Е. Кононенко
БЕЖЕНЦЫ ИЗ ДЕРЕВНИ БЕЛЕ
Ремедио жилось очень скучно. Ей уже пошёл четырнадцатый год, а она не умела ни читать, ни писать. Девочка не могла ходить в школу: она должна была помогать отцу и матери по хозяйству.
У Ремедио трое братьев и сестра. Мануэль пас свиней, а Франциско — коз. Это было не особенно весело, но ничего не поделаешь: каждый в семье должен работать. Ведь отец и мать тоже трудились целыми днями, отец и мать тоже мечтали научиться читать книжки, но так и остались неграмотными. Только самым младшим ребятам — Альфреду и Кармен — приходилось меньше работать.
Иногда отец говорил детям:
— Ничего, ребятки, придёт время, и вы непременно поступите в школу. Альфред и Кармен уже наверняка будут грамотными. Да и ты, Ремедио, ещё научишься читать. Потерпи, дочка, скоро в Испании будут ходить в школу не только дети богачей…
Он любовно гладил курчавые волосы Ремедио. Девочка смеялась. В её темных, как вишни, глазах светилась радость. Все дети Испании будут учиться! Все дети! Поскорей бы, поскорей бы уж прогнали проклятых фашистов, которые хотят, чтобы хорошо жилось только богачам! Поскорей бы, а то ведь дни бегут быстро, вдруг она состарится и так и не успеет научиться читать, так и не узнает, что делается на земном шаре…
Вечером, укладываясь спать, Ремедио и Франциско тихонько болтали.
Франциско тоже очень хотел учиться, и от одной мысли, что он всю жизнь будет пасти глупых и упрямых коз, ему хотелось плакать. Почему, почему все так устроено, что он должен целыми днями ухаживать за козами, а другие мальчики читают книжки, рисуют, делают модели паровозов и кораблей? Ведь он такой же мальчик, как и они! Неужели существует такая страна, о которой много раз говорил отец? Это, наверно, сказка. Это отец говорит, чтобы утешить их.
Франциско жмурил глаза под одеялом.
— Ремедио, ты спишь?
— Не сплю.
— Ремедио, как ты думаешь, там крыши красные, в этой стране?
— Не знаю.
— Наверно, красные! Ремедио, как ты думаешь, там очень холодно? Там, наверно, всегда снег и люди ходят на лыжах… Мальчики и девочки там, наверно, одеваются в теплые шкуры.
— Я бы хотела, чтобы наше солнце меньше грело, но чтобы у нас было хорошо, как у них. Я думаю, если там даже очень холодно, то в домах, наверно, большие печи.
— Ремедио, как ты думаешь, это все выдумки или правда? — тихо вздыхает Франциско.
— Конечно, правда! Конечно, правда, Франциско! — восклицает девочка. — Когда я в позапрошлом году была в Беле на карнавале, об этом даже говорили мурги, а они-то уж все знают.
Мурги — это странствующие актёры. Ремедио, ее братья и сестры жили в провинции Малага, в трех километрах от села Беле. Они никогда в жизни не были в городе. Только раз в год семья отправлялась в Беле на карнавал. Это был у Ремедио самый любимый день в году.
Взрослые и дети наряжались в лучшие платья. Женщины украшали прически большими гребнями, одевали на лицо маски, а плечи покрывали яркими, пестрыми шалями. С флейтами, с тамбуринами люди шли по улицам. В село приезжали мурги. Они устраивали на площади своё «табладо» — эстраду, пели, плясали и рассказывали всякие занятные истории.
В этот день Ремедио бывало весело. Она прекрасно себя чувствовала в своем праздничном розовом платье, забывала о горестях и много танцевала.
— Ремедио, — говорила мать, — отдохни немножко, у тебя завтра будут болеть ноги.
— Ничего, мамита, дай мне натанцеваться на весь год! — кричала, смеясь, Ремедио, и её розовое платьице снова кружилось в карнавальной пляске.
На карнавале Ремедио впервые услыхала о СССР. Мурги раскладывали свою палатку. Девочка и ее подруги пошли смотреть приготовления к спектаклю и услыхали, как мурги тихонько говорили об этой удивительной стране, где земля и фабрики принадлежат народу, а карнавалы бывают часто. Ремедио позавидовала актерам, которые так много знают и много видели. Ей даже захотелось уйти С Ними куда угодно уйти, только бы посмотреть, как живут люди за селом Беле.
Карнавал кончился. Семья вернулась домой. Ремедио спрятала в сундук свое розовое платье до будущего карнавала.
Но через год ей не пришлось пойти на карнавал.
Фашисты наступали на Малагу.
Ночью дети проснулись от выстрелов. Стреляли, наверно, близко, в доме звенели стекла. Жалобно выла собака. Кармен и Мануэль плакали от страха. Франциско схватил отца за руку.
— Что это, папа? Фашисты?
Отец и мать успокаивали ребят, но Ремедио слышала, как дрожит голос мамиты.
— Наш посёлок далеко от фронта, — говорил отец, — нас не тронут, нас не могут тронуть… Спите, дети, спите.
Но никто не мог спать. Отец и мать в темноте одевались. Тогда торопливо стали одеваться и дети.
— Мама, зажги свет… Мама, скорей зажги свет, — просил Мануэль.
— Нет, Изабелла, лампу не надо зажигать, — сурово сказал отец.
Донёсся шум самолётов. Мать вскрикнула. Отец схватил ее за руку, и они вместе выбежали в сени.
Пятеро ребят сидели на одной постели, тесно прижавшись друг к другу.
— Не ревите, — шептал Франциско, — вы слышали, что сказал отец?.. Ах, если бы у меня было ружьё…
Мать и отец вернулись, бледные и встревоженные. Дети бросились к ним.
Может быть, всё-таки лучше спрятаться в погреб? — дрожащим голосом шептала мать. — Вдруг…
Она замолчала, прижав к груди маленького Альфреда.
— Это не выход, Изабелла. Дом такой низкий. Да и за что им нас трогать?
Несколько минут все сидели молча, поглядывая на окна, за которыми чернела беззвездная ночь, и прислушивались к зловещему жужжанию фашистских самолетов. Какими длинными казались эти минуты! Скоро ли придет рассвет?
Вдруг страшный гул взрыва потряс весь дом. И где-то совсем недалеко послышались крики, рыдания, детские вопли.
— Они бросили бомбу! — вскрикнул отец, бросаясь к окну. — Звери!
Изабелла открыла половицы погреба и стала толкать туда онемевших от страха детей.
Шум самолётов утих. Фашисты пронеслись мимо.
Дом соседа был в ста шагах. Когда рассвело, отец и мать побежали туда. За ними побежали и дети. Они увидели груду дымящихся обломков… Из-под обломков торчали обуглившиеся ноги. На земле сидела большая жёлтая собака соседа. Она лизала окровавленный бок и жалобно скулила.
Семья решила бежать в Альмерию. Торопиво собирались в дорогу. Мать укладывала в мешки немного муки, картофеля. Все надели на себя по два платья. Ремедио под старенькое платье надела свое розовое, карнавальное. Дети обошли сад, огород и, плача, прощались. Хоть и не особенно радостно им здесь жилось, но было тяжело уходить — с каждым камнем, с каждым деревом у них связаны воспоминания. Франциско хотел сбегать на луг, где он так часто пас коз, но отец сказал, что надо спешить.
Козу взяли с собой, её вел на верёвке Мануэль.
— Маленьким будет молоко в пути, — вздохнула мать.
Восемь дней и восемь ночей шли пешком. Вся дорога была заполнена беженцами. Люди тянулись караванами. У Ремедио, у её матери и младших ребят ноги болели и покрылись кровавыми мозолями. Ночью беженцев пронизывал свирепый холод. Тогда все закутывались в одеяла. Мать несла на руках маленького Альфреда. Иногда останавливались, чтобы передохнуть, подоить козу… Но люди, которые шли сзади, торопили:
— Скорей, скорей, не задерживайтесь!
На третий день пути началась стрельба. Это появились фашистские самолёты. Они преследовали беженцев. Когда начиналась бомбардировка, люди бросались на землю, прятались в канавы.
Что надо было проклятым фашистам? По дороге шли измученные люди без оружия, шли женщины с грудными младенцами на руках, старики и дети, которые еле держались на ногах от голода и усталости. Фашисты расстреливали с воздуха безоружных людей. Сотни беженцев были убиты и ранены ими.
Ремедио и Франциско, лёжа рядом ночью в канаве, поклялись, что они отомстят богачам, отомстят фашистам.
Ремедио была очень измучена, и ей минутами казалось, что у неё нет никаких желаний — вот так бы всё время лежать с закрытыми глазами, заснуть, заснуть и никогда не просыпаться…
— Нет, я не хочу умереть, — упрямо шептал Франциско, — я хочу жить! Мне хочется вырасти большим. Мы не позволим, чтобы было так… Вот так, как сейчас! И всё будет тогда хорошо. И ты пойдёшь в школу тогда, Ремедио.
— Я тогда буду уж старушка, — устало откликнулась девочка и закрыла рукой глаза.
Отец слышал шёпот детей. Он схватил сына крепко за руку. Он никогда не плакал, но сейчас из его горла вырвались рыдания. Руки его сжались в кулаки. Скорей бы добраться до Альмерии, устроить семью и уйти на фронт!
В Альмерию семья пришла благополучно. Благополучно — это значит, что все были живы. Но у всех ноги и руки покрылись ссадинами, все шатались от голода и бессонных ночей.
В Альмерии отец узнал, что детей посылают в Советский Союз. Скоро из Валенсии уйдёт туда пароход.
— Дети, — сказал отец, — мы поедем в Валенсию… Я попрошу, чтобы вас взяли на пароход, который идёт в ту страну, о которой я вам говорил.
Ремедио радостно воскликнула. Малыши испуганно прижались к матери. Франциско опустил глаза и сказал:
— Отец, возьми меня с собой на фронт!
— Нет, сынок, ты ещё слишком мал. Мне будет спокойнее, если ты будешь в той стране, куда не смеют соваться фашисты.
САРАГОССА ОТОМСТИТ
Хозе Сарагосса жил со своими родителями, братьями и сёстрами в Альморади. Это — тихий небольшой городок с немощёными улицами. Сарагосса очень любил свой родной город. Здесь так много зелени — каштаны и апельсиновые деревья растут прямо на улицах, и, когда они цветут, воздух так свеж и душист, что его хочется пить.
Отец Сарагоссы говорил:
— Когда в Испании жизнь будет устроена так же, как в Советской России, хорошо будет людям жить в нашем городе — он такой зелёный.
А пока жителям Альморади жилось плохо. Они много трудились, чтобы прокормить свои семьи, и всё-таки надоедали. Возвращались с фабрик домой усталые, шли по улицам торопливо, и им некогда было любоваться цветущими каштанами.
Семья Сарагоссы жила в старом маленьком домике. Отец, мать, братья и сёстры работали до позднего вечера. Сарагосса был самым младшим, ему было одиннадцать лет, и поэтому он не работал, а ходил в школу. Но и он помогал матери по хозяйству.
По вечерам все собирались домой. Отец надевал свои большие очки и читал вслух газету. Мать слушала и шила: она частенько чинила одежду Сарагоссы Его чёрные панталоны и ситцевая рубашка быстро рвались. У Сарагоссы даже не было пальто. Зимой он ходил в свитере. Правда, в Альморади зимой нет снега, но всё же бывают сильные ветры и дожди. Шапки у Сарагоссы тоже не было, и поэтому, когда шёл дождь, мальчик брал с собой старый мамин зонтик.
Сарагоссу мало огорчало то, что он плохо одет. Его карие глаза всегда были веселы. Он часто шутил и смеялся, обнажая крупные белые зубы. Когда богатые мальчишки, которые учились вместе с ним в одной школе, пытались насмехаться над его рваным зонтиком, он смотрел на них гордо и презрительно, и те отворачивались.
Бодрости Сарагосса учился у своего отца и старших братьев — Марьяно и Хоакина, которые были коммунистами.
Особенно сильно мальчик любил Хоакина. Хоакин мог дурачиться, шутить и петь, как будто ему было не двадцать пять лет, а десять. Как только Хоакин, весёлый, вбегал в комнату, сразу становилось так светло, словно в дом заглянуло солнышко. Бывали вечера, когда все кастрюльки в доме были пусты и мать ничего не могла дать к ужину. Глаза мамы были полны слёз. Хоакин обнимал мать и шутил:
— Ничего, мама, по-моему, это даже вредно ужинать каждый день. Верно, Сарагосса? Давай-ка, братишка, своём о «Чепухе»!
Сарагосса с восторгом глядел на брата, когда тот бодро шагал по комнате, распевая шуточную песенку:
По морю плавают зайцы,
По горам бегают сардинки,
Бегают сардинки,
Траля-ля, траля-ля!
Я вышел из дома с трёхнедельным голодом,
И встретил я компотницу, полную яблок.
Я ел яблоки, бросал в компотницу косточки,
И вновь вырастали там яблоки,
Траля-ля, траля-ля!
У матери разглаживались морщины на лице, высыхали слёзы. С таким молодцём, как Хоакин, даже в голодные часы было весело.
Сарагосса стал пионером. Как он был горд, когда его приняли в группу пионеров, которую организовали пионеры города! Тогда в Испании ещё хозяйничали фашисты. К пионерам часто приходили коммунисты и говорили о том, как надо бороться против богачей и насильников. Здесь Сарагосса впервые услыхал о Ленине и Сталине.
Ах, как завидовали мальчики и девочки Альморади пионерам Советского Союза! Там пионеры могут собираться не тайком, а открыто, могут ходить по улицам с красным знаменем, с барабаном, с горном, и их никто не смеет тронуть.
При домике, где жила семья Сарагоссы, был большой тенистый двор. Часто сюда приходили лучшие друзья Сарагоссы: Маноло, Рикардо, Франциско. Мальчики играли в футбол, в волчок, а потом усаживались на камнях и тихонько разговаривали о том, как они устроят свою жизнь в Альморади, когда будут большими.
— Может быть, тогда самый красивый дом синьора на главной улице отдадут ребятам, — мечтал Маноло, болтая смуглыми исцарапанными ногами. — Ты думаешь, Сарагосса, это будет?
— Конечно, — уверенно отвечал Сарагосса и добавлял, что слыхал от отца: — «но с неба это не свалится. От Бога этого ждать нечего, потому что Бога нет. Это надо самим сделать. И это не очень легко».
Когда началась война между республиканцами и фашистами, первой из семьи Сарагоссы ушла на фронт сестрёнка Ремедио. Она была самой старшей из сестёр, — ей только что исполнилось семнадцать лет, — но была она самая смелая. Хотя она работала модисткой и пальцы её были исколоты иголкой, она умела отлично стрелять.
— Мама, папа, — взволнованно сказала Ремедио, — я ухожу в Эльче, я буду там работать в народной милиции. Не беспокойтесь!
Она торопливо складывала вещи в дорожный мешок. Сарагосса с завистью и восхищением смотрел на сестру. Ах, если бы он был старше!
Через некоторое время из Эльче пришла весть, что батальон имени Ленина ушёл на фронт в Карабанчель и с батальоном ушла Ремедио.
«Дорогие мои! — писала она. — Я буду пулемётчицей. Не правда ли, вы не будете тревожиться? Я ведь стреляю, как парень».
Вторым ушёл на фронт Хоакин. И в доме стало так пусто, что сердце Сарагоссы сжималось от тоски.
Над городом пролетали самолёты. Сотни республиканцев уходили на фронт. Их провожали со слезами и песнями жёны, дети и матери.
Долго не было никаких вестей от Ремедио и Хоакина. Потом пришло короткое письмецо от Ремедио, — она была ранена в бою под Карабанчелем, вылечилась и снова уходит на фронт…
Письмо перечитывали множество раз. Мать плакала от радости и тревоги.
— Как там наш Хоакин, — говорила она, — от него нет никаких известий. Уж не случилось ли чего-нибудь?
— С Хоакином ничего не может случиться! — горячо восклицал отец.
— Слышишь, мама, с Хоакином ничего не может случиться, — успокаивал мать Сарагосса.
Но всем было тревожно за общего любимца семьи. С фронтов приходили страшные вести. Когда фашисты заняли Сервер дель Рио (в Кастилии), они на радостях устроили бой быков. Перед началом зрелища на арену вывели шестьдесят молодых республиканцев и расстреляли. Фашисты зашивали нитками пленным республиканцам рты и закапывали их живьём в землю. Других пленных связывали и давили грузовиками.
Кулаки Сарагоссы крепко сжимались, когда он слушал и читал об этих зверствах.
Однажды вечером в дом постучались. Уж не Хоакин ли это? Все бросились открывать дверь.