Крушение Волшебного Мира ужаснуло его, потому что могло означать приближение смерти Рашида Халифы, и теперь он скорбно наблюдал за разорением полей и ферм Страны Утраченного Детства, с грустью видел дым лесных пожаров на склонах Голубых Холмов, в отчаянии наблюдал распад города надежды Умид-Нагара и мог думать лишь об одном: только бы не опоздать, пусть я вернусь вовремя!
Потом он увидел Облачную Крепость, Баадал-Гарх, с ее массивными укреплениями, которая неслась прямо на Решам с огромной скоростью. Вся туча, на которой стояла цитадель, кипела и пузырилась, и он с замиранием сердца понял, что последняя битва еще впереди. Левой рукой Лука охватил выдрин горшочек, что висел у него на шее, и тепло огня, мерцавшего внутри, придало ему сил. Он подполз на четвереньках к Сорайе (встать во весь рост и идти по волнистому, раздуваемому ветром ковру, выделывающему фигуры высшего пилотажа, было выше человеческих сил) и спросил ее, уже зная ответ:
— Кто командует этой крепостью? Они нападут на нас?
Сорайя испытывала крайнее напряжение.
— Жаль, что мы вырвались вперед и сильно обогнали ВВС Выдрии, — произнесла она, словно размышляя вслух. — Но честно говоря, от них было бы мало толку в сражении с таким противником. — Она повернулась к Луке и грустно пояснила: — В глубине души я подозревала, что это может случиться. Не знала когда и как, но не сомневалась, что они от нас не отстанут. Это Аалим, Лука, Стражи Огня, Владыки Времени. Ио-Хуа, Ио-Хаи, Ио-Айга. Весьма неприятное трио. А сопровождает их, как я и подозревала, подлый предатель, ренегат. Смотри, вон там на стене. Красная рубашка. Поношенная панама. Негодяй принял сторону наших заклятых врагов.
Это действительно оказался не кто иной, как Никтопапа, теперь уже не призрачно-прозрачный, а непроницаемый для света, как обычный человек. В душе Луки боролись гнев и отчаяние, но он справился с ними. В таком деле надо иметь ясную голову. Крепость Баадал-Гарх нависала над ними и по мере приближения увеличивалась в размерах. Облако, на котором она держалась, распространилось вокруг ковра-самолета царя Соломона Мудрого и, обволакивая Решам, одновременно окружало его крепостной стеной. Лука понял, что их заключили в своего рода воздушную тюрьму, и, даже не видя ничего в небе над головой, он ощущал незримое присутствие некоего барьера, преграждавшего им путь к побегу. Они оказались узниками Времени, и ковер-самолет остановился прямо под крепостной стеной, на которой стояло существо, известное Луке под именем Никтопапа, и с презрением взирало на них.
— Взгляни на меня, — сказало существо. — Как видишь, ты опоздал.
Лука с трудом овладел собой, но сумел крикнуть в ответ:
— Это ложь, в противном случае тебя бы уже здесь не было. Если, конечно, ты не врал, когда говорил про обратный эффект Большого Взрыва. Ты перестал бы существовать, как сам это называешь. А ведь ты утверждал, что тебе этого вовсе не хочется.
— Перестал быть, — поправил его Никтопапа. — Пора уже освоить терминологию. Ах да! Я утверждал, что мне этого вовсе не хочется? Я лгал. С чего бы любому созданию противиться тому, для чего оно создано? Если ты рожден для танца, ты танцуешь. Если ты прирожденный певец, ты поешь, во всяком случае, не сидишь, держа рот на замке. А если ты приходишь в этот мир для того, чтобы вобрать в себя чужую жизнь и удалиться в Небытие, это же высшее достижение, верх всего. Да! Экстаз!
— Получается, ты, если честно, любишь смерть, — произнес Лука и только тогда сообразил, что, собственно, сказал.
— Вот именно, — ответил Никтопапа. — Наконец-то ты это понял. Признаюсь, в какой-то мере я люблю самого себя. Согласен, это не слишком благородное качество. Однако я повторю: экстаз. Да еще какой! Например, в данном случае. Должен признаться, твой папаша сражался со мной отчаянно. Преклоняюсь перед таким противником. Он знает, что ему есть ради чего жить. Возможно, отчасти ради тебя. Но теперь я держу его за горло. И все же ты прав: когда я говорил, что ты опоздал, то опять солгал. Смотри сюда.
Он поднял правую руку, и Лука заметил, что на ней отсутствует одна фаланга мизинца.
— Вот столько жить ему и осталось, — пояснил Никтопапа. — Пока мы разговариваем, жизнь утекает из него и вливается в меня. Кто знает, может, тебе доведется стать свидетелем грандиозного события? И не рассчитывай добраться домой вовремя и спасти его, даже если в этом выдрином горшочке у тебя на шее действительно спрятан Огонь Жизни. Кстати, мои поздравления, ты забрался достаточно далеко. Восьмой уровень! Достижение что надо. Но теперь — не забывай об этом! — Время на моей стороне.
— Ну и дрянь же ты, честное слово, — поморщился Лука. — Какой же дурак я был, что тебе доверился.
Никтопапа холодно усмехнулся.
— Если бы ты не подвернулся под руку, это оказалось бы не так забавно, — признался он. — Благодаря тебе я получил больше удовольствия, потому что сумел его растянуть. Так что спасибо тебе.
— Так для тебя все это было игрой! — воскликнул Лука, но Никтопапа покачал своим недоделанным мизинцем.
— Нет-нет, — с упреком возразил он. — Это отнюдь не игра. Это дело жизни и смерти.
Медведь Пес встал на задние лапы и зарычал:
— Этот тип выводит меня из себя. Позволь разделаться с ним.
Но Никтопапа был вне досягаемости на укрепленном валу, Пес нипочем бы до него не дотянулся. И тогда своим глубоким басом заговорил древний Титан.
— Предоставьте его мне, — попросил он и поднялся с колен из-за спины Сорайи.
Он вырастал все выше, выше и выше. Когда Титан встал в полный рост, задрожала Вселенная (она даже попыталась отвернуться, потому что нагота, увеличенная до таких размеров, гораздо заметнее обычного и на нее трудно не обращать внимания). В давние времена дядя Титана вот так же восстал и разрушил само небо. После этого разразилась битва между греческими богами и двенадцатью гигантами, которые были побеждены и повержены. И вот теперь ветеран той битвы, подобно древним героям пренебрегавший одеждой, поднялся во весь рост. И был он настолько велик, что Сорайя поспешно увеличила размеры ковра-самолета до максимума, чтобы огромные ступни не столкнули всех вниз. Лука с удовольствием наблюдал, как лицо Никтопапы исказилось от страха, когда Титан протянул гигантскую левую руку, схватил его и крепко стиснул.
— Отпустите меня! — пискнул Никтопапа. — Теперь его голос, как показалось Луке, не имел ничего общего с человеческим, в нем слышалось что-то от гоблина, демона и вообще от насмерть перепуганной темной сущности. — Выпустите меня! — вопил Никтопапа. — Вы не имеете права меня хватать!
Титан ухмыльнулся (улыбка его по площади равнялась целому стадиону).
— Видишь ли, — сказал он, — зато у меня есть лево. Мы, левши, всегда поддерживаем друг друга.
С этими словами он отвел руку назад до упора, крепко стиснув в ней дергавшегося и визжавшего Никтопапу, а затем швырнул эту мерзкую, подлую, высасывающую чужие жизни тварь за пределы атмосферы и самой пограничной линии Кармана, туда, где кончается земной мир и открывается космическая тьма.
— Мы всё еще в ловушке, — ворчливо заявил медведь Пес, чувствуя себя несколько задетым титаническим подвигом. Поэтому он добавил, слишком громко и с явным вызовом: — Где вообще эти Аалим? Пусть покажутся, если они не трусы и способны взглянуть нам в глаза.
— Поосторожнее с желаниями, — поспешно одернула его Сорайя, но опоздала.
«Никто не знает, — говорил Рашид Халифа, — обладают ли Аалим какой-либо материальной формой. Может, у них действительно есть тело, а может, они просто принимают какую-нибудь личину, если в этом появляется необходимость, а в иное время существуют как бестелесные сущности, распространенные по всему космосу. Ведь Время — повсюду. В любом месте есть хотя бы Вчера, которое уступает место Сегодня, а тому вряд ли можно рассчитывать на светлое Завтра. Во всяком случае, известно, что Аалим весьма неохотно появляются на публике, предпочитая действовать втихаря, за кулисами. Когда они показываются, то обязательно закутываются в свободные одежды и надвигают на лицо край капюшона, подобно монахам. Никто не видел их лиц, и всех охватывает страх, когда они проходят мимо, — кроме, пожалуй, некоторых детей…»
— Некоторых детей, — произнес вслух Лука, припоминая рассказ Рашида, — детей, которые бросают вызов Времени самим фактом своего рождения. Ведь они возвращают молодость своим родителям.
В действительности, первой эти слова — или что-то похожее — когда-то произнесла мама, но вскоре сама идея влилась в неистощимый поток Лампридовых историй. «Да, — признавался он Луке со смущенной улыбкой, — я украл эту мысль у твоей мамы. Запомни, сынок: чтобы стать хорошим вором, нужно красть что-то хорошее». Да уж, подумал Лука, Похититель Огня Жизни, я последовал твоему совету, папочка, и посмотри, что я украл и куда меня это завело.
Три фигуры, появившиеся на крепостной стене Баадал-Баллада-Гархане внушали почтения ни ростом, ни видом. Лиц их не было видно, а руки они сложили так, будто держали у груди младенцев. Они не сказали ни слова, но в словах нужды не ощущалось. Достаточно было увидеть выражение лица Сорайи и услышать, как поскуливает Койот:
— Maire de Dis[10], не будь я сейчас высоко в небе, бросился бы бежать со всех ног куда глаза глядят!
Слоноптицы тряслись мелкой дрожью и причитали:
— Может, мы вовсе и не хотели участвовать в каких-то там событиях! Может, мы просто хотели жить и сберегать в памяти все, что случается в этом мире. Ведь для этого мы, собственно, и предназначены!
Одно появление фигур в капюшонах повергло в ужас всех обитателей Волшебного Мира. Даже сам великий Титан беспокойно дергался. Лука понял, что все со страхом представляют себе Dis, где будут заточены навеки в глыбах льда. Или видят перед собой птиц, которые примутся вечно клевать их печень. Н-да, подумал он, похоже, наши друзья из Волшебного Мира теперь нам не помощники. Если кто-то и выйдет с честью из этого положения, так это обитатели Реального Мира.
Аалим заговорили в унисон, тихими, потусторонними голосами, от которых исходил тройной холод, словно от сверкающей стали трех неодолимых мечей. Даже отважная Сорайя пала духом при этих звуках.
— Никогда не думала, что мне доведется услышать голоса Времени, — воскликнула она и зажала уши руками. — Это невыносимо! Я этого не переживу!
Корчась от боли, она упала на колени. Все остальные волшебные создания катались по ковру-самолету, содрогаясь от нестерпимых мук, кроме Титана, который с достоинством переносил боль, ибо привык к мучениям за целую вечность, проведенную в цепях, когда посланная Зевсом птица исклевывала его печень. Однако медведь Пес не испугался, а пес Медведь ощетинил загривок и злобно оскалил зубы.
— Вы оторвали нас от Ткацкого Станка, — произнесли хором три голоса, от которых веяло холодом стали. — Мы, все трое, Ткачи. На Станке Дней мы переплетаем нити Времени и ткем Бытие из Становления, Познанное из Познаваемого, Совершенное из Совершаемого. И вот вы оторвали нас от работы, и мировой порядок нарушен. Беспорядок вызывает у нас недовольство. Недовольство, в свою очередь, вызывает у нас недовольство. Поэтому мы вдвойне недовольны. — После короткой паузы они произнесли: — Верните то, что похитили, и, возможно, мы сохраним вам жизнь.
— Да вы посмотрите, что творится вокруг вас! — крикнул Лука. — Вы что, не видите? Не видите, что в вашем мире произошла катастрофа? Разве вы не хотите спасти его? Именно это я и пытаюсь сделать. Все, что требуется от вас, — это убраться с дороги и дать мне вернуться домой…
— Нам все равно, уцелеет этот мир или погибнет, — услышал он в ответ.
Лука был потрясен.
— Вас это не беспокоит? — недоверчиво спросил он.
— Сострадание не по нашей части, — ответили Аалим. — Века безжалостно сменяют друг друга, независимо от желания и воли людей. Все проходит. Только время вечно. Погибнет этот мир, возникнет другой. Счастье, дружба, любовь, страдание, боль — все это преходящие иллюзии, подобные теням на стене. Секунды слагаются в минуты, минуты в дни, дни в года совершенно бесчувственно. Беспокойства не существует. Это Знание и есть Мудрость. Только Мудрость является Знанием.
Секунды действительно бежали неотвратимо, а дома, в Кахани, угасала жизнь Рашида Халифы. «Аалим — мои заклятые враги», — сказал однажды Рашид, и это была чистая правда. Ярость переполняла Луку, из его груди вырвался крик любви и гнева.
— Я проклинаю вас, как проклял когда-то Аага! — крикнул он трем Ио. — Капитан держал своих животных в клетках и обращался с ними жестоко. Вы поступаете не лучше, скажу я вам. Воображаете, что, раз держите всех в своей клетке, можете плевать на нас, мучить, и не беспокоитесь ни о ком, кроме самих себя. Будьте же вы прокляты, все трое! Кто вы такие? Ио-Хуа — Прошлое. Прошло и никогда не вернется, а если и живет, то только в нашей памяти и, разумеется, в памяти вот этих Слоноптиц. Оно никак не может сейчас стоять на крепостной стене Облачной Крепости в дурацком капюшоне. Что до тебя, Ио-Хаи, то Настоящее существует едва ли единый миг. Даже такой малыш, как я, знает об этом. Оно каждую секунду пропадает в Прошлом. Стоит мне моргнуть, как уже ничего не осталось от Настоящего. Так что оно, как все временное, не имеет никакой власти надо мной. А Ио-Айга? Будущее? Да какое еще будущее! Будущее — это сон, мираж. Никто не знает, чем оно обернется. Единственное, что существует наверняка, — это мы: Медведь, Пес, моя семья, мои друзья. И мы будем делать то, что делаем, плохо ли, хорошо ли, на радость или на горе. И уж мы точно не нуждаемся в том, чтобы вы объясняли, что нам делать. Время — это вовсе не ловушка, вы, жалкие фальшивки. Время — это путь, по которому я иду, и сейчас я страшно тороплюсь, так что прочь с дороги! Все здесь слишком долго трепетали перед вами. Пусть избавятся от своего страха и для разнообразия заключат в глыбу льда вас. Не мешайте мне. А впрочем, плевать мне на вас!
Итак, свершилось. Он бросил вызов власти Времени, обнаружив способность, которую признала за ним когда-то мать (а позднее и отец), и чего в результате добился? Овладел искусством громко щелкать пальцами. Не слишком впечатляющее оружие, надо признаться. Но, что любопытно, его проклятие приостановило наступление Аалим, которые сдвинули головы в капюшонах и принялись перешептываться, как показалось Луке — беспомощно. Неужели это правда? Неужели они бессильны против проклятия Луки Халифы? Может, они знали, что он из числа тех самых особых детей, которые не подвластны Времени? В конце концов, Волшебный Мир создан Рашидом Халифов, а значит, и Аалим — его создания, подчиняющиеся установленным им законам? Лука демонстративно поднял руку, как чародей, насылающий проклятие, и что было сил щелкнул пальцами.
В тот же момент Баадал-Гарх закачался, словно дешевые декорации в театре, и все узники ковра-самолета с изумлением наблюдали, как огромные куски зубчатой крепостной стены их воздушной тюрьмы начали разваливаться и падать вниз.
— На них кто-то напал! — выкрикнул Лука, и все, кто был на ковре-самолете, запрыгали от радости, наблюдая, как Аалим спешат покинуть стену, напуганные неожиданной атакой.
— Кто же это? — спросила Сорайя, пришедшая в себя и крайне смущенная проявленной слабостью. — Может, это ВВС Выдрии? Если так, боюсь, они ведут себя как камикадзе.
Нагой Титан покачал головой, и на лице его медленно расплылась улыбка.
— Это не Выдры, — сказал он. — Это боги. Разошлись не на шутку.
— Да, похоже на то, — согласились Слоноптицы. — Впрочем, боги, если разобраться, вообще очень противные.
— Вы, должно быть, не поняли, — со вздохом сказал Титан. — Боги восстали против Аалим.
Он оказался прав. Впоследствии, оглядываясь на события того дня. Лука так и не разобрался, что подтолкнуло богов к мятежу: его ли речь под Древом Ужаса, призванная убедить забытых кумиров, что они живы, пока жив его отец, или проклятие, поколебавшее власть Аалим в обоих мирах, Реальном и Волшебном. А может, боги возмутились сами по себе? Решили, что хватит им, бессмертным, терпеть каких-то Аалим. А Лука со своими спутниками просто оказался случайным свидетелем этого возмущения. Как бы то ни было, весь осиный рой отринутых божеств вылетел из Средоточия Магии сквозь дыру в небесах и обрушил накопившийся гнев на Облачную Крепость. Тут все были заодно: Тает, египетская богиня-кошка; Хаджи, аккадский бог грома; Рун-гну, китайский бог воды с такой могучей головой, что она одна могла обрушить опору небесного свода; Нектар, греческая богиня ночи; скандинавский свирепый волк Феникс, Декалькомания, ацтекский пернатый змей. Всевозможные низшие сущности — демоны, валькирии, ракш асы и гоблины — плечом к плечу с высшими божествами — Ра, Зевсом, Шлакоблоком, Одином, Анну, Вулканом и другими — жгли Облачную Крепость, обрушивали на ее стены цунами, били ее молниями (или хотя бы головами), а знаменитые богини, начиная с красотки Афродиты, во всеуслышание жаловались на то опустошение, которое Время произвело в их внешности, испортив божественный лик, изящные формы и дивные локоны.