Рогатый Барон вздохнул и обронил в эту ладонь три медных гроша. Эльф-гонец извлек из кармана почтовую марку, облизал ее и прилепил себе на лоб. Затем повернулся, скатился по лестнице вниз и мгновенно исчез из виду. На секунду Рогатый Барон вдруг вообразил себя таким вот эльфом-гонцом, который носится себе по белу свету, ни о чем не заботясь…
— УОЛ-ТЕР!
Неосторожные видения барона тут же умчались прочь. Он закрыл за эльфом дверь и откликнулся на призыв супруги:
— Да, моя радость?
— Это были мои шторы?
— Не совсем, — уклончиво ответил Рогатый Барон.
— Что значит «не совсем»?
— Это было известие о твоих шторах, прелесть моя, — пояснил Барон. — Возникла небольшая заминка с их изготовлением…
— ЗАМИНКА? — переспросила Ингрид. — Я терпеть не могу слово — «заминка», ты же прекрасно знаешь!
— Знаю, моя голубка, — кротко промолвил барон, тщетно пытаясь ее успокоить. — Flo тем не менее возникли непредвиденные обстоятельства… Ты же знаешь, как это бывает! О’Грабили обещает доставить шторы завтра к пяти.
— ЗАВТРА! — взвизгнула Ингрид. — Но, скажи на милость, как же мне провести сегодняшнюю ночь? Я же глаз не сомкну! А тебе лучше других известно, какой я могу быть, если не высплюсь…
— О да, еще бы! — устало сказал Рогатый Барон.
— Ах, я буду такой отвратительно ворчливой, Уолтер, что ты меня просто не узнаешь! — пообещала она.
— Надеюсь, все-таки узнаю, — буркнул он себе под нос. — Послушай, Ингрид, — громко крикнул он, задрав голову, — ты же должна понимать, что такие вещи не делаются впопыхах. Ты только представь себе: поющие шторы! Да еще сшитые в полном соответствии с модой и из самой лучшей волшебной материи! Да к тому же украшенные бахромой и магическими блестками! Их шьют вручную самые умелые эльфы-портные. Прошу тебя, потерпи! Подожди еще совсем немного, и шторы действительно доставят сюда, поверь моему слову…
— ЕСЛИ доставят! — выкрикнула Ингрид, и весь замок вздрогнул, так громко она захлопнула дверь своей спальни, где вскоре вновь возобновились шарканье ног и приглушенные рыдания.
Рогатый Барон только головой покачал.
— Это все твоя вина, О’Грабили! — сказал он. — Ну какого черта тебе понадобилось помещать проклятое объявление насчет распроклятых поющих штор в своем проклятом каталоге, если на самом деле у тебя их не было ни в магазине, ни на складе и нужно было искать их по всей Чвокой Шмари? Черт меня побери, но так дела не делаются! — Барон злобно прищурился. — Да, О’Грабили, ты очень огорчил меня и мою дорогую Ингрид! А когда я так огорчен…
— Рогатый Барон будет очень доволен! — воскликнул О’Грабили.
— Это ты уже говорил, — проворчал гоблин-портной, вдевая нитку в своего «швейного» эльфа. — Два раза.
— Но он действительно страшно обрадуется! И мне просто не терпится поскорее увидеть его счастливое лицо…
— Ла, ла, ла! — пропела ткань.
Портной взял в руки огромные блестящие ножницы и, разложив материю на столе для кройки, стал разрезать ее пополам.
— Ла-ла… Ой-ой-ой!
— Немедленно прекрати! — разозлился гоблин и, с грохотом швырнув ножницы на стол, повернулся к О’Грабили. — Нет, ты слышишь? Как только я пытаюсь разрезать ее пополам, она устраивает мне концерт! И эта дрянь отлично умеет добиваться своего! Так я еще долго буду с ней возиться. Кстати, ты уверен, что тебе эти шторы необходимы? Я бы для тебя отличные жалюзи мог сделать!
О’Грабили с сожалением покачал головой.
— Дело в том, что в каталоге указаны именно поющие шторы, — сказал он, — и чертова баронесса требует только их: вынь да положь!
— Ну, ладно. — Портной снова взялся за ножницы. — И зачем только ты предлагаешь в каталоге вещи, которых у тебя даже на складе нет!
— Вот это-то и есть самое странное! — воскликнул О’Грабили. — Я совершенно не помню, чтобы заносил поющие шторы в каталог!
— Ну, знаешь! — проворчал портной. — Кто же, по-твоему, это сделал?
— Я понимаю, конечно, что это мог сделать только я… — нахмурившись, отвечал О’Грабили, — и все-таки я совершенно… НЕ ПОНИМАЮ!!! — Он дикими глазами посмотрел на приятеля. — Ладно, самое главное — ткань я достал, и шторы ты теперь сошьешь, а я быстренько отнесу их в замок Рогатого Барона, и тогда, если не возражаешь…
— Тебе хорошо говорить! — скорбно заметил портной. — Ты ведь не работаешь с материалом, который не желает вести себя тихо. — Он ткнул пальцем в потертую ткань, и та пронзительно взвизгнула. — А у меня от этих воплей все поджилки трясутся.
— Вот, возьми, — сказал О’Грабили, извлекая из кармана пару больших меховых затычек для ушей. — Попробуй.
Гоблин удивленно уставился на меховые затычки.
— И что я должен с ними делать? — спросил он.
— Это для ушей, глупый, — пояснил О’Грабили. — Тебе надо уши ими заткнуть.
Портной, сделав, как ему было велено, разгладил материю на столе и взмахнул ножницами, но не услышал ни звука.
— Вот и прекрасно, — сказал О’Грабили. — Теперь шей поскорее!
Но портной только тупо смотрел на него.
— ПРИНИМАЙСЯ ЗА ШТОРЫ! — проорал О’Грабили.
Гоблин нахмурился и одними губами спросил:
«Что?»
О’Грабили, окончательно разозлившись, вынул одну из затычек и проревел портнохму в самое ухо:
— НЕМЕДЛЕННО ПРИНИМАЙСЯ ЗА ШТОРЫ!
— Хорошо, хорошо, — закивал головой гоблин, поспешно затыкая ухо. — Слышу, я же не глухой!
— Боже, дай мне силы! — пробормотал О’Грабили.
А портной уселся на табурет, взял в руки ножницы и на этот раз — несмотря на пение, жалобные причитания и бесконечные вопли — все-таки разрезал ткань и принялся шить, заставляя швейного эльфа двигаться с невероятной скоростью.
— Отлично! — воскликнул О’Грабили, когда готовые шторы наконец оказались у него в руках, — Выглядит весьма уютно. Настоящие поющие шторы!
— Ла-ла-ла! Ла-ла-ла! — запели шторы дуэтом, но, что называется, ни в такт ни в лад.
— И это ты называешь пением? — заметил портной. — Больше похоже…
— Ой, только не начинай, умоляю! — поморщился О’Грабили, — У баронессы музыкальный слух напрочь отсутствует, и она от штор будет просто в восторге, уверяю тебя. — Он что-то вдруг вспомнил и нахмурился. — Ох уж этот мне Рэндальф Мудрый! Он ведь как раз к Людоедским Холмам направлялся, «мудрец»! И вот что я тебе скажу: мудростью в его башке и не пахнет!
— Пришли, увидели и удрали! — гневно говорила Вероника, сидя у Рэндальфа на голове, пока Норберт спешил назад, к горной дороге. — А Джо Варвар, твой великий герой-воитель, и Генри Мохнатый, его верный боевой пес, пропадай, да? Теперь, видимо, их тоже выжали как лимон….
— Довольно, Вероника, — попытался остановить ее Рэндальф. — Ты, кажется, уже высказалась.
— И Энгельберт Необъятный, — продолжала Вероника, не обращая на него внимания, — тоже куда-то исчез. Видимо, продолжает выжимать овец…
— Заткнись, Вероника! — рассердился Рэндальф.
Норберт смахнул слезу и спросил:
— Так ты решил, куда мы теперь направимся, господин мой?
— Домой, разумеется, — вздохнул Рэндальф.
— Домой? — удивился Норберт.
— Да, Норберт, — подтвердил свое решение волшебник. — Давай-ка пойдем домой.
9
Две из трех лун Чвокой Шмари сияли в небесах, ярко освещая группу из двух десятков людоедов, сидевших кружком у гигантского ревущего костра, разведенного на площадке между жилыми пещерами. Громким эхом разносилось по холмам сонное причмокиванье — это людоеды, точно младенцы, сосали палец.
Один из них, самый крупный, зажав в руке живую мохнатую собачонку, медленно водил ею по щеке и счастливо улыбался. Собака, похоже, не возражала: она виляла хвостом и «пела», издавая весьма своеобразные трели, очень похожие на тирольские «йодли» — видимо, тоже пребывала в полном благорастворении.
Один из людедов вынул палец изо рта и, обращаясь к мальчику, сидевшему с ним рядом, заметил:
— Наконец-то старый Энгельберт пришел в себя!
— Да, Джо, ты молодец! Совершенно его успокоил, — прибавил другой великан.
— Ему ведь и требовалось-то — немного понимания, — сказал первый.
— Как и всем нам, в сущности, — заметил третий великан.
— А ведь понять его было так просто! — продолжал первый. — Вот как бы ты, например, чувствовал себя, потеряв любимую игрушку — ну, с которой ты с детства спишь? — И для наглядности он продемонстрировал Джо весьма потрепанного плюшевого медведя с одним глазом, одним ухом, одной верхней лапой и без обеих нижних. — Просто не знаю, что бы я делал, если б мой Трубач потерялся!
Джо кивнул. Он все еще никак не мог поверить ни собственным глазам, ни собственным ушам. Другие людоеды тоже стали показывать ему свои любимые игрушки — кто-то безволосую растерзанную куклу, кто-то замызганное игрушечное одеяльце или грязное махровое детское полотенчико…
— А Энгельберт своей игрушкой особенно гордился, — продолжал первый людоед. — Правда, пеленочка уже выстиралась, износилась, но он все равно очень ее любил. А знаешь, почему?
— Почехму? — спросил Джо.
— Потому что это была заколдованная пеленка! Она умела петь!
— Она и сейчас петь умеет? — задумчиво спросил Джо.
— Ну да! Мать Энгельберта раздобыла ее, едва он на свет появился, — у одного волшебника с Зачарованного Озера, Роджера Морщинистого…
— Ну, конечно, случилось это задолго до того, как нее волшебники исчезли, — пояснил второй людоед. — В наши-то дни ничего подобного раздобыть невозможно. А пеленка Энгельберта вообще одна такая была… Незаменихмая! Вот почему он так сильно расстроился, когда она пропала. Она ведь его каждую ночь убаюкивала.
— Да уж! Энгельберт ее по-настоящему любил, — подтвердил второй людоед. Говорил, что его пеленочка пахнет теплыми материнскими объятиями, и повсюду с собой носил…
Энгельберт, явно прислушивавшийся к их разговору, вдруг выдвинулся вперед и горестно воскликнул:
— Пока кто-то ее не украл! На прошлой неделе. Я просыпаюсъ, а ее нет! Украли! — Глаза его затуманились слезами, — Украли, подлые воры! Украли мою любимую, чудесную, поющую пеленочку…
— Возьми себя в руки, парнище, — принялись утешать его другие людоеды, — успокойся!
— За что они так обидели Энгельберта? — продолжал Энгельберт дрожащим голосом; лицо его покрылось красными пятнами. — А эти паршивые овцы никуда не годятся! Они, может, и мягкие, но издают такие ужасные звуки, стоит их хоть чуточку скругить…
Генри возбужденно залаял и лизнул Энгельберта прямо в нос, похожий на огромную картофелину. По физиономии людоеда расплылась блаженная улыбка.
— Генри гораздо лучше паршивых овец, — нежно глядя на песика, сказал Энгельберт. — И голос у него такой приятный, мелодичный!
— А как та игрушка, та пеленочка пела? — спросил Джо. — «Ла-ла-ла», да? — Он постарался спеть похоже.
— Да! — дружно заволновались людоеды. — А ты откуда знаешь?
— Мне кажется, я ее видел, — сказал Джо, вспомнив встречу с О’Грабили на дороге, ведущей от Эльфийского Леса.
— Ну, теперь это уже почти не имеет значения, — сказал Энгельберт. — Ведь теперь у меня вместо старой пеленочки есть Генри! — И людоед любовно прижал к щеке зажатого в руке песика.
Генри от удовольствия завилял хвостом и залаял тем же странным «тирольским» лаем. В ответ на его пение Энгельберт добродушно посмеивался и приговаривал, почесывая псу брюшко:
— Вы только послушайте! Он же просто бесподобен!
Джо печально кивнул.
— Я тоже так думаю, — сказал он. — Только дело в том, Энгельберт, что принадлежит-то он мне, И мне тоже будет его ужасно не хватать, если ты его себе оставишь. Ведь я вырастил его из крошечного щенка.
Энгельберт встрепенулся и даже рот от воленния открыл.
— Неужели ты… хочешь его у меня забрать? — спросил он, и голос его опять задрожал. — Неужели ты хочешь оставить Энгельберта без любимой игрушки? Нет, я этого не вынесу!
— Ты же знаешь, что началось, когда у него стащили поющую пеленку! — напомнили Джо остальные людоеды.
— Знаю, — сказал им Джо и опять обратился к Энгельберту: — Слушай, а если я сумею вернуть тебе твою любимую пеленку,'ты вернешь мне Генри?
Людоед недовольно надул губы.
— Ну, я не знаю… — неуверенно пробубнил он.
— Энгельберт, я имею в виду ту самую пеленку, твою любимую, — ласково продолжал убеждать его Джо, — самую лучшую в мире, которая с раннего детства убаюкивала тебя своим пением и пахла теплыми мамиными объятьями… — Он улыбнулся. — В общем, ту самую, которая дорога тебе так же, как мне — Генри!
Энгельберт долго смотрел то на Джо, то на Генри, го снова на Джо…
— Ладно, — сказал он наконец. — Договорились!
На следующий день в начале шестого, вскоре после чая, в дверь замка громко постучали, и Рогатый Барон побежал открывать. На пороге стоял О’Грабили.
— Наконец-то! — недовольно воскликнул Рогатый Барон. — Ждешь тебя тут целую вечность!
— Поющие шторы нельзя делать впопыхах, — важно пояснил О’Грабили. Встретившись с эльфом-гонцом примерно на середине пути между Гоблинтауном и замком, он уже знал, как отчаянно жаждет Рогатый Барон заполучить поющие шторы. — И кроме того, — прибавил он неприятным тоном, — я хотел бы знать: к чему все эти угрозы насчет донжонов, волшебников и розовых смердунов?
— Не обращай внимания, это относилось вовсе не к тебе, — буркнул Барон. — Ты принес шторы, и это главное! — Он вдруг нахмурился. — Но где же они?
О’Грабили развязал заплечный мешок, и оттуда донесся звук двух приглушенных голосов, поющих, что называется, ни в лад ни впопад. Он извлек обе шторы из мешка и продемонстрировал их Рогатому Барону, движением опытного купца набросив их на сгиб руки.
— Выглядят они, надо сказать, довольно потрепанными, — заметил Рогатый Барон, морща нос, — и пованивают изрядно… Пожалуй, за это следовало бы несколько снизить цену…
— Ты, должно быть, шутишь, господин мой? — воскликнул разъяренный О’Грабили. — Таких поющих штор нет больше нигде в мире! Ты просто представить себе не можешь, сколько я исходил, прежде чем отыскал их!
Монотонное пение становилось все громче. Оно эхом отдавалось от сводчатых потолков, возносясь к верхним этажам замка.
— Уолтер, что это? — раздался пронзительный, но все же исполненный надежды голос. — Мне кажется, я слышу ПЕНИЕ? Неужели наконец-то прибыли мои шторы?
— Д-да, дорогая., это они, — откликнулся Рогатый Барон. И пробормотал себе под нос: — Если эту какофонию можно назвать «пением»!
— Но ты, господин мой, вовсе не обязан их покупать, — обиженно заметил О’Грабили, складывая шторы. — Не хочешь — как хочешь. Я, разумеется, знаю многих, кто просто мечтает…
— Ах, Уолтер! — вскричала Ингрид. — Ты самый замечательный Рогатый Барон в Чвокой Шмари! Я знала: ты меня не подведешь, не обманешь! Я ни на минуту не сомневалась в тебе!..
— Но если, господин мой, ты все-таки хочешь их получить, — продолжал негромко О’Грабили, засовывая шторы в заплечный мешок, — то тебе прекрасно известно: за них следует уплатить полный кошель серебра!
— Грабеж среди бела дня! — жалобно пробормотал Барон. — Одной серебряной монеты более чем достаточно…
— УОЛТЕР! — взвизгнула Ингрид. — Я женщина терпеливая, но ты поистине испытываешь мое терпение! Ты подталкиваешь меня к крайним и очень жестоким мерам. — Она угрожающе помолчала. — Я ХОЧУ НЕМЕДЛЕННО ПОЛУЧИТЬ СВОИ ПОЮЩИЕ ШТОРЫ!
— Сейчас, сейчас, дорогая! — крикнул Барон. Он повернулся к О’Грабили и сунул ему тяжелый кошель с серебром. — Насколько я полагаю, за такие деньги ты мне их и повесишь?
— Я делаю это для своих клиентов далеко не всегда… — с достоинством ответил О’Грабили, но брови Рогатого Барона так угрожающе сдвинулись, что гоблин закончил елейным тоном: — Но для уважаемой баронессы я повешу их с превеликим наслаждением!
И тут в дверь вдруг забарабанили, да с такой силой, что О’Грабили так и подскочил на месте, а Рогатый Барон завертелся волчком.