Смотритель тира принес его бумажные мишени, продырявленные тут и там.
— Сто пятьдесят шесть очков, — сообщил он.
— До медведя не хватает девяносто четырех! — уныло вздохнул мой братец. — Можно мне купить ещё пятнадцать пулек?
— Разумеется, можно, — ответил смотритель. — Но не забывай о том, что для получения медведя надо не только выбить нужный счет — надо к тому же, чтобы среди твоих выстрелов было не меньше пяти десятиочковых подряд! Я следил за тобой, и три «десятки» подряд были твоим лучшим результатом. Ты уверен, что сможешь его превзойти?
— Я уверен на все… — начал мой братец, но я схватил его за руку и потащил прочь.
— Хоре разбазаривать деньги! Говорю тебе, у меня потрясающие новости! — я повернулся к смотрителю. — Он ведь в любом случае выиграл какой-то приз, да?
— Разумеется, — ответил смотритель. — И один из самых ценных! Вот, получите, пожалуйста! — он протянул нам большущую и толстую книгу в яркой обложке. — Он стоит сто пятьдесят очков, и шесть очков остаются за вами. Если хотите, я запишу их на ваш счет. Может быть, — улыбнулся он, — они окажутся решающими, когда вы в следующий раз попробуете выиграть медведя. Только учтите, что мы будем открыты ещё всего десять дней!
— Я… — открыл рот мой братец, но я уже изо всех сил тащил его прочь.
— Спасибо! — крикнул я смотрителю, когда мы были уже в дверях.
На улице я направил Ваньку к скамейке, расположенной несколько отдельно от других, метрах в пятидесяти от тира.
— На хрена нам нужен этот вонючий альбом? — в негодовании осведомился мой братец. — Всюду они его тебе суют, меня уже мутит от одного его вида!
Это была чистая правда. Город был буквально завален этим альбомом. И неудивительно.
В прошлом году город отмечал свое шестисотлетие, с большой помпой и множеством разных мероприятий. Среди прочих затей, издали очень красивый цветной фотоальбом на глянцевой бумаге — посвященный достопримечательностям города и окрестностей. Церкви, пейзажи, произведения искусства в местном музее, усадьбы, знаменитые своей архитектурой или историей дома в историческом центре города, современные достижения — все туда вошло, и каждая фотография сопровождалась красиво набранным текстом на трех языках: русском, английском и немецким, в три соседние колонки. Городские власти, вгрохавшие кучу денег в издание этого альбома, рассчитывали, что его нарасхват будут покупать туристы — в прошлом году волна туристов значительно пошла на подъем, и перспективы казались самыми радужными. Но все эти надежды рухнули с громким треском. Туристы вовсе не спешили раскупать альбом, а местные жители были просто не в состоянии его приобретать, потому что по меньшей мере две трети горожан уже который месяц сидело без зарплаты, и ломало голову не над тем, как им купить роскошные издания, а над тем, как наскрести денег на самое необходимое. Приблизительно через полгода эти альбомы в огромном количестве появились в призовом фонде всех аттракционов, в которых полагались призы — в тире, в кегельбане, в зале игровых автоматов, последнему удержавшемуся на «чертовом колесе» и так далее. Эти альбомы были зачислены среди самых ценных призов, и только за первый месяц после их появления мы с братом выиграли пять штук на двоих. Если мы хотели взять что-то другое, то нам отвечали, что мы слишком хорошо стреляли (или играли в компьютерный бильярд, или метали кольца) чтобы нам имели право дать менее ценный приз. А самые ценные призы — такие, как этот несчастный плюшевый медведь или немецкий миксер — можно было получить, лишь сыграв так, как ни у кого никогда не получалось.
Весь город подозревал, что начальство парка аттракционов приобрело большую партию этих альбомов дешевле грязи — и разом решило все свои проблемы. Хотя все работники парка всегда готовы были поклясться, что за эти альбомы уплачена полная стоимость, и поэтому, мол, они так дорого ценятся.
Добавьте к этому, что на майские праздники все инвалиды и пенсионеры получили в подарок по экземпляру этого альбома, а на бесплатные гречку, сахар и консервы, как бывало все предыдущие годы и на что они твердо рассчитывали. И теперь в любой бойкой торговой точке города — на площади вокруг главного рынка или на барахолке за автовокзалом — все время стояли нестройные ряды стариков, держа у груди эти альбомы и готовые продать их как угодно дешево…
Теперь, я думаю, вы понимаете, почему мы возненавидели это роскошное издание. Первый выигранный нами альбом мы ещё пролистали, а потом просто складывали в стопку в дальнем углу шкафа — все-таки подарки для гостей, приезжающих к нам из других районов страны, получались из них неплохие. В конце концов, из них действительно можно было кое-что узнать об истории нашего озерного края.
Так что, повторяю, недовольство моего брата было вполне объяснимо. Но у меня не было времени выслушивать его жалобы.
— Сиди спокойно и слушай в оба уха! — сказал я. — Это нечто!..
— Ты виделся с отцом Василием? — спросил он.
— Нет. Отца Василия не было дома. Но это неважно… Я виделся с другим человеком — со Степановым!
— Шутишь! — у Ваньки глаза округлились.
Я стал рассказывать ему все от и до, включая мои догадки о том, какую роль во всей этой истории играли монахи, Пижон и Степанов. Он слушал меня, затаив дыхание и подбадривая меня короткими нетерпеливыми возгласами, когда я примолкал, чтобы ещё раз продумать, правильно ли я сложил в своих догадках все кусочки головоломки и не остается ли «лишних» или, наоборот, недостающих деталей. Сперва я пытался держаться в небрежно-снисходительной манере Шерлока Холмса, но довольно быстро стал рассказывать, захлебываясь от волнения и ожесточенно размахивая руками. Мой брат переживал все не меньше меня. Он тоже долго смеялся, когда я в лицах изобразил ему, как, должно быть, происходил захват монахов Степановым, и тоже встревожился, когда я поделился с ним моими догадками о судьбе Пижона.
— У нас остается один — но, может быть, главный — узелок, который предстоит распутать, — закончил я. — Мы видим, что Степанов, монахи, Пижон, и, надо полагать, некоторые другие люди, о которых нам пока неизвестно, связаны прочными нитями, ведущими к нашему дому. Когда мы точно узнаем, что это за нити и почему они тянутся именно к нашим подвалам, мы окончательно поймем, кто похитил Пижона и почему. Разумеется, какие-то предположения мы можем строить и сейчас…
— Можем, — кивнул Ванька. — Совершенно ясно, что все эти нити ведут к спрятанным сокровищам. Пижон знал очень много — и его схватили, чтобы вытрясти из него все! Монахам тоже было кое-что известно. Во всяком случае, они знали, что искать надо в наших подвалах…
— Как им хотелось попасть туда! — поддержал я. — И если мы предположим, что их главной целью было проникнуть в наши подвалы, мы сразу увидим логику в их «грубой шутке». Они действительно не хотели причинить нам и нашему дому большого вреда, их задачей было «выкурить» нас на время. Если бы дом оказался слишком задымлен, мы бы перешли к кому-нибудь из соседей переночевать до утра, оставив все окна и двери открытыми. То есть, в распоряжении монахов оказалось бы не менее пяти часов — времени по горло, чтобы проникнуть в подвалы и найти сокровище, особенно если они приблизительно знали, в каком месте искать! И они бы преуспели в своих замыслах, если бы мы так вовремя не заметили дым — и если бы, разумеется, Степанов их не сцапал!
— Нас выручил домовой! — напомнил Ванька. — Ведь это он поднял такой шум, что сперва мы увидели огненные стрелы, а потом вовремя успели затоптать «дымовухи»! Опоздай мы на пять минут — и нам бы действительно пришлось драпать из дома на несколько часов!
— Хорошо, домовой нас спас, — согласился я. — Вопрос в том, каким путем нам теперь лучше всего двигаться в нашем расследовании…
— Я бы предпочел отправиться в заповедник, — задумчиво проговорил мой братец. — Но вот времени у нас в обрез, можем и впрямь не успеть туда и обратно, а ведь за это время и в городе могут произойти большие дела. И к тому же… — он с отвращением поглядел на альбом. — Сам представляешь, каково будет тащиться по лесу с этой увесистой штуковиной под мышкой. Я бы выкинул её, но она как-никак стоит сто пятьдесят очков, и вообще подарок для приезжих гостей из неё отменный — вся глянцевая, и с золотым краем, и фотографии озер и церквей такие роскошные, и… и… и… — произнося все это, он машинально перелистывал страницы альбома, и вдруг застыл с таким ошарашенным видом, что я испугался до смерти.
— Что такое? — спросил я, на всякий случай оглядываясь по сторонам и понижая голос до шепота.
— Вот… вот… — он трясущимся пальцем указал на альбом. — Это он!
— Кто?
— Пижон!
Я аккуратно взял альбом у него из рук — и увидел репродукцию. Батюшки, это действительно был наш Пижон — так сказать, ещё больше похожий сам на себя в старинном мундире с кружевами, золотыми пуговицами, золотыми эполетами, золотым шитьем и в красивом пудреном парике.
Подпись под репродукцией гласила:
«Ропотов А. В. Портрет графа Александра Кутилина (также известен как «Портрет игрока»), 1782.»
Глава 8
Наш главный козырь чуть не оказался бит
Мы сидели на скамье, и я читал вслух:
«Графы Кутилины были самыми богатыми и могущественными землевладельцами во всей губернии… Его сын, Александр Кутилин, был известен также под прозвищем «Игрок», потому что после прибытия в Санкт-Петербург на службу в свой гвардейский полк, он стал одни из самых заядлых картежников в придворном обществе. Он, однако, сумел преодолеть свой порок, завоевать всеобщее уважение и, пройдя вместе с Суворовым практически все его кампании, дослужиться до чина бригадного генерала. Многие историки считают, что именно он послужил главным прототипом «были» великого русского поэта Николая Языкова — повести в стихах «Сержант Сурмин», в которой рассказывается про юного сержанта лейб-гвардии, который проигрывался в пух и прах и чуть не погубил себя, но в его судьбу вовремя вмешался всемогущий премьер-министр Екатерины II князь Потемкин. Согласно легенде, Потемкин, к которому обратился обеспокоенный Кутилин-старший, давний друг князя, пригласил молодого человека к себе и играл с ним до тех пор, пока «Сурмин»-Кутилин не проиграл все вплоть до мундира и нижней одежды и не оказался перед необходимостью возвращаться домой в самом постыдном виде. Тогда Потемкин простил его и вернул мундир и все проигранное, предварительно взяв с него клятву, что тот никогда больше не притронется к картам. Позднее князь Потемкин, продолжавший покровительствовать молодому человеку, помог ему жениться на одной из самых красивых, богатых и знатных невест (в поэме Языкова эти события объединены во времени). Перевоспитанный граф стал одним из самых блестящих и знаменитых людей своего времени. Он не только сделал великолепную военную карьеру, но он также покровительствовал искусствам, и его портрет работы Ропотова является одной из жемчужин коллекции местного музея. В своем завещании граф Александр Кутилин заклинал своих потомков не прикасаться к картам и предсказывал большие беды тому, кто посмеет нарушить его завет…»
— Озвереть можно! — с досадой сказал Ванька. — Представляешь, как давно мы бы обо всем догадались, если бы перелистали один из этих треклятых альбомов не полгода назад, а вчера или позавчера, перед встречей с Пижоном — и встретились с ним, хорошо помня портрет! Вот бы мы его огорошили! «Здравствуйте, граф Кутилин!» — сказали бы мы! Он бы, небось, от удивления копыта отбросил! Просто локти хочется кусать, как подумаешь, что главный ключ все время был у нас под самым носом — и мы его не заметили! Но кто ж знал, что надо всего лишь разок заглянуть в альбом, чтобы все стало простым и ясным? Ты знаешь, я теперь понимаю, почему лицо Пижона показалось мне смутно знакомым!..
Я кивнул.
— Топа не зарычал на него, потому что учуял в нем потомка законных владельцев всех окрестных земель. То, что Пижон — из графов Кутилиных, и, возможно, главный наследник всего рода, сомнению не подлежит. Остаются два вопроса: ЗАЧЕМ он приехал сюда и ГДЕ он сейчас?
— Не переусложняй! — сказал мой братец. — Зачем — это и ежику понятно. Он приехал сюда, чтобы забрать спрятанные семейные сокровища, которые находятся в подвалах нашего дома, а монахи тоже знают об этих сокровищах и узнали они об этом незаконно. Чисто случайно наткнулись на какие-то свидетельства о кладе, и теперь когти рвут, чтобы опередить законного наследника! Ты прав, это не Степанов, а они похитили Пижона, чтобы устранить его со своего пути! Вот тебе и ответ на второй вопрос — Пижон заперт где-то на острове!
— Пижон не был уверен, что то, что он ищет, — (сейчас, когда могли сбыться самые невероятные надежды, я из почти суеверной осторожности избегал слова «сокровище»), — находится в нашем доме, — напомнил я. — А вот монахи были уверены в этом на все сто! Я думаю, он знал лучше монахов, потому что им наверняка достались только обрывки сведений, по чистому везению, а у Пижона наверняка имеется на руках полный набор ключиков, оставленный ему его предками. И тогда вопрос, почему, схватив Пижона, они не оставили в покое наш дом — ведь они к тому времени должны были вытрясти из Пижона всю информацию и понять, что архиерейское подворье на острове Коломак является более вероятным тайником? Почему они не отправились туда?
— А почему ты так уверен, будто монахам удалось что-то вытрясти из Пижона? — язвительно возразил Ванька. — На его месте я бы пустил их по ложному следу, чтобы выиграть время! Ладно, раскалываюсь, сказал бы я им, тот дом, в котором мы все побывали — он самый, с сокровищами! И ни словечком не обмолвился бы про архиерейское подворье. Пижон виделся с отцом — и должен был понять, что он не из тех людей, с которыми стоит связываться и пытаться так или иначе надуть или выкурить из дому! Что если монахи не оставят наш дом в покое, то наживут крупнейшие неприятности! А за то время, пока они будут расхлебывать эти неприятности, любой разумный человек сумеет выбраться из старого амбара или заброшенной избы. И он ведь оказался прав! За эту ночь и утро он десять раз мог освободиться, выбив где-нибудь доски или сделав подкоп, и я не удивлюсь, если он уже давным-давно на острове Коломак и откапывает сейчас семейные сокровища — если уже не откопал!
Да, как я говорил, в сообразительности моему брату отказать было нельзя. А он продолжал с прежним воодушевлением, увидев, как внимательно я его слушаю.
— Да, и все это возвращает нас к моей идее насчет исповеди!
— Насчет исповеди? — эхом откликнулся я, не очень улавливая, о чем толкует мой брат. Мое внимание было в этот момент сосредоточено на репродукции: мне показалось, что я различаю некую занятную деталь… Впрочем, в следующую секунду я уже понял, что имеет в виду мой брат.
— Ага, насчет исповеди! — возбужденно провозгласил он. — Ну, как в «Двенадцати стульях», где отец Федор выслушал исповедь мадам Петуховой, узнал о бриллиантах в стуле и решил отыскать их, опередив Кису Воробьянинова… Здесь произошло то же самое! Монахи выслушали исповедь отца Пижона и решили опередить законного наследника! Допустим, в их семье было правило, что отец может рассказать о сокровищах старшему сыну только перед смертью — или хранить письмо, которое сын может вскрыть только после его смерти! А там сыну предстояло решать, забрать сокровища или сохранить их для следующих поколений — как семейный НЗ на самый крайний случай! Пижон решил, что хватит сокровищам лежать в земле, надо их в конце концов забрать! А может, он узнал, что на исповеди отец проговорился о сокровищах — и решил перепрятать их в другое место, испугавшись, что оно попадет в руки чужаков! Как бы то ни было, монахи не могли знать о точном месте тайника, у них были лишь самые общие намеки, а Пижон знает все, до самых крохотных деталей и примет! Вот почему монахам так было нужно выследить Пижона и схватить его!
Что ж, все это выглядело очень правдоподобно. Ванька был так вдохновлен своими догадками, что готов был развивать их до бесконечности. Но я его остановил.
— Думаю, ты прав, — сказал я. — Но давай не будем терять времени. Кажется, нам надо топать в музей и внимательно поглядеть на оригинал. Смотри, — я указал ему на левый нижний угол репродукции, — похоже, здесь изображена золотая монета, а над ней сделана какая-то надпись. Спорить готов, это последний ключик к тайне сокровища графов Кутилиных!
— А ведь точно! — мой братец даже присвистнул. — Вот она!