— Ты вишь! — изумился Митька, — это же Витька с Вовкой. Даже жмыха где-то достали. Умники!
— Значит, они то же самое, что и ты, придумали?
— Ты же слышал...
Приближаемся к берегу и ещё издали слышим: плюх, плюх! — в воду. И какая-то тень над рекой.
— Ну и ну! — говорю. — Ещё кто-то приманку бросает.
— Вижу! — Митька в ответ. — Ну и народ!
Выбрали мы удобное место, закинули нашу глину с хлебом и назад побежали, но уже не самой тропой, а вдоль её, лесом. Дорогой нам ещё двое повстречались.
— И эти туда же! — друг мой говорит. — Пионеры называется!
А минут за тридцать после отбоя, как все заснули, слышу — Генка зашевелился, из кровати встает. Обул сандалии, пошарил в тумбочке — и ходу из палатки. Митька тоже вскочил и за ним следом. Вскоре возвращается.
— И Генка к реке побежал, — говорит. — Вот бы не подумал! И не плачет уже, как ночью ходит.
— Что же то завтра будет, Митька? — шепчу я — Все, оказывается, такие умные, как и ты!
— Умные! Бессовестные, а не умные! Обманщики!
Он ещё долго что-то бормотал, ругая всяких там прохиндеев, которые разными ухищрениями стараются занять первое место. Потом затих, наверное, заснул.
Я еще немного полежал, а тогда заснул тоже.
А назавтра, после завтрака, выстроились мы все, участники соревнования, и пошли на реку. Впереди Сергей Анатолиевич с ведром, а сзади Славка с аккордеоном своим в футляре тащится.
— Ты зачем аккордеон тащишь? — его спрашиваю.
— А это только футляр!
— Он в футляр рыбу будет складывать, — смеётся Витька. — Всё-таки больше влезет, чем в ведро.
Едва лишь завиднелась впереди вода, как народ во весь дух бросился вперед — занимать свои сдобренные приманкой места. За миг каждый сидел на собственном месте, будто вся жизнь лишь из него и ловил.
А Юрка с Витькой едва не подрались.
— Это, — оба кричат, — мое место!
— Это же они оба здесь рыбу вчера приманивали, — хохотнул Митька.
Лишь один Славка ходил, будто сирота, вдоль берега, но его отовсюду гнали.
В конце-концов мальчик нашёл какое-то место поодаль, приготовил удочку и устроился на футляре.
— На земле, — говорит, — сидеть — простудить можно. А на футляре — никогда! И ноги не заболеют.
Только теперь мы поняли, зачем он его на реку тянул.
Подошёл и Сергей Анатолиевич.
— Как вам не терпится, — говорит. — Соревнования будут длиться два часа, потому что в двенадцать в лагере будут читать лекцию на международную тему. Приготовились! — он посмотрел на часы. — Начали!
— Ну, держись! — поплевал на крючок Митька и закинул удочку. — Теперь успевай вытягивать!
Тем не менее, как оказалось, держаться было не так уже и нужно. Даже совсем ни к чему было держаться, потому что мы просидели минут сорок, а за это время ни у кого и разу не клюнуло.
— Что же это такое? — забеспокоился в конце-концов Митька. — Ничего не понимаю!
Он ещё подождал, и начал бегать от одного рыбака к другому и спрашивать:
— Ну как, клюёт? А у тебя?
Даже к Славке подбегал. Но тот сидел на своем футляре, смотрел неподвижно на поплавок и повторял:
— Ловись, рыбка, большая и маленькая! Ловись, рыбка, большая и маленькая.
— Ты лучше за своим поплавком следи, — посоветовал Митьке Сергей Анатолиевич. — А то только людям мешаешь.
Митька посидел немного над своей удочкой, а потом снова стал бегать и спрашивать:
— Ну как, клюёт? Да? А у тебя?
Так он бегал и спрашивал, пока не зацепил ногой нашу коробочку с горохом, и она булькнула в воду.
— Эх ты, растяпа! — рассердился я. — Добегался! С тобой рыбу лишь разгонять, а не ловить! Что теперь на крючок насаждать?
Но здесь Сергей Анатолиевич встрял:
— Возьмите у меня несколько червяков. Да и скоро уже будем кончать.
Мы снова закинули крючки, но рыба так и не клевала. И не только в нас — ни у кого. Лишь Сергей Анатолиевич поймал одного пескарика, но он ловил не для соревнования, — ведь он не пионер, — а просто для себя.
Одним такая рыбалка скоро надоела, и они пошли себе назад в лагерь, а кое-кто, то есть Митька, Славка, ещё трое ребят и я, сидели и сидели, хотя солнце уже ух как пекло. А Славка все приговаривал:
— Ловись, рыбка, большая и маленькая! Ловись, рыбка, большая и маленькая!
В конце концов Митька заявил:
— Я читал, что некоторые заводы спускают в реку отравляющие производственные отходы и от этого вся рыба дохнет. Наверное, и на нашей реке где-то есть такой завод. Напрасно мы стараемся.
— А как же тот пескарик, что Сергей Анатолиевич поймал?
— А у него, наверное, здоровье наилучшее было, и он ещё не успел.
— Что не успел?
— Ну, околеть...
— Знаешь что, Митька, — сказал я, когда до конца соревнования осталось несколько минут. — Я, кажется, догадался, почему клёва нет.
— Ну?
— А потому, что мы все набросали такую кученцию приманки, что в этом месте рыба просто объелась за ночь. Она теперь даже смотреть на крючки не хочет, не то что хватать их.
Митька подумал-подумал и говорит:
— А что, правильно! Если бы только мы бросили, то она и ловилась бы. А так...
И здесь Славка как закричит:
— Рыба! У меня! Ура!
Мы помчали на тот вопль, смотрим — лежит на земле Славка и смеётся от счастья. Но, как оказалось, он не от счастья смеялся, просто Славка придавил рыбину животом, и она его щекотала.
В конце-концов мальчик встал, и мы увидели: барахтается в траве карасик в ладонь величиной.
— Это здорово! – Витька вопит, — глядите, как он его поймал!
Смотрим мы: крючок, тот самый здоровенный крючок, карасика за хвост зацепил.
— Это он, когда забрасывал, — Сергей Анатолиевич объясняет, — рыбу и зацепил случайно. Такое иногда бывает. Но всё-таки поймал! Значит, победитель — Славка. Победитель и лучший рыбак лагеря!
А через несколько дней на стене столовой еще и фотоснимок Славки прикрепили — рядом со снимком Ботинка, нашего лучшего бегуна, и коллективным снимком первого отряда — победителя в конкурсе песни. Еще и подписали: «Вячеслав Денисюк — лучший спортсмен-рыбак смены». Правда, фото было без рыбки. Митька сказал:
— Такое рыбище и на снимок не вместилось бы!
Зато Славка вместился весь: стоит с футляром от аккордеона в левой руке, с удочкой в правой и улыбается.
ПЛОТ
«Ух, как в лагере было», — написал я в начале своего правдивого рассказа и ни за что в мире не откажусь от своих слов.
Чего мы только не делали!
И конкурсы проводили, и соревнования, и в игры всякие играли, и в поход ходили, и даже помогали соседнему колхозу клубнику собирать.
Все делали.
Но более всего нас влекла река. Хорошо, что она рядом была. Плохо только, что мы к ней не часто ходили. Вернее часто ходили, каждый день, но нам хотелось чаще, потому что мы очень любили природу.
Ну, Митька и придумал.
После тихого часа у нас, как правило, был спортивный час. Мы шли за столовую, на площадки, и выбирали, кто что хочет: бадминтон, баскетбол, пинг-понг. Мы с Митькой сперва тоже играли — то в баскетбол, то в теннис. Но потом решили, что нашу любовь к природе лучше всего совмещать с футболом. На футбольном поле всегда было больше всего людей. Играли все желающие — хотя двадцать человек, хоть сорок: делились на две команды и играли.
Мы с Митькой записывались к разным капитанам, а немного погодя, незаметно убегали безболезненно для обеих команд. Какая разница — гоняют мяч, скажем, тридцать человек или двадцать восемь. Тем паче, что минут через пятнадцать такое начиналось!.. Не футбол, а Ледовое побоище! Битва на Куликов поле!
Мяча не видно. Игроков тоже. Пыль поднимается столбом в небо, и в той пылище только и слышать: «Пас! На меня! Куда? Бей! Мазила! Витька, сюда! Го-ол! Как не было? Как не было?» И пошло-поехало: «Я сам видел! Оттуда мяч прошёл!» — «И как ты мог видеть — ты спиной стоял!» — «Я — спиной? Ты что, косоглазый?» — «Сам брехло!» А там кто-то не вытерпит и толкнет противника, а тот ответит — и закрутилось... Настоящий бой гладиаторов! Насилу Сергей Анатолиевич разнимет.
Мы с Митькой были против такого футбола. Мы очень любили природу и потому, побегав у всех на виду минут пятнадцать, гнали на реку.
Реку мы еще больше полюбили после того, как сделали плот. А дело было так.
Соседний лагерь «Смелый», который расположился тоже в лесу, но по ту сторону реки, имел несколько лодок. Когда мы утром купались, ребята из «Смелого» зачастую проплывали на лодках и обзывали нас «сухопутными крысами» и всяческими другими словами. Особенно один старался — рыжий. Нас это очень обижало, и от оскорбления мы начинали швыряться в них илом и грязью. Их это, наверное, тоже обижало, и они еще хуже нас обзывали.
Александр Николаевич сказал, что и нам скоро привезут лодки, но их чего-то долго не везли и не везли.
И вот однажды, когда мы убежали от футбольной передряги на берег, смотрим — плывут по воде два бревна.
Я на них и внимания не обратил бы, а Митька вдруг как затрясётся.
— Серый! — кричит. — Вытягивай их! — и в воду бросается.
Я и подумать не успел, зачем они ему, а уже плыл следом. Привык: раз Митька сказал, значит, что-то в его голове уже крутит, что-то он придумал.
Отбуксировали мы их на сухое. Митька говорит:
— Мы из них плот сделаем. Это ещё лучше лодки. Надо только длинную жердь найти, чтобы от дна отталкиваться.
Посидели мы немного, а тут ещё два бревна. Откуда они плыли, мы не знали, и нас это и не интересовало.
Мы и их вытянули, и потом бросились в лагерь за молотком, гвоздями и проводом. Уже за какой-то час, мы имели настоящее собственное судно. Даже жердь нашли. Правда, поплавать не успели — время было возвращаться.
Мы затянули плот в камыш и набросали сверху зелени.
— Завтра придём сюда с Генкой, — сказал Митька.
На следующий день, когда мы втроем выбрали свободную минутку и подались подвергать испытанию плот, то еще издали услышали от реки чей-то счастливый рёв. Вообще, это должно был быть пение, но какая-то невыразимая радость захлестывала певца, и выходил настоящий рёв — иначе и не скажешь.
Мы наддали ходу и, когда выскочили на берег, увидели странное зрелище.
Среди реки, на нашем заботливо сделанном и старательно замаскированном плоту, стоял с жердью в руках Славка и, будто опьянев от счастья, горланил:
Эй, баргузин, пошевеливай вал, -
Молодцу плыть недалече.
Увидевши нас, Славка расплылся в улыбке и закричал:
— Эй, ребята! Глядите, что я нашёл. — И так притопнул ногой, что наше создание чуть не развалилось.
— Ах ты баргузин, — прошипел Митька, потому что ему аж дух перебило от негодования. Но в следующее же мгновение бесценный дар речи таки вернулся к моему другу.
— Ну-ка греби, греби сюда! — закричал он. — Я тебе покажу, как на чужом имуществе кататься! Ты этот плот строил? Ты бревна вытягивал? Ты их связывал?
Выражение безграничного счастья тут же сползало со Славкового лица.
— Ты чтоли?.. Ваш плот? — запинаясь, спросил он.
— А то чей же! Разве такое добро на дороге валяется? Это же шедевр человеческой мысли! Восьмое чудо света! Мы его месяц строили, а он — «нашёл»!
— Да мы же только десять дней здесь, — возразил Славка.
— Ну, десять дней — какая разница. Ты рули, рули сюда.
— Да рулю, — ответил Славка. — А я это, пошёл на аккордеоне поиграть, сел на бережке, смотрю — плот. Может, вместе покатаемся?
— Четырех не возьмет, — сказал я.
— А чего же, можно, — неожиданно согласился Митька. — Попробуем, скольких он выдержит. Ты у нас вместо балласта будешь.
— Как это? — не понял мальчик.
— Ну, если плот будет тонуть, мы тебя скинем.
— А ну вас, — обиделся Славка.
— Да я шучу, — сказал Митька. — Ты что, шуток не понимаешь? Ну-ка, ребята, залезай!
Плот выдержал всех. Вода, правда, плескала через верх и заливала ноги, но никого это не беспокоило.
— Вот если бы еще сюда палатку поставить! — сказал Славка. — Был бы в нас плавучий дом, как в «Зверобое»». — И попросил: — Мить, дай я немного поуправляю. — Он взял в руки жердь и сказал: — ну-ка, ребята, берём разгон! — И изо всех сил вогнал её в дно.
Оказалось, что и здесь, как во всяком деле, скорее нужно умение, чем сила. Жердь глубоко вошла в грунт, а поскольку Славка крепко её держал и не хотел выпускать, то так на ней и повис.
Мы замерли. Среди реки стояла, торчком увязнув в дне, жердь, а на ней висел Славка, дрыгал ногами и кричал: «Ой, ребята, тону! Ой, ребята, тону!» — хотя он совсем не тонул — это всем было видно. Тем не менее дрыгать ногами ему пришлось недолго: наш плот, проплыв по инерции против течения три метра, вернулся назад и подмял под себя неудачника.
Плот плыл по течению, а мы ошеломлено смотрели на то место, где только что висел Славка. Славка не выплывал.
— Мама! — прошептал Генка. — Где же это он?
— Здесь! — тихо прозвучало за нашими спинами.
Мы вздрогнули от неожиданности. Каким-то чудом Славке удалось ухватиться за веревку, которая свисала с борта, и теперь он держался за нее и негромко булькал.
Мы ужасно обрадовались, что все обошлось, и вытянули Славка из воды. Он тоже очень обрадовался, но, хотя сидел уже на плоту, еще долго не выпускал из рук той веревки.
Потом мы выловили нашу жердь, прибились к берегу, высадили Славку и снова стали кататься.
Славка же, пока мы учились руководить плотом, развесил на ветвях одежду и, пока та сушилась, сидел голый в кустах и играл свои упражнения. Вот была картина!
— Если бы не он, — сказал Митька, когда наш аккордеонист уже обсушился и пошёл к лагерю, — так была бы у нас наилучшая палатка. Ты, Генка и я. А так... Ну, ничего уже не поделаешь! И что за мальчик! Всё у него не так, как у людей!
Мы с ним согласились.
Потом Митька подумал и прибавил:
— Это же значит, наш плот кто-нибудь может найти. Значит, надо сделать раскладной плот или плот сборной конструкции: каждое бревно прятать отдельно. Это очень просто.
Мы его послушались. С того времени, как только выдавалась свободная минутка, бежали втихаря к реке и катались.
А Славка, хотя мы его даже приглашали, больше с нами не ходил.
— Это не плот, а какая-то душегубка, — говорил он. — Очень оно мне надо — плавать на нём, ещё потону. Или простужусь. Катайтесь сами, если охота.
НЕОЖИДАННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Про «Зарницу» мы знали давно: с самого начала знали, что проводить ее собираются где-то в половине июня.
Под конец второй недели нам так и сказали: два дня в лагере будет проводится «Зарница». Сначала старшие отряды, а потом младшие.
Мы уже начали вырезать себе погоны, и пятый отряд начал, потому что планировалось, что именно с пятым отрядом мы будем воевать, когда на вечерней линейке начальник лагеря, Александр Николаевич, объявляет:
— Четвертому отряду задержаться на пять минут. — И, когда мы задержались, сказал: — Сейчас к вам обратится представитель лагеря «Смелый».
Вперёд вышел рыжеватый мальчик лет десяти.
Я его сразу узнал: это он нас обзывал крысами.
Что это был за мальчик! На месте он не мог устоять ни секунды! Он приплясывал, подскакивал, размахивал руками, и казалось, что это не один мальчик, а два. А то и три! Его всего крутило, дергало, корчило и передергивало. Сначала я его даже пожалел, но потом оказалось, что это у него не болезнь, а просто такой характер, и жалеть надо совсем не его.
Позднее мы таки узнали, кого надо жалеть и что это за мальчик.
Что за хитрюга! Что за сорвиголова! Что за оторвиподошва!
Звали его Никитой. Чего только не выделывал Никита в своём «Смелом»!
Он приделывал над дверями сосуд с водой, бросал в печь на кухне патроны, подкладывал щедрой рукой в постели своих товарищей жаб и подпирал поленьями двери столовой, так что после обеда никто из нее не мог выйти.
Это были давно испытанные шутки, и возможно не всем они кажутся остроумными. Но он их не сторонился. Однако в творческих поисках Никите тоже нельзя было отказать. Он прокрадывался ночью в радиорубку, включал магнитофон, и тогда из лагерных репродукторов звучала, будя всех, какая-нибудь веселенькая мелодия; разжигал пионерские костры, которые потом не могли погасить три дня; устраивал такие дымовые занавесы, из-за которых, однажды, даже приехали пожарные машины.