Джеймс Барри
I. Большая прогулка по саду
Вам следует знать, что вы не сможете следить за приключениями Питера Пэна, если не познакомитесь с Кенсингтонским Садом. Этот Сад находится в Лондоне, где живет король, и я водил Дэвида туда гулять почти каждый день, если мальчик не слишком капризничал. С одной стороны Сад ограничен нескончаемым потоком омнибусов, над которыми ваша няня имеет такую власть, что стоит ей поднять палец, как любой из них немедленно останавливается, и вы с няней спокойно переходите на другую сторону улицы. В Сад ведут несколько ворот, но вы всегда входите через одни и те же. За ними начинается Большая Аллея, которая настолько же больше всех остальных дорожек, насколько ваш папа больше вас самих. Не могло ли так случиться, размышлял Дэвид, что сначала Большая Аллея была маленькой, но потом росла, росла и наконец стала совсем взрослой и что маленькие дорожки — ее дети? Он нарисовал картину, которая немало его позабавила, как Большая Аллея-мама катает маленькую дорожку в коляске.
Если бы я стал показывать все достопримечательности Большой Аллеи, то мы бы не успели даже дойти до них, из-за того что уже надо было бы поворачивать назад, и поэтому я только укажу тростью на дерево Секко, то памятное место, где мальчик по имени Секко потерял один пенни, стал искать его и нашел два. С тех пор там постоянно ведутся раскопки. Чуть дальше по дороге стоит крошечный деревянный домик, с которым связана одна ужасная история. В этом домике прятался Мармадюк Перри, который капризничал и вел себя, как девчонка, три дня подряд, и в наказание должен был пройти по Большой Аллее в платье своей сестры. Он спрятался в деревянном домике и согласился выйти оттуда только тогда, когда ему принесли бриджи с карманами.
Затем мы подходим к месту, где Большая Аллея образует Спуск, на котором проводятся все большие гонки. И даже если у вас нет ни малейшего желания бежать, вы все равно бежите, как только начинается Спуск, такой он покатый. Если вы останавливаетесь на полпути — вы теряетесь, но поскольку как раз неподалеку есть еще один деревянный домик, Дом Потерявшихся, то вас там и находят. Сбегать по Спуску — чудесное развлечение, по только оно не всегда доступно, потому что в ветреные дни вас в Сад не пускают, а вместо вас по Спуску мчатся только опавшие листья. Мало кто умеет забавляться так, как опавший лист.
Продолжая идти по Большой Аллее, справа мы увидим Тропу Малышей, па которой так много колясок, что если бы няни только разрешили по ним прыгать, то можно было бы перебраться с одной стороны тропы на другую, не касаясь земли.
Ну а теперь мы у колодца Святого Говора, в котором воды было до самого верху, когда в него упал Мальком Смелый. Он был мамин любимец и разрешал ей обнимать себя на людях, потому что она была вдовой, но больше всего на свете любил путешествия и обожал играть с трубочистом, который убил множество медведей. Трубочиста звали Копоти, а как-то раз, когда они играли у колодца, Мальком упал в него и непременно утонул бы, если бы Копоти не нырнул следом и не вытащил мальчика. Вода смыла с трубочиста копоть и он оказался пропавшим отцом Малькома. С тех пор Мальком больше не разрешал маме обнимать себя.
А теперь я расскажу о Круглом Пруде, который приводит в действие весь механизм Сада. Пруд круглый потому, что он расположен в самом центре Сада, и как только вы до него доходите, у вас пропадает всякое желание идти дальше. Круглый Пруд — это не Большая Аллея, и возле него вести себя все время примерно — невозможно, как бы вы ни старались: дело в том, что сперва вы забываете, как надо себя вести, а когда вспоминаете, то уже так сильно забрызганы, что беречься дальше не имеет ни малейшего смысла. Кое-кто из взрослых пускает в Круглом Пруду лодки, причем такие большие, что их привозят на тележках. Иногда для этого используют детские коляски, и тогда ребенку приходится идти пешком. Так что если в Саду вам встретится малыш с кривыми ножками, знайте: ему пришлось пойти раньше срока потому, что коляска была нужна его отцу.
Вы мечтаете о паруснике, который можно было бы пускать в пруду, и в конце концов дядя дарит вам его. Как чудесно нести парусник к пруду в первый раз, обсуждать его достоинства с теми мальчишками, у которых нет дяди! Вскоре, однако, вы предпочтете оставлять парусник дома, потому что самое приятное занятие на пруду — это пускать кораблики-деревяшки. На земле это обыкновенная деревяшка, отсюда и его название, но стоит вам опустить эту деревяшку в воду и взять в руки бечевку, как она превращается в настоящий корабль. Вы идете по берегу, таща его на бечевке, и видите, как на его палубе появляются крошечные матросы, как паруса словно по волшебству надуваются и наполняются ветром. В бурные ночи вы отводите корабль в укромные бухточки, неизвестные величественным яхтам, но ночи кончаются быстро, и вот наш щеголеватый корабль снова ставит нос по ветру, киты снова пускают фонтаны, и вы скользите над затопленными городами, отбиваетесь от пиратов, бросаете якорь у коралловых островов. И все это время вы остаетесь один, потому что вдвоем на Круглом Пруду трудно отважиться уплыть далеко, и хотя в течение всего плавания вы можете разговаривать сам с собой, отдавая приказания и тут же их выполняя, вы совершенно забываете и о том, когда надо идти домой, и где вы побывали, и какие ветры надували ваши паруса; можно сказать, что ваше сокровище скрыто в вашем трюме, который, возможно, будет открыт каким-нибудь другим мальчиком много лет спустя.
А вот в трюме у парусников пусто. Разве они навевали хоть кому-то воспоминания о золотых днях детства? О нет, вы вспоминаете совсем не о них, а о кораблях-деревяшках. Парусники — это игрушки, а их владельцы — неопытные салажата. Единственное, на что они способны, — это плавать по пруду взад-вперед, тогда как деревяшка плавает по морям. О вы, обладатели парусников, вы, думающие, что все мы только и делаем, что восхищаемся вами, знайте же, что ваши суда могут здесь быть, а могут не быть, и будь они все до одного перевернуты и потоплены утками, все равно Круглый Пруд ничего не потеряет.
Тропинки, как дети, тоже отовсюду сбегают к пруду. Одни из них — это обычные, специально проложенные тропинки, с перилами по обеим сторонам, зато другие — это тропинки-бродяги, то широкие, то настолько узкие, что вы можете легко встать над любой, расставив ноги, и пропустить ее под собой. Зовут их Тропинки, Которые Проложили Себя Сами, и Дэвиду страшно хотелось посмотреть, как они это делают. Но, подобно всем прочим удивительным событиям, происходящим в Саду, это случается, как мы убедились, по ночам, когда ворота закрываются. И еще мы решили, что тропинки прокладывают себя сами потому, что для них это единственная возможность добраться до Круглого Пруда.
Недалеко отсюда начинается Серпентин. Это красивое озеро. И на дне его растет затонувший лес. Если с берега заглянуть в озеро, то можно увидеть деревья, растущие верхушками вниз, а ночью, говорят, даже потонувшие звезды. Если это правда, то их видит Питер Пэн, когда он плывет по озеру в Дроздином Гнезде. В саду находится не все озеро: большая его часть уходит далеко за мост, туда, где расположен остров, на котором родятся птицы, которые впоследствии должны стать мальчиками и девочками. Ни один настоящий человек, кроме Питера Пэна — а он лишь наполовину человек, — не может ступить на этот остров, зато каждый может написать на листке бумажки, кого он хочет (мальчика или девочку, блондина или брюнета), сделать из этого листка кораблик и пустить его на воду. К вечеру он достигнет острова Питера Пэна.
II. Питер Пэн
Если вы спросите свою маму, знала ли она о Питере Пэне, когда была маленькой, она ответит: «Ну конечно, милый», а если вы спросите ее, ездил ли Питер Пэн в те дни на козле, она ответит: «Ну что за глупый вопрос! Конечно, ездил!» Если вы затем спросите бабушку, знала ли она о Питере Пэне, когда была маленькой, она тоже ответит: «Конечно, знала», но если вы ее спросите, ездил ли он тогда на козле, она ответит, что никогда не слышала, что у него есть козел. Может быть, она просто забыла, как забывает иногда твое имя и зовет тебя Милдред, хотя так зовут твою маму. Вряд ли, однако, можно забыть такую важную деталь, как козел. Поэтому вы вправе утверждать, что, когда бабушка была маленькой, никакого козла у Питера Пэна не было. Это говорит о том, что, рассказывая историю Питера Пэна, начинать с козла, как делает большинство людей, так же глупо, как надевать сперва пиджак, а потом жилет.
Конечно, это говорит еще и о том, что Питер никак не младше вашей бабушки, но поскольку возраст его уже давно не меняется, то это не имеет ни малейшего значения. Ему всегда будет одна неделя, и хотя он родился много лет назад, дня рождения у него ни разу не было и навряд ли когда-нибудь будет. Дело в том, что, когда Питеру исполнилось семь дней, ему расхотелось быть человеком. Он убежал через окно и полетел обратно в Кенсингтонский Сад.
Если вы думаете, что Питер Пэн был единственным ребенком, который хотел убежать, то это говорит лишь о том, что вы совсем забыли первые дни вашей жизни. Дэвид, например, впервые услышав историю о Питере Пэне, стал меня уверять, что он никогда не пытался убежать. Когда же я попросил его поднапрячь свою память, сжав кулаками виски, и он сдавил голову крепко, а потом еще крепче, то вспомнил свое младенческое желание вернуться в кроны деревьев. За этим воспоминанием пришли и другие: как он лежал в кроватке, собираясь улизнуть, лишь только его мама заснет, или как однажды она поймала его у самого дымохода. Все дети могли бы вспомнить что-нибудь похожее, если бы только покрепче прижали кулаки к вискам, ведь прежде чем стать людьми, они были птицами. Поэтому неудивительно, что первые недели они немного диковаты н у них чешутся лопатки, где еще недавно были крылья. Так говорит Дэвид.
Теперь мне следует сказать о том, как создавалась эта история. Сначала я рассказывал ее Дэвиду, потом он рассказывал мне (причем мы договорились, что его история не будет повторять мою), потом снова я, на этот раз с его добавлениями, и так далее. Сейчас уже невозможно определить, чья же она на самом деле — его или моя. В этой истории о Питере Пэне само повествование и большая часть назидательных отступлений — мои, хотя и не все, ведь ребенок тоже может быть настоящим моралистом, зато все интересные факты об обычаях и привычках младенцев, находящихся еще в облике птиц, — в основном воспоминания Дэвида, которые пришли к нему, когда он поднапрягся и крепко сжал виски кулаками.
Итак, Питер Пэн убежал через окно, на котором не было решетки. Стоя на карнизе, он увидел вдалеке верхушки деревьев — это, конечно же, был Кенсингтонский Сад, — а увидев их, совершенно забыл, что теперь он — младенец в ночной сорочке, и полетел прямо туда над крышами домов. Просто поразительно, что ему удалось лететь без крыльев, но лопатки сильно зудели, и возможно… возможно, мы все смогли бы взлететь, если бы мы также не сомневались в своей способности к этому, как не сомневался в тот вечер храбрый Питер.
Он весело опустился на траву неподалеку от озера Серпентин и прежде всего лег на спину и стал болтать ногами в воздухе. Он совсем забыл, что уже успел стать человеком, и считал себя настоящей птицей, то есть таким, каким он был еще неделю назад, и когда ему не удалось поймать мошку, он не мог понять, что неудача постигла его потому, что он пытался схватить мошку рукой, чего настоящая птица не делает. Однако он понял, что, должно быть, наступил Запретный Час, поскольку кругом было множество фей. Впрочем, они были слишком заняты, чтобы обращать на него внимание. Феи готовили еду, носили воду, доили коров и занимались прочими подобными делами. При виде ведер с водой Питера охватила жажда, и он полетел к Круглому Пруду попить. Он наклонился и окунул в воду клюв, вернее то, что, по его мнению, было клювом. На самом же деле он опустил в воду свой нос, поэтому неудивительно, что напиться ему не удалось и жажда не утихла. Потом он попробовал попить из лужи, но только шлепнулся в нее. Когда настоящая птица шлепается в воду, она расправляет крылышки и чистит их клювом, но Питер никак не мог вспомнить, что же именно полагается сделать, и с недовольным видом отправился спать на ветку бука, который растет около Тропы Малышей.
Поначалу Питеру было нелегко держать равновесие на ветке, но постепенно он вспомнил, как это делается, и заснул. Проснулся он задолго до рассвета, дрожа от холода и повторяя про себя: «Что-то мне не припомнить такой холодной ночи». Ему, конечно, приходилось бывать на улице и в более холодную погоду, но тогда он был птицей, а ведь всем известно, что, если птице ночь кажется теплой, для малыша в одной ночной сорочке она достаточно холодна.
К тому же Питера стало беспокоить какое-то непонятное ощущение, будто ему заложило всю голову. Он услышал громкие звуки и стал вертеть головой, прислушиваясь. На самом деле это было его собственное сопение. Ему чего-то очень хотелось, но он никак не мог понять, чего именно. А хотелось ему, чтобы мама высморкала его нос, однако это не пришло ему в голову. И Питер решил обратиться к феям, чтобы те ему объяснили, что с ним происходит. Говорят, они многое знают.
Как раз в это время по Тропе Малышей, обняв друг дружку за талию, прогуливались две феи, и Питер спрыгнул с дерева, чтобы обратиться к ним. У фей бывают свои ссоры с птицами, но на вежливый вопрос они обычно отвечают вежливо, и поэтому Питер очень разозлился, когда при его появлении они пустились наутек. Еще одна фея, которая, развалившись на скамейке, изучала оброненную человеком почтовую марку, вскочила, услышав голос Питера, и в испуге спряталась за тюльпаном.
К немалому смущению Питера, он обнаружил, что все феи от него убегают. Несколько эльфов-дровосеков, которые спиливали гриб-поганку, удрали, побросав все инструменты. Молочница перевернула бидон и спряталась в нем. Вскоре весь Сад был в панике. Феи толпами носились взад-вперед по дорожкам, спрашивая друг друга, кто же из них испугался; огни в домах были потушены, двери забаррикадированы, а со стороны дворца Королевы Маб доносилась барабанная дробь, возвещавшая о выступлении королевской гвардии. По Большой Аллее двигался отряд улан, вооруженных листьями остролиста, которыми они кололи врагов. Со всех сторон Питер слышал крики маленького народца, что в Саду после Запретного Часа остался человек, но ему ни на секунду не приходило в голову, что это говорят о нем. Ему все сильней закладывало уши и нос, и все сильней томило желание узнать, что же именно ему хочется сделать, но напрасно он пытался получить у фей ответ на столь важный для него вопрос — эти робкие создания убегали от него прочь, и даже уланы, к которым он хотел подойти у Спуска, быстро свернули на боковую аллею, притворившись, что видят его там. Потеряв надежду поговорить с феями, Питер решил обратиться к птицам, но вдруг вспомнил, что, когда он опустился на ветку бука, все птицы, сидевшие на дереве, улетели. Тогда это его не взволновало, сейчас же он ясно понял, что это значило. Все живые существа сторонились его! Бедный Питер Пэн! Он опустился на землю и заплакал, но даже сейчас не подумал, что для птицы он сидит абсолютно неправильно. Впрочем, для него это было только к счастью, ведь иначе он навсегда потерял бы веру в то, что он способен летать, а стоит хоть раз потерять эту веру, и вы никогда больше не сможете полететь. Причина того, что птицы могут летать, а мы — нет, очень проста: птицы верят, что они могут, и вера дает им крылья.
До острова на озере Серпентин можно добраться только по воздуху, потому что лодкам людей запрещено там приставать, и, кроме того, вокруг всего острова из воды торчат шесты, на которых днем и ночью сидят птицы-часовые. Именно к этому острову и полетел Питер, чтобы поведать о своих горестях старому ворону Соломону. Опустившись на остров, Питер почувствовал облегчение и приободрился оттого, что наконец-то вернулся домой, — так называют птицы свой остров. Все его обитатели, включая часовых, спали. Не спал один Соломон, который сидел, широко раскрыв один глаз. Он спокойно выслушал рассказ о злоключениях Питера и объяснил их причину.
— Посмотри на свою ночную сорочку, если не веришь, — сказал Соломон. Питер долго рассматривал свою одежду, потом взглянул на спящих птиц: на них ничего не было. — А какие пальцы у тебя на ногах: большие (как у птиц) или маленькие? — с некоторой жестокостью спросил Соломон, и Питер с ужасом увидел, что пальцы у него совсем крошечные. Потрясение было настолько велико, что даже насморк у него прошел. — Распуши перья, — продолжал беспощадный ворон, и Питер стал изо всех сил стараться распушить перья, но не мог — ведь перьев у него не было. Весь дрожа, он встал на ноги, и впервые с тех пор, как стоял на карнизе, подумал об одной женщине, которая когда-то очень его любила.