– А вдруг клад найдем? Тогда и с Великим рассчитаемся. Помнишь, он сам говорил...
Огляделись – никого кругом, одни кресты на могилах, деревья недвижно стоят, листвой не трепещут.
Шмыгнули за ограду, нырнули в склеп.
– Постой-ка, – Колька придержал друга за рукав. – Видишь?
– Вижу. Это он здесь лазил. Этот... с черным лицом.
На пыльном полу остались заметные следы. Особенно две дорожки, которые прочертили львиные лапы.
Обошли постамент со всех сторон, переглянулись. Колька пригнулся, заглянул под низ, а львиные лапы разве что не обнюхал.
– Ты понял, Миха?
– Еще бы! – по привычке соврал тот.
И Колька по привычке не поверил, объяснил:
– Лапы снизу – полукруглые. Чтобы скользили лучше. Чтобы этот комод можно передвигать.
– А зачем? – удивился Мишка.
– А я знаю? – Колька забыл про свою апатию, был уже деловит и решителен. – Дуй, Миха, домой, захвати какую-нибудь железяку и свечку.
– Да ладно, Колян... Мы лучше...
– А в лоб?
– Понял. Я мигом. Одна нога здесь, другая еще больше.
Пока он бегал, Колька попытался сдвинуть камень, упираясь в него руками. Не получилось – ноги скользили по гладкому, хотя и в пыли, каменному полу.
– Во! – ввалился Мишка, потрясая ломом. – Годится? Я его у Корзинкиных спер. Он им все равно до зимы не понадобится.
Колька взял лом, подсунул под постамент, налег. «Комод» легко сдвинулся с места, открыв отверстие.
– А вдруг он там? – предостерег Мишка, увидев, что Колька в азарте уже готов спуститься вниз.
– Ага. Там. Забрался и задвинулся. Чтобы свет не мешал. Полезли. – И Челюкан зажег свечу...
...– Да нет, что вы говорите, Петр Алексеевич, – рассуждал Сентя, зашедший навестить Великого, – отпетая шпана. Никаких интересов, ни проблеска светлой мысли, ни капли фантазии, кроме как чего-нибудь натворить. На пакости они имеют редкую изобретательность. – И незаметно почесался, сморщившись от воспоминаний.
«Насчет натворить ты прав, скоро они такое вам натворят – долго не забудете», – подумал Великий, а вслух сказал:
– Вы несправедливы к ним, Арсентий Ильич. Ребята одинокие и потому отзывчивые. Их надо понять. И они добром ответят.
– Да, вы имеете на них влияние, – согласился Сентя. – Боюсь только, что уже поздно. На доброе дело у них потенциал исчерпан. Не будет в них проку. – Он отставил пустую чашку, подошел к окну. – Дожди скоро зарядят. Реки разольются. Опять нас водой от мира отрежет.
– Почему вы уверены? – чуть встревоженно спросил Великий, вставая.
– У нас тут свой климат, – вздохнул Сентя. – Свои приметы. Вон тот краешек неба старики «гнилым углом» называют. Как только там начинает сереть, облачка собираются, – значит, жди затяжного дождика. Тоска...
Стукнула, сильно распахнувшись, дверь – на пороге возникли взъерошенные, перемазанные Колька с Михой.
Сентя нахмурился:
– Это что такое? Ну-ка, юноши, выйти и войти как положено.
Дверь послушно затворилась, в нее раздался стук, и прозвучали два голоса:
– Можно войти?
– Войдите, – отозвался Сентя и посмотрел с важностью на Великого: вот, мол, как я с ними.
«И дурак же ты, братец», – подумал Великий, а вслух сказал:
– Они уважают вас.
Сентя важно кивнул и... почесался.
Затем директор откланялся. Великий вежливо улыбнулся ему, закрыл за ним дверь и повернулся к ребятам.
Они не узнали его. Это был совсем другой, чем секундой назад, человек. Взгляд его был холоден и жесток. Даже злобен.
Мишка на всякий случай будто ненароком приблизился к окну. За окном – школьный двор, за ним Сентин огород, роща, дремучие леса – никакой, даже самый Великий, не найдет беглеца в их глуши.
– Где инструменты? – рявкнул Великий, наступая на ребят.
Они молча переглянулись – откуда он знает?
– Делись куда-то, – пробормотал Мишка, чувствуя свою личную вину. – Вот прямо в руках были – и исчезли. Наверное...
– Волк унес, – продолжил за него Великий. – Знаю я этого волчару. Сейчас мои инструменты в коляске мотоцикла едут в город, на экспертизу. Такое дело, сопляки, сорвали. Ни хрена не умеете.
Великий раздраженно расхаживал по классу, делая вид, что собирает вещи к отъезду.
– Сроку даю вам два месяца. Что хотите – продавайте, где хотите – воруйте, но чтобы деньги за инструменты выслали. Вот адрес, – черканул на клочке бумаги несколько слов.
– Мы подземный ход нашли, – буркнул Колька.
Великий осекся, бросил недоверчивый взгляд:
– И что?..
– Он в две стороны ведет. За реку и в церковь. Наверное...
– Что значит – наверное? – снова повысил голос Великий.
– Мы вот так вот спустились, – вступил с объяснениями Миха, показывая руками, – потом вот так вот прошли, – изобразил ладонью – будто рыба хвостом махнула, с крючка сорвавшись, – обратно поднялись – и все. Дальше хода нет...
– Как это нет?
– Стена глухая. Железки ржавые кругом. Скелеты. Которые с зубами, которые без зубов. А один – воще!..
– А крокодилов там нет?
Мишка не успел соврать. Колька его перебил:
– Будут. Заведутся. Туда все время вода подтекает. Наверное, река себе ход моет.
– Рисуй! – Великий кивнул на доску. Колька взял мел.
Увлеченные, они не заметили, как на подоконнике бесшумно раздвинулись цветочные горшки и блеснули между ними чьи-то большие любопытные глаза. Среди веснушек.
– Должен тут проход быть, – сказал Великий. – Надо мне самому посмотреть.
– Вы не пролезете, – поспешил предупредить Мишка, опасаясь, что за вранье насчет скелетов ему добавка будет. – Там вот так вот узко. И костей полно.
– Ты меня испугал. – Великий переоделся в спортивный костюм, переобулся в кроссовки. – Пошли.
– Прямо днем?
– Вот именно.
Великий плавно шествовал, будто корабль плыл, по селу, раскланиваясь, кивая по сторонам, помахивая рукой.
Мишка с Челюканом, чуть приотстав, сопровождали его, как два бравых адъютанта боевого генерала.
Встретив Корзинкина, Великий стал навязчиво пояснять, придерживая его за рукав:
– Вот, хочу кладбище ваше осмотреть. Говорили мне: много там интересных памятников есть, произведения искусства, так сказать, шедевр печального ваяния.
Корзинкин слушал невнимательно, перебирая ногами, топчась на месте. Наконец не выдержал:
– Пусти, Лексеич, некогда мне – за ломом к Серегиным бегу. Вишь, старый погреб разбирать надумал, а лом свой никак не найду. Табличку, что участковый дал, прибил да лом рядом поставил. И куда он делся?
– Крокодил его съел, – вполголоса уронил, не удержавшись, Мишка.
– Чего? – вылупился на него доверчивый Корзинкин.
– Крокодил в реке появился. Участковый говорил: из зоопарка приплыл. От голода спасаться. Вот и сожрал.
Корзинкин был не только доверчив, но и туповат.
– Как же? Он ведь в реке, а лом...
– В реке, – хмыкнул Мишка. – Это он днем в реке, а ночью по дворам шастает. Подъедается.
– Да как же? Железка-то длинная. Как же он ее заглотил-то?
– Вдоль, – ответил Мишка и, подумав, прибавил: – Молча.
– Ща в лоб, – шепнул Колька, давясь от сдерживаемого смеха.
– Ишь ведь. – Корзинкин побрел дальше, разводя руками.
– Лом, надо полагать, – высказался Великий, когда бормотание Корзинкина затихло вдали, – в склепе остался?
– Надо полагать. – Мишка, как гусар перед дамой, склонил голову.
Сбрехнул он машинально, по привычке. Но сообразил, что польза от этого крокодила будет. Корзинкин, конечно, поделится новостью, все село узнает. И значит, любопытная Чашкина по ночам в огород не выйдет, приглядываться к огонькам на кладбище побоится. И так ведь деревню слухи тревожат, что меж могил привидения бродят.
И Мишка похвалился своей находчивостью. Великий одобрил, а Колька усмехнулся, он приятеля лучше знал. Мишка такой: ляпнет что-нибудь, а потом выкручивается.
Пришли на кладбище. Великий так и шел впереди, оглядывая надгробия, останавливаясь, иногда громко высказывая свое восхищение творениями древних кладбищенских камнерезов.
Колька несколько раз сунул Мишке локоть в бок. Тот непонимающе смотрел на него. А Колька думал о том, что не они Великого ведут к склепу, а он их. Значит, дорогу-то и без них знает! Странно...
Спустились в склеп.
– Саркофаг вскрывали? – Великий кивнул на взломанные застежки гроба. – Что обнаружили?
– Тряпки какие-то, – начал перечислять Мишка, загибая пальцы, – кастрюлька ржавая без дна, пряжка от ремня, пустая бутылка и две дохлые мыши.
– Фу! – передернулся Великий. – Гадость какая! Нигде от них спасения нет!
Откатили в сторону «комод».
– Вы на шухер, братаны, – скомандовал Великий. – Снаружи.
– А чего там делать?
– Комаров отгонять. Любопытных. – И Великий, включив фонарь, довольно проворно спустился в дыру.
Вскоре затихли его шаги, исчез свет фонарика. «Опрокинуть бы сейчас этот комод на дырку, – подумал Челюкан, – и ну его в болото со всеми кладами. Без проблем». Мишка, похоже, размышлял примерно о том же.
Ребята выбрались наверх, уселись на ближайшем камне.
– Узнает Андрюха про наши дела, – вздохнул Колька, – он нам все припомнит.
– Откупимся, – беспечно отмахнулся Мишка, – если клад найдем.
– От него не откупишься. Он шибко честный, – Колька хотел это сказать с иронией, а получилось против воли с уважением.
– Нет, ну скажи, чего он батяню моего в тюрьму упек, а?
– Толку тебе от твоего батяни... Неделями сидеть не мог!
– Все-таки – отец, – рассудительно проговорил Мишка, – родная кровь.
– Пьяница и жулик, – подвел Колька итоги дискуссии. – У своих же крал.
– Так ты за кого? – Мишка возмущенно привстал. – За меня или за Андрюху? За мента? Которому Серега глазки строит?
В ту же секунду Мишка исчез. Правда, не полностью. Из-за камня торчали вверх его ноги. Оттуда же доносилось бормотание, но слов было не разобрать. Мишка благоразумно изображал возмущенную речь, стараясь не брякнуть лишнего, чтобы не схлопотать по второму разу.
...Из склепа выбрался Великий, сощурился от света, очень довольный чем-то.
– Клад нашли? – вскочил Мишка.
– Почти, – ответил тезка царя, отряхиваясь. – Еще несколько штрихов – и мы у цели.
– А в каком месте? – не отставал Мишка. – Мы ведь там все обыскали.
– Под скелетом. У которого два зуба всего.
– Чего ж не забрали-то? – съехидничал Мишка. Видно, мало ему попало от Кольки, еще захотелось.
– А он челюстью щелкает, кусается, – весело ответил Великий, противореча сам себе. – А если всерьез, то поработать немного надо. Но это я сам. Только вот чем? Инструменты...
– Подберем чего-нибудь, – торопливо пообещал Мишка. – В кузне стырим. У Корзинкина. Да, Коль?
Колька молча пожал плечами.
Вернувшись в школу, Великий зашторил окна, открыл стенной шкаф, где под грудой старых учебников, драных карт и глобуса с пробитым в Тихом океане боком прятался десантный мешок с инструментами и снаряжением. Тот самый, который «потеряли» ребята.
Покопавшись в мешке, он что-то отобрал, добавил бесшумную дрель на батарейках, два фонаря. Уложил в сумку, а мешок опять спрятал в шкафу. Раздернул шторы, присел на подоконник, закурил.
В «гнилом углу» клубились облака, лезли друг на друга. И среди белого все чаще стало мелькать черное – облакам не терпелось собраться в тучи.
«Надо торопиться, – думал Великий. – Пойдут дожди – я отсюда не выберусь».
Вечерело. Великий собрался на традиционную прогулку по селу. Он взял за правило посидеть вечерком с Силантичем на скамеечке перед церковными воротами, обсудить деревенские новости, покурить на вольном воздухе, угостив старика хорошей сигаретой.
Переодевшись, взяв свою любимую трость, он сделал странную вещь. Достал из внутреннего кармана плоскую коробочку, а из нее вынул сигарету и вложил ее в пачку. Причем так, чтобы кончик немного выступал над другими сигаретами. Поправил перед зеркальцем галстук, сдвинул немного набекрень шляпу и вышел из школы.
Силантич уже ждал его. Великий присел рядом.
Село затихало. Кое-где еще звенели подойники у запоздалых хозяек, слышались смех и магнитофон у клуба. Полинка гремела колодезной цепью – добрые люди уже кто спать, кто к телевизору, а ей приспичило на ночь глядя по воду пойти. Ну, с нее станется. Она могла на ночь глядя и пироги затеять. Характер такой – всегда спешит и никогда не успевает. В одно место идет, а совсем в другом окажется. Пойдет в лавку за солью, а купит кружку...
Посидели, помолчали. Великий угостил Силантича сигареткой. Той самой, что больше других торчала из пачки. Дед с удовольствием закурил, прибил комара на шее, начал молодость вспоминать. Какой он был лихой, умный и красивый. Как без него ни одно дело в селе не ладилось. И во всей стране тоже. Но все чаще дед прерывал рассказ сладкими зевками, несмотря на то, что Великий слушал его вежливо и не перебивал.
После очередного зевка исключительной глубины Силантич шлепнул себя ладонью по губам, смущенно проговорил:
– Во раззевался старый, к дождю, что ли? Небось кишки видать, да?
– Не все еще, – успокоил его Великий. – Да и мне, однако, пора. Будь здоров, дед.
Сторож с облегчением, но с явным усилием поднялся и побрел в церковь, споткнувшись на ступенях паперти.
Великий проводил его внимательным взглядом: как дед выписывает ногами кренделя, как, хоть ты тресни, не может поймать рукой дверную ручку – все промахивается мимо. Удовлетворенно кивнул, усмехнулся, подобрал дедов окурок и зашагал неторопливо к школе.
Глава XII
ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ
Вечером Ратникова вызвали в райотдел: проводился общегородской рейд по ликвидации нескольких группировок, занимающихся рэкетом на колхозном рынке и автовокзале, а людей не хватало, потому привлекли даже участковых.
Андрей быстро собрался, помедлил на крыльце, вглядываясь в вечернее небо. В «гнилом углу» копошились пока еще серые облака. Они, словно натыкаясь на стену, расползались, мешая друг другу, пытались обойти ее по сторонам, поднимались вверх, сколько могли, опускались все ниже и ниже. И все это беспокойное месиво набухало, росло, раздувалось, пыхтя и сердясь. Белое, синее и серое смешивалось, чернело на глазах. Деревья в панике, суетливо и бесполезно, стали размахивать ветвями, словно хотели разогнать низкие, уже до крон опустившиеся тучи. И вроде бы там, где доставали до них, им это удавалось – клубились, кипели белые барашки. А вот выше все уже было черно до самой середины неба...
Очень некстати этот вызов в город. Ох, как нужно именно сейчас быть в селе, чтобы контролировать ситуацию, чтобы не опоздать. Не простишь потом себе опоздания...
«Если зарядят дожди, – с тревогой думал Андрей, заводя мотоцикл, – то через день-два Великому придется удирать, иначе не проедет. Значит, в ближайшие ночи нужно ждать его действий. Да не его, сам он на ограбление не пойдет, не зря же пацанов столько времени обрабатывал. Не опоздать бы».
Когда Андрей выехал за село, навстречу тучам, ветер донес до него и бросил в лицо первые, еще редкие капли будущего долгого дождя...
Великий серым волком пробрался в церковь, внутрь колонны, закрепил один фонарь на подставке, а другой на лбу и приступил к работе. Тихо жужжала дрель, тихо постукивал молоток, позвякивало чуть слышно железо. И через некоторое время он сказал себе вслух, негромко: «Вот и все. Сим-сим, откройся». Потянул легонько конец цепи, что-то щелкнуло, и верхний край плиты стал медленно опускаться вниз, уходить в помещение и наконец мягко лег на пол.
Великий выключил фонари и бесшумно вступил в храм. В руке его была большая сумка. Он быстро, стараясь, чтобы не отдавались под сводами шаги, прошел за алтарь. Через какое-то время вернулся. Остановился перед образом Божией Матери с младенцем Христом, затеплил свечу и перекрестился.