Зато явились королевские слуги, чтобы схватить Ланселота и бросить его в темницу – за оскорбление её королевского величества.
На следующий день должен был состояться суд, а судить Ланселота должны были все рыцари Круглого стола во главе с самим королём Артуром.
Закон был страшен – за оскорбление королевского величества полагалась смертная казнь.
Хмурые и мрачные собрались судьи-рыцари: им не хотелось осуждать на смерть Ланселота, которого они любили.
Но король был непреклонен, он требовал кары. «Закон есть закон», – говорил он.
Рядом с ним сидела Дженевра. Она была закутана в чёрный плащ – в знак того, что её оскорбили.
Тогда встал один из рыцарей и начал такую речь:
– Сэры, а что, если сэр Ланселот сказал правду и дама, которая его любит, действительно красивее королевы? Пусть он нам её покажет, а мы посмотрим и решим.
При этих словах королева схватила за руку короля, и Артур нахмурился.
Но все рыцари в один голос сказали:
– Пусть будет так.
– Сэр Ланселот, – обратился к нему рыцарь, – приведите сюда вашу даму, а мы решим, кто прекрасней: она или королева.
Все смотрели на Ланселота. Но тот сидел в своей угольно-чёрной броне и, казалось, совсем их не слышал. С тех пор как фея покинула его, всё стало ему безразлично.
А если бы он даже захотел привести сюда фею, как бы он смог это сделать!
– Видите, он солгал! – закричала королева и гневно указала на него пальцем. – У него нет дамы, которая бы его любила. Он сам признаётся в этом своим молчанием!
Участь Ланселота была решена. Его приговорили к смерти.
И вдруг…
Вдруг вдали послышались звуки рога. Поднялась пыль на дороге. Кто-то вскачь мчался ко дворцу.
– Государь, – доложили стражники с башни, – какая-то знатная госпожа подъезжает к замку!
И вот в зал, где происходил суд над Ланселотом, вошла прекрасная дама.
На ней было платье цвета молодой листвы, за спиной её сверкал плащ, переливающий всеми цветами радуги; потом один из пажей рассказывал, что успел рассмотреть: плащ был соткан из крыльев бабочек.
На голове её была корона, сплетённая из веток цветущего жасмина, на котором дрожала крупная алмазная роса. Левая рука её в перчатке была приподнята, и на ней сидел сокол.
Дама остановилась посередине зала.
– Я любила этого рыцаря, – спокойно сказала она. – Он позвал меня, и я пришла. Смотрите, сэры, кто из нас красивей: я или ваша королева.
– Вы! Вы! – в один голос рявкнули восхищённые рыцари Круглого стола.
Королева в ярости вскочила и собралась было рвать на себе одежды, но тут уже сам король сказал ей:
– Душечка, ничего не поделаешь. Эта дама действительно красивей тебя. Не надо рвать платья. Сэр Ланселот, вы свободны.
Но Ланселот опять его не слышал. Он думал только о том, что фея на него не взглянула, а повернулась и быстро пошла к выходу.
Когда он выбежал на крыльцо, она далеко скакала в поле на своём белоснежном скакуне, и длинный плащ вился за нею по ветру.
Зато у крыльца снова стоял вороной конь.
Уже вскочив на него, уже мчась во весь опор, Ланселот увидел, что броня его снова стала белой.
Но фея! Фея не остановилась, сколько он её ни просил.
Так мчались они довольно долго, пока дорогу им не преградила река.
Тут фея вместе с конём ринулась в воду и поплыла.
Ланселот спешился и бросился за ней, но тяжёлая броня тянула его на дно, и он потерял сознание.
Очнулся он на прекрасном острове под голубым небом, среди трав и цветов. Ему улыбалась фея. Это были её владения, где не было ни непогоды, ни горя, ни обмана.
С тех пор Ланселота никто не видал на земле. Говорят, он и по сей день живёт в царстве феи.
Конь же его, говорят, и поныне бродит по берегу реки, подходит к тому месту, где рыцарь бросился в воду, ржёт, бьёт копытом – ждёт своего хозяина.
* * *
– Вот вам одна из легенд о сэре Ланселоте, рыцаре Круглого стола, – закончила я.
– Гм, – сказала дочь, – а знаете, кто он такой, этот ваш Ланселот? Карлсон. Тот же Карлсон, вот и всё.
– Ох, ох, ох! – воскликнул сын. – Сравнила, нечего сказать!
– Самый настоящий Карлсон. Ему бы помолчать, а он удержаться не мог: «Меня любит самая красивая женщина на свете!» Конечно, Карлсон!
– Подъём! – сказала я решительно.
Они могли бы спорить до утра, мои дети.
Мы собрали наши вещи и отправились в обратный путь. Через полчаса вышли на шоссе. Оно было пустынным, только один грузовик двигался по нему, да и то как-то нерешительно, пока не остановился на перекрёстке. Видно, шофёр не знал, в какую сторону ему ехать. По обочине стайкой шли ребятишки, школьники лет десяти – двенадцати.
– Ребята, – закричал им шофёр, приоткрыв дверцу, – как проехать на Ельню?
– Чего, чего? – закричал в ответ один из ребят, как мне показалось, ненатуральным голосом.
– На Ельню, на Ельню как проехать?
– Направо, направо! – стали кричать ему ребята.
И грузовик свернул направо.
Но тут с ребятами стало твориться что-то неладное. Они начали перемигиваться, фыркать, и, наконец, один из них с хохотом повалился в траву.
– Ох, не могу! – стонал он. – Едет, дурень, в противоположную сторону! Ему в Ельню, а он от Ельни!
Все мы были возмущены их поступком.
– Чему радуетесь?! – крикнула им дочь.
Но они не обратили на неё никакого внимания – они были очень довольны собою и казались себе чрезвычайно умными.
– Обманули человека и радуются, – сказала дочь.
– Как в сказке про Петухана Курухановича, – прибавил сын.
Мы с моими ребятами отлично знали сказку про Петухана Курухановича.
Вы, наверно, тоже её знаете. Но всё же на всякий случай я её вам расскажу. Во-первых, потому, что это очень смешная сказка. А во-вторых, потому, что есть у меня, как вы, может быть, уже заметили, такая черта – люблю рассказывать сказки.
СКАЗКА ПРО ПЕТУХАНА КУРУХАНОВИЧА
Жила-была богатая и скупая старуха: зимой снегу, весной грязи – и того у неё не допросишься.
Вот однажды истопила она печь, сварила на обед петуха, сидит, с поля мужа ждёт. И тут пришли к ней два солдата. Шли они издалека, очень устали и не ели целых три дня.
– Пусти, бабушка, переночевать, – просят они, – да нет ли у тебя чего пожевать?
– Что вы, голубчики, что вы, родимые, я сегодня и печь-то не топила, и обеда-то не варила.
А от печки так жаром и пышет.
Солдаты, конечно, сразу поняли, что старуха их обманывает, и решили её проучить.
Вышли они во двор, выгнали из хлева старухиных коров, пустили их на улицу, возвращаются в избу и говорят:
– Бабушка, беги скорей! У тебя все коровы на улицу вышли, хвосты задрали и в поле убежали.
Побежала старуха за коровами, а солдаты слазили в печь, достали горшок, вынули из него петуха и переложили в солдатскую сумку, которую носят за плечами. В горшок же вместо петуха положили старый лапоть и опять в печку поставили.
Вернулась старуха в избу, глядит: солдаты сидят на лавке. «Так вам и надо, голодранцы, – злорадно подумала она, – вот я сейчас ещё и посмеюсь над вами».
И говорит она солдатам:
– Разгадайте-ка, солдаты, мою загадку. Что это такое: в Печинске-Горшечинске под Сковородинском сидит Петухан Куруханович?
А солдаты ей:
– Что ты, старая, так раньше было, а теперь иначе стало: Петухан Куруханович переведён в Суминск-Заплеченский, а под Сковородинском посажен Заплетай-Расплетаевич.
Засмеялась старуха:
– Эх, служивые, слыхали вы звон, да не знаете, где он. Ну, подольше поживёте, хлеба-соли пожуёте, так, может, и поймёте мою загадку.
Но солдаты ждать не стали. Выпили воды и дальше пошли.
Вернулся домой старухин муж:
– Ну, баба, есть давай, на стол накрывай.
Вынула старуха горшок, тычет вилкой, а воткнуть не может. «Ай да петушок, – думает она, – пять часов варился, а всё не сварился».
Изловчилась наконец достать, глядит, а на вилке-то – лапоть.
* * *
Эту сказку мы с детьми в своё время обсудили вдоль и поперёк. И какая старуха эта отвратительная и жадная! И было ли право у солдат на этом основании красть её петуха? Но больше всего нас удивляло, почему это старуха стала загадывать свои загадки. Наврала она из жадности – это ясно: чтобы не делиться с солдатами обедом, – хорошо, но зачем понадобилось ей ещё и задавать солдатам загадку про Петухана Курухановича? Зачем нужно было ещё над ними посмеяться?
Видно, ложь доставляла ей удовольствие. Ей нравилось врать. Ей было приятно, что вот она сидит перед солдатами, знает, что в печи у неё вкусный петух, а солдаты этого не знают.
Старуха думала, что поэтому она умнее их.
Итак, мы возвращались из лесу.
– Да, – сказал Ральф, взглянув на небо, – сэру Ланселоту сейчас на его острове лучше, чем нам.
Все мы тоже посмотрели на небо. Дело обстояло неважно. С северо-запада ползла довольно скверная туча. Она ползла низко, а деревья и кусты тотчас стали отклоняться к земле, словно туча дула на них ветром.
– Погода явно портится, – сказала я.
– Да и по радио говорили, – вставил Ральф. – Антициклон.
– Буря! – закричала дочь. – Идёт буря!
Туча надвигалась очень быстро. Ветер уже бросал на нас крупные капли. Когда мы вышли на дорогу, которая вела в город, дождь уже шёл вовсю.
Это был совсем не тот дождь, какой шёл летом. Тот был весёлый, сверкающий, праздничный. А этот…
Как серо стало кругом! С деревьев тучей полетели на землю осенние яркие листья. Красные, золотые, коричневые, они, размокая, становились тёмными, бурыми и, наконец, совсем смешивались с грязью.
Дорога раскисла, и по ней трудно стало идти. Башмаки наши то и дело скользили.
Даже наши хвалёные одежды и те стали промокать. А Ральф весь облип своей шерстью.
Мы шли, опустив глаза в землю, потому что дождь не давал их поднять, да к тому же впереди из-за его пелены всё равно мало что можно было увидеть.
И вдруг Ральф, который бежал сбоку от дороги, остановился и сказал:
– Это что ещё такое?
И мы остановились.
До города было уже недалеко. Нас от него отделяло большое поле.
А по полю шёл человек.
Выглядел он самым горестным образом. Был он в одном пиджаке, шапки на нём не было, длинные волосы его струились по лицу вместе с водою.
А в каком виде были его башмаки! Они совершенно разлезлись, из них торчали пальцы… и шерсть.
Шерсть!
– Василь Васильич! – позвала я.
– Васька! – закричали мои дети.
Но Василь Васильич нас не слышал. Он шёл как во сне, не замечая вокруг ничего. Был он теперь очень толст и тяжело дышал.
– Хотите, я его догоню? – спросил пёс.
Не надо, – ответила я. – Ты видишь, ему сейчас не до нас.
Василь Васильич тоже шёл к городу, но другой дорогой, и мы скоро потеряли его из виду.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Зима в этом году настала рано, и мы уже больше не ходили в походы, тем более что и зима-то пришла какая-то беспутная. То и дело наступала грязная оттепель, а за ней вдруг ударял мороз, окна затягивала пальмовая наледь, и на улицах люди падали, оскальзываясь на льду.
Дети наши были заняты катком и школьными делами, а значит, и почти все разговоры наши были полны катком и школьными делами.
А разговоров у нас было немало – ведь зимою вечера длинные, есть время поговорить.
– Вот учили мы Ваську, совсем даже заучили, – сказал однажды сын, – все втолковывали ему, что нужно говорить только правду. А помнишь, как ты сама учила меня врать?
– Я?!
Не могу вам передать моего негодования: чтобы я учила своих детей врать?
– Конечно, ты. Ты, и никто другой.
И тут я вспомнила. Да, представьте, именно так всё и было.