По левую сторону от окна стоял массивный двустворчатый шкаф с приоткрытой дверцей. Из щели торчал рукав чего-то синего – то ли рубашки, то ли легкой летней куртки. Ручка на двери отсутствовала, потому, видимо, шкаф и оставляли все время приоткрытым.
Я обернулся к хозяйке квартиры. Она не смотрела на меня, изучала узоры на линолеуме. Матушка же просто пожала плечами. Разрешения пройти в комнату спрашивать не придется.
Я прошел.
На полке над 40-дюймовым телевизором в ряд стояли диски. Всего пара десятков, не больше. Я наклонил голову, прочел названия фильмов. В основном боевики категории Б, но есть несколько серьезных картин. «Кофе и сигареты» Джармуша, «Трудности перевода» Софии Копполы, «Апокалипсис сегодня» ее прославленного отца. А еще «Побег из Шоушенка», «Я – легенда» и даже «Реальная любовь». Парень был не чужд лирики.
Полкой выше стояли книги, большей частью в мягкой обложке, с потертыми переплетами. Несколько детективов и боевиков, что-то из психологии. Книги в твердой обложке представляли собой небольшое собрание не знакомого для меня фэнтези – драконы, рыцари в блестящих доспехах. В общем, довольно пестрое книжное меню, никакой системы. Набросать портрет хозяина по таким предпочтениям в кино и литературе было бы сложно.
Компакт-дисков я не обнаружил. Очевидно, Павел пользовался электронными гаджетами. Хотя и ноутбука тоже нигде не было видно.
– Компьютер был? – обернулся я к Нине Ивановне.
Та лишь кивнула. Все смотрела в пол, будто боялась поднять глаза.
– А, простите, где он сейчас?
В ответ последовал протяжный вздох. Захарьева оперлась рукой о косяк. Только бы она не начала сейчас плакать. Это мало поможет делу («если у тебя есть тут дело, дружище, в чем я сильно сомневаюсь»),
– Он забрал его за несколько дней до своей… своей гибели. Он, знаете ли, последний месяц редко появлялся дома. Жил то ли у подруги, то ли у приятелей каких-то. Иногда забегал пообедать, иногда ночевал, но уходил рано утром. А вторую половину декабря почти совсем пропал, только звонил иногда. Компьютер тогда уже был с ним.
– Чем он занимался? Зарабатывал на жизнь чем?
– Через знакомых устроился в торговую фирму. Они оптом сбывали кафель, санфаянс, еще какие-то мелочи для дома и ремонта. Поработал полгода, купил подержанную машину, стал сам отрабатывать заказы, много ездил по области.
– Вы его потеряли, когда он исчез?
– Знаете, нет. Я привыкла. Когда он учился в школе, я от него не отходила ни на шаг. Боялась лишиться и его. Но ведь он все-таки мальчишка, я не могла его держать возле себя все время. Потом он ушел в армию, отслужил год, вернулся совсем другим.
– Что в нем изменилось?
– Стал замкнутым, молчаливым. Точнее, он всегда был таким, еще в школе, особенно после смерти матери, моей сестры. Но после армии совсем ушел в себя. Часто сидел на диване перед выключенным телевизором и смотрел в одну точку. Я предпочитала не вмешиваться в его дела, не лезть в душу.
Я понимающе кивнул. Свои годы службы я тоже не назвал бы безоблачными, и многое во мне переменилось тогда. Впрочем, мне повезло, я служил в относительно приличной части, где хорошо кормили и командиры не использовали своих подчиненных в качестве боксерских груш. Не многие могут похвастаться таким фартом.
– Он ничего не рассказывал об армии? О друзьях, например?
– Обычные истории: подъемы, отбои, марш-броски, стрельбы, деды.
Я еще раз огляделся. Ничего особенного я больше не увидел. Самая обычная комната молодого человека, проживающего с мамой… хм, с теткой в данном случае. Абсолютно никаких зацепок. Да и цепляться незачем.
Я обернулся к хозяйке.
– Ну что ж, теперь давайте присядем, и вы мне расскажете, чего, собственно, от меня хотите.
Она прошла в комнату – очень медленно, словно ступая по узкой тропинке посреди болотной топи. Задержалась на мгновение у мебельной стенки, коснулась рукой книжной полки. Вздохнула и быстро села на диван. Моя матушка опустилась на стул у двери.
Я ждал первых слов достаточно долго. В тишине слышал, как тикают часы на стене. И до нас доносился звук телевизора из соседней комнаты. Томка проявила свое обычное самоуправство и сделала громче. Где-то нашла пульт, видимо. Она никогда не смотрит телевизор, если пульт не зажат у нее в руке. Все-таки я ее отшлепаю, когда выйдем на улицу.
– Не сочтите меня сумасшедшей, – издалека начала Нина Ивановна.
– И не подумаю.
– Хорошо… но многие так считают, кому я рассказывала о том, что происходит.
– Кто, например?
– Соседки. Бывшие коллеги. Вот только Сонечка ко мне прислушалась.
– Ладно, я вас тоже очень внимательно слушаю.
Захарьева бросила мимолетный взгляд в сторону шкафа.
– Паша приходит по ночам…
Она произнесла этот так, будто слова из нее силой вынимали на допросе. Я поежился.
– Простите, еще раз?
Она повернулась ко мне. В глазах – ни тени сумасшествия. Пожалуй, это был самый ясный и твердый взгляд за то время, что мы общались.
– Он является сюда. Приходит ночью. Я уверена.
Я не выдержал, отвел глаза. Стал смотреть на корешки книг. Мне требовалась пауза, чтобы выработать линию поведения. Переглядываться с мамой не стоило, чтобы меня не обвинили в чрезмерном скептицизме.
Впрочем, что ж… Те, кто меня знает давно, могут подтвердить, что я сам не чужд мистики. Иногда мне в моих расследованиях помогали и помогают настоящие экстрасенсы. Одна из них, кстати, пообщалась с Томкой и на основе этого общения сделала вывод, что в моей дочери заложены природой какие-то необычайные способности, проявления коих я временами замечаю сам. А еще я обожаю мистические триллеры, так что у меня не было оснований отмахиваться от рассказа Нины Захарьевой как от глупой байки.
– Почему вы сделали такой вывод? – осторожно спросил я. – И что вы, кстати, имеете в виду? К вам является его дух? Или он сам?
Черт, кажется, я всего-таки немного переборщил. Она посмотрела на меня исподлобья, поджав губы.
– Я не знаю. В духов я никогда не верила, а сам он являться не может, потому что уже полгода как лежит в могиле.
– Нина Ивановна, вы поймите меня правильно. Мне нужно знать, какой именно помощи вы от меня ожидаете, поэтому я могу задавать любые вопросы, временами самые неожиданные и даже те, которые могут вас разозлить или огорчить. Я прошу относиться к этому спокойно.
Она просто кивнула, стала рассматривать свои руки.
– По ночам я слышу, как скрипят половицы в этой комнате и дверца шкафа. Как видите, он не заперт, но это не потому, что нет ручки или замка. Я плотно закрывала его, и открыть потом можно только с ножом или отверткой. Но наутро он снова был приоткрыт.
Я невольно глянул на шкаф. По спине пробежали мурашки. Я попытался представить, каково слышать ночами шорохи в комнате трагически погибшего племянника, но не смог. Похоже, я недооценивал Нину Ивановну. Сам бы я ни дня не остался жить в этой квартире.
– Шкаф – это еще ничего, – продолжила она. – Иногда я слышу шаги в коридоре. Мягкие такие, как будто он без обуви и даже без домашних тапочек, хотя он всегда носил дома тапки, просто не мог опустить ноги на пол в носках или босиком. В общем, слышу, будто крадется, подходит к двери моей комнаты и стоит.
– Вы все это видели или только слышали?
– Слышала. Что вы, я не смогла бы открыть глаза! Лежу, сердце колотится, а встать и проверить не могу. Словно парализованная.
– Немудрено, – вставила моя матушка.
– Давно вы слышали эти звуки?
Она задумалась. Из рассказа матери я припомнил, что Захарьева после гибели племянника проходила реабилитацию, кажется, даже лежала в клинике. У меня сразу родилась версия, не бог весть какая гениальная: она сидела на антидепрессантах, а они могли оказать какое угодно воздействие – от постоянной сонливости до галлюцинаций.
– Началось в феврале. Потом была пауза небольшая, затем все повторилось. В последний раз я слышала звуки на прошлой неделе.
Мои брови взметнулись вверх.
– Да-да, несколько дней назад он приходил снова. Я плохо спала, совсем что-то было невмоготу. Ворочалась, принимала снотворное, но не могла уснуть. Хотела уже встать, выйти во двор прогуляться, но услышала…
Пауза. Она подбирала слова. Я и предположить не мог, что услышу в следующие несколько минут.
– Я увидела тень на полу.
Мы с матерью переглянулись.
– Тень?
– Да. На пол в прихожей падал свет от уличного фонаря. У нас тут ночью довольно светло, такая иллюминация, что порой приходится плотно закрывать окна шторами, чтобы выспаться. И вот… я видела, как по полу в этом пятне света промелькнул силуэт. И одновременно половицы заскрипели.
Снова пауза. Взгляд Нины Ивановны стал отрешенным.
– Что было дальше? – напомнил я о своем существовании.
Она покачала головой.
– Я не смогла… не смогла подать голос. Было такое ощущение, что он живой, настоящий, вот здесь, у меня дома… пришел навестить или что-то сказать. Вы знаете, бывает чувство, что в доме есть кто-то еще – не только из-за звуков и шорохов. Именно присутствие, ощущение, что ты не один.
Я мысленно все это представил…
… Он стоит там, в прихожей. В нескольких шагах от комнаты, где спит (пытается спать) несчастная одинокая женщина. Его тень мелькнула лишь на долю секунды, но Нина Ивановна ее заметила боковым зрением. Дыхание ее перехватывает. Она смотрит в потолок, ждет продолжения.
Человек (призрак?) не двигается. Стоит, словно палка, с руками по швам. Лишь мерно покачивается. Слышит ли она его дыхание? Нет. Кажется, нет. Но она не может ручаться. После этих таблеток, волнений, потрясений и бессонных ночей она ни в чем не может ручаться. Даже в том, что она сейчас не спит глубоким сном, наглотавшись транквилизаторов, и все это ей не снится.
Наконец, после нескольких томительных минут тишины и ожидания она вздрагивает от звука включившегося холодильника. Вполне обыденный домашний звук, свидетельствующий о том, что мир находится на своем прежнем месте. Нина Ивановна натягивает одеяло до подбородка, но не решается ни нырнуть под него с головой, ни закрыть глаза. Лежит и смотрит на мелькающие на потолке блики от автомобильных фар. Холодильник гудит.
Вскоре она приходит к выводу, что у нее разыгралась фантазия. Пашка был ей как родной. Видит Бог, она любила его, холила и лелеяла не меньше, чем своего собственного ребенка, и насмешница (да что там насмешница – сука законченная!) судьба отняла и этот последний островок счастья. Нет никакой в жизни справедливости! Зачем Господь посылает ей все эти испытания? Что он хочет узнать и понять? Насколько она сильна? Ну, она еще жива и в своем уме, значит, можно взвалить на ее плечи еще что-нибудь?
Она начинает плакать. Слезы стекают из уголков глаз по вискам двумя широкими ручьями. Одеяло закрывает половину лица, и она позволяет себе разразиться проклятиями в адрес Вселенной. Все равно ее никто не услышит.
Но вдруг она снова затихает. Скрип половиц в прихожей. Звон металла… ключей? Или монет в кармане? Или это галлюцинация, черт побери?!
– Паша? – робко зовет она.
Но ответом служит тишина…
– Когда я проснулась утром, – продолжила рассказ Нина Ивановна, прикрывая лицо рукой, – у меня все одеяло было мокрое. Я плакала даже во сне. Впервые в жизни я заливалась слезами, даже не осознавая этого.
Она подняла голову.
– Соня, я просто не знаю, что думать… Антон?
Я ничего не ответил. Я размышлял.
Мистическую сторону дела я не отметал ни в коем случае. Всякое бывает в этой жизни и во всех ее параллельных проявлениях. Не сбрасывал со счетов и психологическое состояние Захарьевой. Но самое интересное, разумеется, заключалось в материалистическом аспекте истории.
– Вы осмотрели квартиру утром?
– Да. Хотя в Пашкину комнату мне заходить совсем не хотелось.
– Вы что-то обнаружили? Следы на полу в прихожей, например, или…
– Нет, – резко оборвала она. Я почувствовал себя неловко. – Ни следов, ни запахов. Ничего. Только вот это.
Я проследил за ее взглядом.
«Ого!».
Нина Ивановна указывала на лист бумаги на краю стола. Тот самый, с цифрами, который я отметил с самого начала.
– Это я обнаружила тем утром. Но так к нему и не прикасалась. Я не знаю, возможно, я сошла с ума, но могу поклясться, что этих предметов на столе не было вечером.
– Вы позволите?
Она махнула рукой – дескать, делайте что хотите.
Лист был оторван от стандартного блока бумаги для заметок. Многие компании заказывают себе такие с фирменной атрибутикой, но этот лист был совершенно чистым, если не считать написанных на нем цифр. Как я и предположил в самом начале, цифры были написаны коричневым фломастером, который валялся тут же (без колпачка, зараза, терпеть этого не могу!). На столе за лампой стоял стаканчик с карандашами и ручками. Там же лежал и искомый блок бумаги для заметок, очень толстый. Судя по всему, пользовались им редко. Сейчас мало кто ведет записи, все телефонные номера или календарь событий мы тут же забрасываем в свои смартфоны. Еще я заметил крышку от пивной бутылки, скрепку для бумаг и старую сим-карту. Обычный мусор.
Я взял в руки бумажку с номером. Без сомнения, это был номер телефона, десятизначный. Написан неуверенной дрожащей рукой. Фломастер уже выдохся, и некоторые цифры были прописаны дважды. Номер оказался вполне читаемым.
9231583659
– Вы не знаете, что это? – обернулся я к хозяйке.
– Нет, я даже не подходила к столу.
– Это номер телефона. По крайней мере, никаких других ассоциаций эти цифры у меня не вызывают.
Я вслух назвал все десять цифр. Произнес комбинацию дважды, медленно. Нина Ивановна отрицательно покачала головой.
– Простите, я не помню номеров. Свой-то вспоминаю с трудом.
Я повертел в руках листок, изучил фломастер. Ничего необычного.
– Вы все же уверены, что перед той ночью ничего этого здесь на столе не видели?
– Уверена.
– Комната была заперта в ту ночь?
– Нет. Я стала запирать ее после той ночи. До тех пор дверь всегда оставалась открытой настежь. Полгода.
– Вы позволите?
Она снова ответила взмахом руки. Я прошел в прихожую. Из гостиной мне тут же улыбнулась Томка.
– Пап-чка, я устала.
– Потерпи. И не мешай мне.
Я осмотрел входную дверь. Железная, довольно прочная, но для опытного домушника преграды не представляет. Замков два: один, запираясь изнутри, не позволяет отпереть его снаружи, второй – обычный, для плоского ключа.
– Нина Ивановна, вы на какие замки ночью закрываете дверь?
– Только на нижний, ключом, – крикнула она. – Я боюсь запираться на верхний. Если со мной что-то случится, ко мне никто не сможет попасть без спасателей. Он очень старый, его еще муж ставил, не подумали тогда, что нужно сквозной брать.
«Как я и предполагал».
Я вернулся в комнату. Захарьева смотрела на меня не то чтобы с надеждой… скорее, с усталым любопытством. Но я не знал, что ей сказать. У меня для нее было три новости: плохая, очень плохая и ужасная. С какой начинать?
После недолгих размышлений я решил просто начать.
– Нина Ивановна, у меня есть три версии. И все они не очень утешительные. Во-первых, я не склонен отметать мистику. Наверно, близкие иногда возвращаются к нам – хотя бы в снах, и в этом нет ничего удивительного. Не хочу показаться грубым, но для вас это наиболее предпочтительный вариант, потому что души умерших едва ли могут нанести серьезный вред, тем более людям, которых они при жизни любили. По другой версии, все происходящее в вашей квартире после гибели племянника – всего лишь плод вашего воображения. Веселого мало, не спорю, но с этим можно как-то бороться. Я думаю, мы можем найти соответствующих специалистов, чтобы решить проблему. Но вот третья версия…
Нина Ивановна напряглась. Думаю, она догадалась, о чем пойдет речь.