Тяжелыми были первые дни, пока Муанта еще не постиг, сколько всяких занятий, кроме работы и сна, существует в жизни людей. Потом он то и дело составлял подробнейший график, а его выступления длились все дольше. Он должен был приказывать чистить зубы и ходить на прогулки, кормить собак и посещать кафе.
Но каждый последующий день оказывался еще труднее! Чем больше приказов исходило от диктатора, тем ужаснее выглядел мир, населенный людьми, которые без радости делали гимнастику, без удовольствия гуляли и ели пирожные, которые бесцельно и безо всякой личной заинтересованности работали.
А Муанта ходил среди них, день ото дня все испуганнее, стиснутый колпаком, натирающим ему шею, и пытался внушить самому себе, что именно этого он и желал.
— Послушные, — бормотал он про себя, — послушные, работящие, дисциплинированные. Только маловато в них радости. Нужно будет приказать...
И со следующего выступления диктатора все люди-манекены ходили с дежурными улыбками. Однако это оказалось отвратительным, невыносимым даже для Муанты. Тогда он изменил систему. Один день велел улыбаться всем, чьи фамилии начинались с буквы А, другой день — с буквы Б и так далее. Но если бы это помогло... Бедный, бедный Муанта Портале и Грасиа! Будь он в окружении своих собратьев по преступному оружию, может, он бы прозрел гораздо позднее. Однако Муанта находился среди людей, которых его собственная тупость превратила в автоматы. Они ничего не чувствовали, ничего не понимали, а Муанта с каждой минутой все яснее сознавал, что он один на целой планете, и одиночество начало его пугать.
В его власти было приказать любому все что угодно. Каждый по приказу мог выскочить из окна небоскреба, сунуть руку в огонь, ходить на руках прямо-таки до потери сознания — в этом отношении изобретение ректора Диаса срабатывало безукоризненно. Но только эти существа, лишенные страха и самолюбия, желаний и эмоций, перестали быть людьми.
Диктатор с ужасом обнаружил, что ему не доставляет никакого удовольствия приказывать существам, которые вообще не сопротивляются. Шаг за шагом он начинал сознавать то, чего бы никогда не понял, если бы его пытались убеждать на лекциях в целях перевоспитания. До тупого, эгоистичного, спрятавшего голову под стеклянный колпак Муанты наконец дошло, что свобода и сознание этой свободы важнее слепого послушания, а люди, чтобы оставаться людьми, должны быть независимы.
Такого краха он никогда не ожидал! А ведь его мечты оказались полностью реализованы. Во времена всей своей политической карьеры он именно так представлял себе идеальное общество — и дождался!
*
На лунных базах тревога достигла кульминации. Уже неделю с Луны наблюдали за событиями на Земле, все с большим беспокойством ища лекарство против таинственного средства под названием атрофии, которое парализовало человечество. Правда, можно было выслать управляемого на расстоянии робота, который убрал бы Муанту, но это мало изменило бы ситуацию. Только ликвидация отравы, пропитавшей всю земную атмосферу, могла исправить отчаянное положение. Проблема, с которой столкнулись гости Луны, была на редкость сложной.
Сравнительно больше знали на сей счет врачи, но и они без необходимых исследований, без лабораторий немногое способны были сделать. Самый крупный специалист в этой области доктор Майлер находился где-то на Земле в обезволенной болезнью толпе, а трудности, связанные с его отысканием, непрерывно множились. Каждый, кто входил в земную атмосферу, подвергался действию атрофина. Тайна каски Муанты также оставалась не раскрытой. (Каска эта была сделана так ловко, что диктатор мог питаться, не вдыхая отравленного воздуха.)
К счастью, спустя неделю вернулась после одинокой поездки в горы тетка Флора. Сначала она отругала Комитет Спасения Земли за нерадивость, за то, что ее не разыскали раньше, а потом села в ракету и полетела прямо на Землю. Ведь после отравления пирожным она была невосприимчива к значительно большим дозам атрофина.
*
На острове головизор не был включен, и поэтому островитяне не подчинились приказаниям Муанты. Их вдруг охватила страшная слабость, и они сели там, где стояли. Только Марек сохранил полное сознание и совершенно свободную волю. Трудно дать медицинское объяснение этого феномена, но он был каким-то образом связан с продолжительным пребыванием мальчика в состоянии глубокого охлаждения. Достаточно сказать, что Марек не только не утратил волю, но даже почувствовал волнение и возбуждение.
Прошло едва несколько дней с момента, когда Марек оказался в условиях, полностью отличающихся от прежних, и вот теперь с ним опять приключилось нечто, уже похожее на кошмарный сон.
Поначалу он пытался объясниться с дедушкой или бабушкой, а потом вообще с кем-нибудь. Он толкал, тянул за уши, щипал и обливал холодной водой. Он звал:
— Эй, пан Фунг!
Он кричал:
— Паф-паф! Петрусь!
Он орал:
— Алло! Пани Глория!
Но плачевные результаты атрофинового поражения продолжали сказываться, несмотря на столь усиленные, хотя и, к сожалению, примитивные попытки излечения.
Наконец, Марек сообразил, что единственным помощником в создавшейся ситуации может быть робот Франтишек.
— Франтишек, — спросил он, — что случилось? Почему они ни на что не реагируют?
Это странно! Я немею:
Ведь в программе не имею
Ни малейшей информации
О подобной ситуации, —
быстро ответила машина.
— А мы можем кого-нибудь спросить?
Франтишек подключился к специальной информационной розетке, которую они сообща отыскали в одном из помещений для роботов.
Компьютерный центр сообщил,
Что новый приказ получил:
Лишь то выполнять нас обяжут,
О чем в головиденье скажут, —
объяснил Франтишек.
На включение головизора потребовались секунды, и они услышали Муанту, читающего по бумажке.
— Итак, в целях создания более благоприятной атмосферы в каждый понедельник люди по фамилиям, которые начинаются на буквы А, Б, В, Г, Д, Е, Ж, должны ходить улыбающиеся. Остальные сохраняют нормальное выражение лиц.
Муанта запнулся, затем продолжал:
— Для создания естественного разнообразия люди по фамилиям, которые начинаются на буквы 3, И, К, Л, будут ходить в темпе раз-два, раз-два, в то время как люди по фамилиям, которые начинаются на буквы М, Н, О, П, — в темпе раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре. Остальные — ходят, как всегда.
Еще долго Марек сидел перед головизором, прежде чем принял окончательное решение. А было оно таким, каким и должно быть. Обезопасив своих друзей с помощью разумных указаний (прежде всего, не включать головизор и регулярно питаться), он сел вместе с Франтишеком в авиакоптер и отправился по свету. Марек надеялся найти кого-нибудь, кто, подобно ему, был невосприимчив к атрофину.
*
Уже три дня Муанта не отдавал никаких приказов. Он прошел через стадию надежд, через стадию отчаяния, а теперь осталась только глухая боль и сознание полного поражения. Он, железный тиран, жестокий сатрап, смотрел на улицы, заполненные людьми-автоматами, и ему становилось тошно. Муанта ненавидел самого себя. Он чувствовал сейчас отвращение к себе и своей затее. Самыми изощренными ругательствами он осыпал ректора Диаса — изобретателя атрофина, проклинал своих советников и адъютантов. Однако диктатор не был настолько глупым, чтобы забыть, что именно он распорядился насчет исследований и финансировал их, что это он потребовал для себя такое оружие.
«Сны о славе, — думал он. — Сны об улучшении мира... Легенда о сверхчеловеке... А такой вот Рауль, вроде бы мечтатель, оказался в сто раз практичнее меня. Если когда-нибудь человечество очнется от этого кошмара, на который я его обрек, то только для того, чтобы покрыть мое имя глубочайшим позором».
Стыд! Стыд! Стыд!
Муанта облокотился на стол. Сердце его бешено стучало.
— Унылый кретин! — сказал он себе. — Настырный, жалкий кретин! Старый тупица!
Ему вроде бы немного полегчало.
— Ты бы пошевелил мозгами, идиот! — рявкнул диктатор. — Может, что-нибудь и придумал бы! Может, еще что-то удастся исправить, изменить?! Ну!
Он остановился перед роботом, которого отключил в первый день своего всемогущества, и снова приказал подвести к нему питание. Гонсалес опять загорелся.
— Слушай внимательно, — начал Муанта. — С помощью тех пусковых установок, которые ты видел, я добился атрофии воли у всего человечества. Узнай, обратимый ли это процесс! — в его голосе послышалась мольба.
— Слушаюсь, ваше превосходительство!
— Не говори мне «ваше превосходительство»! Называй меня глупцом!
— Слушаюсь, глупец!
Робот связался с главным информационным центром.
— Нет никаких данных, — сказал он. — Нельзя ли получить более подробную информацию?
Муанта начал лихорадочно рассказывать. Он сообщил компьютеру о соавторах изобретения, припомнил объяснения ректора Диаса по поводу технических особенностей продукции, последними словами окрестил собственные намерения.
— Стоп, глупец! — прервал его компьютер. — Я передам эти сведения в центр!
— А центр найдет какой-нибудь выход?
— Я этого не знаю, глупец!
Центр требовал дополнительной информации, поскольку сведений, сообщенных Муантой, не хватало даже для восстановления формулы атрофина, не говоря уже о его уничтожении.
Диктатор терзался как никогда, то и дело подсовывая новые проекты спасения человечества, но бездушные машины по-прежнему отвечали:
— Слишком мало информации, глупец!
И наконец машины потребовали нечто столь ужасное, что в былом тиране страх и бессилие вступили в борьбу с эгоизмом и гордыней.
*
— Слава тебе, Господи! — обрадовалась тетка, увидев, что кто-то крадется вблизи головизионного центра. — Я всегда говорила, что мне везет. Но это... это ты, Марек?
— Вы меня знаете?
— Конечно, я приятельница супругов Зборовских! Как тебе удалось избежать этого заражения?
— Не знаю. Все вокруг... а я...
— «А мы», мой дорогой, «а мы»! У меня это уже в прошлом. Замечательно, что мы встретились. Ты мне очень нужен. Без помощи второго человека вылечить от этой гадости вообще невозможно.
— Если я для чего-нибудь пригожусь...
— Конечно, дорогой, конечно. Мы должны синтезировать доктора Майлера.
— Синтезировать?
— Вылечить. Сейчас я тебе все объясню.
*
— Нет, нет!
— Только это гарантирует успешность исследований, глупец!
— Дайте мне подумать! Дайте мне подумать!
— Пожалуйста.
Муанта бегал по улицам, коридорам и лестницам, заглядывая в глаза людям, которые стеклянными взглядами отвечали на его бешеные метания и окрики.
— Эй, эй! Проснись, проснись! — орал Муанта, тряся мужчину, который как раз сонно двигался мимо.
Тот ничего не ответил, только остановился.
— Скажи, куда ты идешь?
— На работу.
— А что ты делаешь?
— Рисую.
— Что?
— Картины.
— Покажи мне эти картины!
Мужчина послушно двинулся дальше. В сердце Муанты затеплилась надежда. А может, это только заблуждение? Может, он преувеличил опасность ситуации? Вот художник как ни в чем не бывало по-прежнему рисует картины. Даже если пока он не чувствует себя до конца счастливым, то со временем наверняка поймет, что для него благо.
Они вошли в мастерскую. Муанта в отчаянии закричал. На стенах, мольбертах, на кипе полотен в углу он увидел один-единственный грязно-серый цвет! Художник смешал в ведре все краски и, макая туда кисть, равномерно, один за другим замазывал холсты. Диктатор задрожал. Он стремительно выбежал из ателье художника и помчался обратно к Гонсалесу.
— Где я должен отдать эту каску? — спросил Муанта.
— Если ты решился, я сам передам ее на исследование. Существует только одна такая каска?
— Да, я знаю об этом наверняка. Ректор Диас успел подготовить только одну.
— Ну так давай мне ее сюда, а я передам компьютерам.
— А когда проблема будет решена, вы вернете людям волю?
— Это зависит от того, насколько мы решим проблему.
— Еще минуточку.
— Пожалуйста.
Добровольно снять с себя шлем, предохраняющий от заражения, — это не слишком простой шаг. Диктатор почувствовал, как мурашки побежали у него вдоль спины, по шее — прямо до самой макушки. Ведь он так легко решился на то, чтобы другие впали в атрофиновое отупение. Но он сам? Мучительно, с неохотой он думал о своей судьбе. «Не делай другому того, что тебе неприятно», — прозвучало где-то у него над ухом. Он не был уверен, то ли это произнес компьютер, то ли заговорила его собственная совесть. Страх — хуже, чем перед смертью. А что будет, если роботы взбунтуются? Если, например, прикажут ему — его превосходительству! — ходить на четвереньках и лаять? А если к людям вернется их воля, но его в наказание оставят обезволенным, и каждый, кто захочет отомстить, сможет ему приказать все что угодно? Выполнить самое неблаговидное требование? Совершить самый низкий поступок? Тогда уж лучше, наверно, погибнуть, убить себя, а компьютеру приказать снять шлем. Но если есть шанс узнать, удалось ли добиться чего-нибудь своей самоотверженностью? Как поступить? А может, однако, продержаться в одиночестве? Нет!! Одиночество Робинзона — ничто, по сравнению с его одиночеством! Как же он жалел, что не хватило ему воображения, что не видел в каждом отдельном человеке неповторимой индивидуальности! Он ясно осознал, что сейчас все художники на свете рисуют точно так же, как тот, встреченный на улице. Перед глазами Муанты замаячили сотни, тысячи грязно-серых прямоугольников.
— Внимание! — крикнул он Гонсалесу. — Держи!
И сорвал с головы защитный шлем. Машина схватила каску двумя грейферами, а изумленный диктатор обнаружил, что он по-прежнему обладает свободной волей.
*
Марек и тетка Флора несколько дней работали над доктором Майлером, прежде чем он, наконец, стал проявлять верные признаки самостоятельности. И тогда уже втроем они принялись восстанавливать здоровье всего персонала больницы. Курс лечения длился довольно долго — около двух дней, а полностью здоровыми считались те, которые обрели способность к так называемому синтезу. Лечение протекало следующим образом: двое врачующих сажали пациента за стол и отдавали ему противоречивые распоряжения. Например, один говорил:
— Зажгите лампу!
А другой тотчас же возражал:
— Погасите лампу!
Пациент, послушно выполняющий требования, подвергался дальнейшему лечению, а тот, который осуществлял синтез, был здоров.
Синтез выражался в том, что уже после второго или третьего приказа особа с возвращенной индивидуальностью заявляла что-нибудь в таком духе: «Отвяжитесь!» или «Я что — ваш автомат?» или же «Когда окончательно решите, тогда мне скажите». И такая реакция подтверждала возвращение здоровья.
Когда уже несколько человек обрели полное сознание, в дверях клиники появился бывший диктатор Муанта.
— Люди! — воскликнул он. — Живые люди! — И зашатался, как пьяный. — Люди, скажите мне что-нибудь! — начал он молить, упав на колени. — Пожалуйста!
— Вы редкостный кретин! — со злостью процедила тетка Флора.
— О, да, прекраснейшая! О да! Вы так замечательно это сказали — самостоятельно, от себя, по своей воле! Скажите мне еще что-нибудь, скажите же! — И Муанта бросился целовать тетке руки.
— Перестаньте валять дурака, — попросил доктор Майлер. — Вы разве не видите, что мы работаем?
— Вижу, мои дорогие, вижу, мои милые! Вы так чудесно добровольно работаете! По собственному желанию! Поступайте, как вашей душе угодно! Да, да! Пусть никто меня не слушает! Сделайте так, чтобы я уже никогда не должен был приказывать!
— О, об этом вы можете не беспокоиться!