаю, – сказал он и качнул Клариссу.
Мисс Купер уже поджидала меня в своем классе.
– Ты-то мне и нужен, – сказала она. И подняла вверх пачку свеженапечатанных листков. Они еще пахли спиртовой краской. – Я готовлю для нашего округа Программу борьбы с неграмотностью, и мне надо на ком-нибудь попрактиковаться. Как ты на это смотришь?
– А что я должен делать?
– Ты будешь играть роль человека, который учится читать.
Это меня слегка насторожило. А вас не насторожило бы?
– Человека, который учится читать? – переспросил я.
Она кивнула.
– Мисс Купер, если это потому, что вы думаете…
– Расскажи мне, что вы проходили с мистером Феррисом.
Я положил учебники на стол. Подошел к доске. И написал:
* * *
– Это символ серебра, – сказал я.
Она подошла к доске и взяла у меня мел. И написала:
– Ну вот, – сказала она. – С этого и начнем.
* * *
Я готов спорить, что Кларисса качалась.
Готов спорить, что она качалась каждый день до самого конца недели и каждый день на следующей неделе, когда я оставался после уроков с мисс Купер, и не потому, что меня наказали, – просто чтобы вы помнили, – а потому, что нам вместе надо было работать над ее Программой борьбы с неграмотностью: она практиковалась, а я играл роль придурка, который даже читать не умеет. Она показала мне все буквы и объяснила, как они читаются сами по себе и как, если стоят рядом друг с дружкой. А потом мы открыли «Джейн Эйр» и стали выбирать оттуда слова, которые выглядели совсем безнадежно, но мы с ними разобрались, потому что уже знали все про буквы и про то, как они читаются.
Никто никогда мне этого не объяснял! Как так вышло, что никто никогда мне этого не объяснял?
Как?
И, между прочим – на случай, если вам интересно, – Ag обозначает серебро, в котором три гласных и четыре согласных, две из которых звучат мягко, а две – твердо из-за того, что они стоят перед разными гласными, а Hg обозначает ртуть, в которой только одна гласная буква – меньше не бывает, потому что хотя бы одна гласная должна быть в каждом имени существительном (а это вы знали?), – и три согласных, причем одна из них, «т», повторяется, но читается по-разному: в первый раз из нее получается твердый звук, а во второй – мягкий, потому что после второй буквы «т» стоит мягкий знак.
Почему никто никогда не объяснял мне этого раньше?
* * *
По субботам я, как обычно, доставлял заказы и заодно тренировался: находил в «Джейн Эйр» новые слова и произносил вслух те, которые надо было произнести вслух, а таких там хватало. Думаете, я вру? «Мы говорим все это ради вашей же пользы, – присовокупила Бесси». Вы когда-нибудь слышали что-нибудь похожее? Знаете, сколько времени уходит на то, чтобы выговорить слово вроде «присовокупила»? И даже после того, как вы его выговорите, это не поможет вам догадаться, что означает это тупое слово – разве что просто «сказала», но почему бы тогда этой тупой Шарлотте Бронте так и не написать?
Когда я привез продукты миссис Мейсон, она заметила «Джейн Эйр» у меня под мышкой.
– Ах, – сказала она, – в школе это была моя любимая книга.
– Правда? – присовокупил я.
– Да, – сказала она. – Ты уже дочитал до того места, где Берта кусает своего брата и чуть не убивает его?
– Нет, миссис Мейсон, – ответил я. – Пока все было гораздо скучнее.
– Ничего, читай дальше. Ты обязательно до него дойдешь.
В то утро она дала мне три пончика с сахарной пудрой.
Когда «Джейн Эйр» увидел мистер Лефлер, он сказал:
– Бедный мальчик!
– А вас заставляли читать ее в школе, мистер Лефлер?
Он кивнул.
– К счастью, – сказал он, – когда мы дошли до середины, я заболел аппендицитом и чуть не умер. Больше мне ни разу в жизни так не везло. Я не ходил в школу целых три недели. А как ты себя чувствуешь?
– Все это ради нашей же пользы, – сказал я.
– На твоем месте я бы постарался, чтобы у меня заболел живот.
Когда «Джейн Эйр» увидела миссис Догерти, она спросила:
– Ты любишь читать?
– Я еще не решил, – ответил я.
Она с минуту подумала, отпихивая своих детей от порога, как волну, которая старалась за него перелиться.
– Мне нужно, чтобы кто-нибудь сидел с моими детьми, – сказала она. – Иногда по субботам, вечером. Но для этого надо любить читать, потому что ни один из этих безобразников не засыпает без книжки.
Я посчитал, сколько у нее безобразников. Видно, не так уж легко найти человека, готового сидеть с детьми, раз она решила спросить об этом меня – она же знает, что у моего брата ярко выраженные криминальные наклонности. Я посмотрел на пятерых ее детей. У троих из них все руки были перемазаны чем-то красным. Я побоялся спросить, что это такое.
Миссис Догерти, похоже, совсем отчаялась.
– Я тебе щедро заплачу, – сказала она.
Да, она явно отчаялась.
А теперь пришло время кое в чем вам признаться. Вы ведь знаете, что каждую субботу я зарабатываю по пять долларов плюс чаевые? И мы с вами знаем, что это неплохие деньги, правда? Может быть, вы даже помните, что мой отец знает, что каждое субботнее утро я зарабатываю по пять долларов. И ему тоже кажется, что это неплохие деньги. И он их забирает – поскольку я должен вносить свою долю на домашние расходы. «Хватит сидеть у меня на шее», – так он говорит.
Поэтому мне приходится жить на чаевые, о которых отец ничего не знает. На моем месте и вы ему не сказали бы. Только не врите, ладно?
– По рукам, – ответил я миссис Догерти.
– В семь вечера?
– Хорошо.
– Я приготовлю тебе книжки.
Просто блеск.
Когда я подошел к дому миссис Уиндермир, в нем было тихо. Ни стука, ни звяканья. Она услышала, как я раскладываю продукты, и пришла на кухню.
– Какое мороженое я заказала на сегодня?
– Мятное с шоколадной крошкой.
– Очень подходящий сорт для тех, кого покинул бог вдохновения.
Я понял, что никто больше не сидит у ее стола со сложенными крылышками.
– Что это у тебя за книга в заднем кармане? – спросила она.
– «Джейн Эйр».
– Ага! – воскликнула она, как будто ее вдруг осенило или случилось еще что-нибудь такое. – Ну-ка, идем со мной.
Я сунул мятное мороженое с шоколадной крошкой в морозильник и пошел за миссис Уиндермир в ее кабинет. Она поискала по полкам и вынула оттуда три небольшие темненькие книжки. Одну из них протянула мне.
– Это первое издание «Джейн Эйр», – сказала она.
Я посмотрел на нее. Она явно ждала, что я сейчас грохнусь в обморок от удивления.
– Первое издание, – повторила она. – Все три тома.
– Ух ты, – сказал я.
Она вздохнула.
– Послушай, Тощий Посыльный, ты хоть представляешь себе, как трудно раздобыть такое вот первое издание?
Я обвел взглядом набитые книгами полки, которыми был набит ее кабинет.
– У вас вроде неплохо получается.
– Но это же «Джейн Эйр»! Один из величайших в мире романов. Любовь. Предательство. Ревность. Поиски своего истинного и полноценного «я». Хоть пьесу пиши!
Она замолчала, не сводя с меня глаз. Потом на ее лице появилась улыбка – появилась и стала медленно разъезжаться к ушам.
– А вот и бог, – прошептала она и бросилась к машинке. Закатала туда листок – и давай летать руками. Вы уже знаете как.
Я поставил первое издание «Джейн Эйр» обратно на полку. Аккуратно, все три тома рядышком, раз уж она так над ними трясется.
Всю дорогу обратно в город я читал вслух слова из «Джейн Эйр» – не из первого издания, а из своего, в мягкой обложке. В «Спайсерс дели» я задержался, чтобы выпить по-настоящему холодной кока-колы, которой всегда угощал меня мистер Спайсер. Я купил бы сэндвич с копченой говядиной, если бы миссис Уиндермир дала мне чаевые, но я больше не получал от нее чаевых, потому что теперь стоимость заказа записывали на ее счет – это вы, наверное, помните, – а другие клиенты не давали мне столько, чтобы покупать сэндвичи с копченой говядиной и на остаток жить еще целую неделю.
И вы только не подумайте, что я жалуюсь, но чаевые от миссис Уиндермир мне бы не помешали – особенно если учесть, что бога ей вернул не кто-нибудь, а я.
* * *
Когда я добрался до Мэрисвилльской бесплатной публичной библиотеки, там меня уже ждали мистер Пауэлл и Лил Спайсер. Мистер Пауэлл старался внести в каталог побольше книг, чтобы его не донимала миссис Мерриам, а Лил старалась прочитать побольше «Джейн Эйр». (Она ее почти закончила. С ума сойти!) Мы вместе поднялись наверх, чтобы поработать над Морской Чайкой. То есть работать собирались я и мистер Пауэлл. Но Лил тоже решила помочь и сообщила мне, что у меня все неправильно.
– У тебя слишком много крови, – сказала она, когда я развернул свой рисунок.
– Так выразительнее.
– И крыло у нее набок перекошено.
– Зависит от того, под каким углом смотреть, – сказал я.
– И шею ты ей, по-моему, слишком сильно выгнул.
– Это называется композиция.
И так далее, пока мистер Пауэлл не велел нам обоим замолчать, потому что он хочет поговорить о том, как Одюбон пользуется белым фоном вокруг крыла, и о контрасте в пространственном восприятии, который возникает из-за двух разных крыльев, и о всяких других вещах, о которых говорят художники.
Лил сначала умолкла, но хватило ее ненадолго.
И вы думаете, я был против?
Думаете, я был против, когда она встала совсем рядом со мной и наклонилась, чтобы показать мне какую-то линию на рисунке?
Думаете, я был против того, что от нее пахнет, как от маргариток в большом поле под небом, на котором расходятся облака после дождя?
Думаете, я был против, когда она дотронулась до моей руки?
* * *
Помните, я уже говорил вам: если жизнь идет на лад, это обычно значит, что ее вот-вот что-нибудь испортит? Так это правда. Не верите – спросите Морскую Чайку.
Примерно в середине октября, когда я уже подумывал, что мне придется надевать в школу куртку Джо Пепитона – у всех остальных моих вещей рукава только притворялись, что достают мне до запястий, и то неудачно, – кто-то залез в хозяйственный магазин «Тулс эн мор». Это случилось в воскресенье после обеда. Вор взломал кассу и забрал всю выручку. Еще он похитил кое-какие инструменты: бензопилу, дрель со сверлами, набор гаечных ключей. И велосипед, из-за чего гениальные полицейские нашего тупого Мэрисвилла пришли к выводу, что вором был подросток.
А теперь угадайте, в чей дом они заявились воскресным вечером? Их не интересовали ни гамбургеры, ни картофельный салат, который предложила им моя мать.
Одним из полицейских был мистер Догерти.
– Ваш сын дома? – спросил он.
– Гуляет с друзьями, – ответила мать.
– Он когда-нибудь бывает дома? – сказал второй полицейский. По-моему, он слегка расстроился.
– Чем он занимается со своими друзьями? – спросил мистер Догерти.
– Играет, – ответила она. Как мне показалось, с надеждой.
Мистер Догерти посмотрел на меня.
– Ты знаешь, где он играет? – спросил он. – У нас к нему несколько вопросов. Хотим убедиться, что с ним все в порядке.
Ну да, конечно. Больше им ничего не надо.
Я пожал плечами.
– Спасибо, – сказал второй полицейский. – Ты нам очень помог. Пойдем найдем его сами.
И они его нашли, но едва мой брат их увидел, как рванул от них подальше на своем «стингрее», и они гнались за ним миль десять и разбили одну… нет, две полицейских машины, так что им пришлось вызывать полицию штата, которая и поймала его, но только потому, что у него лопнула шина, когда он делал крутой поворот на одном колесе – между прочим, это мало кто умеет. Но моему брату его умение не очень-то помогло. Он рассказал нам все это после того, как мистер Догерти привез его домой и посидел с нами, пока второй полицейский обыскивал наш гараж и подвал, а потом спрашивал брата примерно пятнадцатью разными способами, бывал ли он когда-нибудь в хозяйственном магазине «Тулс эн мор».
Я отлично видел, что этот второй полицейский не поверил ему ни одного раза из пятнадцати.
Про мистера Догерти понять было труднее – он только сказал, что лучше нам отменить мои субботние дежурства с его детьми, пока все не выяснится.
Просто блеск.
После того как они ушли, мать задала брату тот же вопрос.
– Ты же слышала, что я им ответил.
– Ответь мне, – сказала она.
– Я ничего не крал.
– Ты брал что-нибудь из магазина мистера Спайсера?
– Нет. Только потому, что Лукас…
– То, что сделал Лукас, прошло и забыто. Меня волнует то, что делаешь ты.
– Можешь не волноваться, – сказал брат.
– Но я волнуюсь.