Мало того, летом муравьи укрывают тлей в специальных сооружениях. Вот молочайник, у которого на середине стебля словно небольшой шарообразный нарост. Нарост этот полый. Он склеен из комочков земли и песка. Внизу оставлено узкое отверстие, которое служит для муравьев ходом. Спустившись по стеблю наземь, муравьи пробираются от молочайника к своему гнезду.
Если вскрыть построенный муравьями шар-нарост, взору представятся гладкие стены маленькой сводчатой землянки, под защитой которой ютится многочисленная колония тлей Афис эуфорбиа.
Землянки, выстраиваемые муравьями для тлей, относятся к числу тех явлений, которые часто остаются незамеченными. Обязательно надо хоть однажды увидеть это сооружение, надо хоть раз самому сделать это маленькое открытие, и тогда обнаружится, что оно даже и не такая уж редкость.
Покрытый песком кусочек травинки совсем невелик и ничем на вид не примечателен... В комочке земли на веточке дерева тоже, сдается, нет ничего особенного. Но если не полениться проследить за всем происходящим вокруг песчаного чехлика или земляного комочка, то вскоре становится понятно, что это не что иное, как «коровники» для тлей.
На подорожнике тля живет с весны под колосоносной частью стебля, а позже переходит под прикорневые листья. Муравьи часто используют листовые пластинки для укрытия тлей. Заземляя края широких листьев, муравьи увеличивают полость под ними, прокладывают к ним ходы извне...
На цикории муравьи сооружают для тлей небольшие песчаные трубки, охватывающие стебель и основание ветвлений.
Для тех тлей, что обитают на стволах деревьев, муравьи возводят своды из растительной трухи и древесной пыли.
Вокруг веток тополя довольно высоко над землей можно видеть склеенные из гнилой древесины полые колечки с отверстиями-ходами.
Стоит разрушить укрытие — и застигнутые врасплох тли пробуют бежать. Но длинные хоботки так глубоко впились в ткань растения, что сразу их не вытащить. Бросившиеся к своим тлям муравьи помогают им изо всех сил, и хоботок натягивается, как струна.
Итак, муравьи обороняют тлю не только от божьей коровки и других хищных видов. Землянки, навесы, сооружаемые над скоплениями тлей,— это тоже защита: защита от прямых лучей солнца, от ливня, от яйцеклада паразитов-наездников. И разумеется, хорошая защита от муравьев других видов.
Если разрушить сооружение, муравьи сразу уносят тлей в гнездо и возвращают их на место лишь после того, как землянка восстановлена.
Во многих отношениях интересны эти строения, но, пожалуй, самое любопытное в них то, что они разные, возводятся не по шаблону. Даже когда такие земляные укрытия для тлей сделаны муравьями одной семьи, рядом, на стеблях одного растения, и то они неодинаковы.
Связи муравьев с тлями не единственные в своем роде. Уже знакомые нам муравьи Экофилла смарагдина кормятся выделениями щитовок, сосущих листья. То же можно видеть у муравьев и гусениц чешуекрылых.
Одну такую недавно прослеженную австралийскими натуралистами и весьма живописную историю о муравьях и бабочке-голубянке стоит пересказать подробнее.
В начале лета самка голубянки откладывает в углубление у основания листового черешка акации десятка полтора-два яиц. Она перелетает затем на другое, на третье, на четвертое место, чтобы отложить яйца и здесь.
В это время сотни муравьев из ближайшего гнезда уже суетятся вокруг свежеотложенных яиц, бегут вверх и вниз по ветке. Они несут в челюстях песчинки и выкладывают из них над яйцами свод, который далее превращают в целое помещение. У входа, закрывая его головой, стоит муравей-страж.
Деревца акации покрываются иной раз сотнями таких сооружений.
Минует положенный срок — и из яиц вылупляются личинки.
По черешку листа сторожа выводят их на прогулку и охраняют, пока те грызут жировые тельца прилистников. К вечеру их гонят с пастбища обратно в землянку, а тех, что сбиваются с дороги, ударами усиков наставляют на верный путь.
Проходит несколько времени — и гусеницы подрастают, но, прежде чем они успевают стать завидной и заметной добычей для насекомоядных, выход из землянки оказывается для них настолько тесен, что они вовсе перестают выходить. Заботу об их кормлении берут на себя муравьи. Они выгрызают с нижней стороны листьев акации самые нежные участки ткани и этот корм доставляют в землянки. Правда, теперь уже муравьи не только кормят гусеничек, но и сами начинают лакомиться их выделениями. Они поглаживают усиками наросты и волоски на теле узниц, и те в ответ выделяют жадно слизываемые муравьями капельки. Вскоре за этими выделениями начинают приходить уже целые вереницы фуражиров. Но тут гусеницы окукливаются и, закутавшись в коконы, засыпают.
Казалось, дальнейшее уже не должно бы представлять интереса для муравьев, но они все-таки продолжают опекать куколок и снимают свою охрану только после того, как из коконов выйдут бабочки.
Подробности сожительства бабочки-голубянки с австралийскими муравьями довольно сходны с теми, которые обнаружены в биологии африканских бабочек того же семейства. Их серые с черными пятнами гусеницы, живущие в наростах на листьях акаций, тоже кормят муравьев сладкими выделениями своих желез.
Открыты и более сложные примеры. Муравьи опекают, например, гусениц некоторых видов бабочек Псекадина, непосредственно от которых ничем не пользуются. Но гусеницы бабочки питаются листьями воробейника: повреждая их, они вызывают «плач растения», а муравьи, не способные сами прокусывать листья, слизывают изливающийся сок...
Во всех изложенных в этой главе историях муравьи так или иначе связаны с разными растениями только через каких-нибудь насекомых, которые на этих растениях кормятся.
Не менее занятные истории открыты и в тех случаях, где посредником между муравьями и питающими их растениями служат грибы. Но с рассказом о них придется повременить.
Крокодиловы слезы, лебединая песнь, муравьиное скопидомство
Еще в начале книги было дано обещание рассмотреть басню о Стрекозе и Муравье. Этот классический сюжет начиная со времен Езопа не раз использован в произведениях баснописцев чуть ли не всех народов мира.
Приходится, однако, в конце концов заметить, что басни, по сути дела, ни за что ни про что ославили муравья, без всякого основания обвинив его в скаредности.
Немало повинен в этом и Иван Андреевич Крылов.
Почему стрекоза названа в знаменитой басне попрыгуньей, которая лето красное все пела? Разве может стрекоза петь? Да и какая она попрыгунья?
Поющая попрыгунья — это, если разобраться, скорее стрекочущий кузнечик.
У Эзопа речь и идет о кузнечике, обратившемся за помощью к муравьям, которые, как сказано в басне, «в ясный зимний день просушивали зерна, собранные летом...».
Муравьи, собирающие летом зерна, действительно существуют. Примером могут служить муравьи-жнецы, о которых дальше рассказывается подробнее. Вполне возможно также, чтобы на юге, а в жаркой Греции и зимой в муравьином гнезде еще имелись запасы зерна, требующего подсушки. Но И. А. Крылов писал не о Греции; в условиях же русской равнины ни о просушивании корма на зиму, ни о зимнем просушивании корма и речи быть не может. Кроме того, муравьи в средних широтах ни растительного, ни животного корма на зиму вообще не запасают, так что и стрекозам, и кузнечикам здесь одинаково нечем поживиться.
Получается, что в природе не существует муравьев, которых можно было бы рассматривать как героев знаменитой басни.
Алчность, скопидомство, расчетливую запасливость муравьев можно, видимо, поставить в один ряд с мрачным карканьем-вещаньем черного ворона, последней лебединой песней или лицемерными крокодиловыми слезами.
Если бы беззаботной хищнице стрекозе или кузнечику имело смысл напрашиваться на иждивение к муравьям, то, во-первых, не на зиму, когда в их гнездах не бывает запасов, и, во-вторых, конечно, не к собирающим зерно муравьям-жнецам. Уж если и идти в гости, то летом — перед дождями, например, на время которых многие южные виды создают запасы корма; и идти, конечно, к муравьям, собирающим мед: он одинаково привлекателен и для вегетарианцев, и для хищников.
В муравейниках, как известно, нет тех ячеистых сотов, из которых состоит пчелиное гнездо, нет здесь и восковых горшков для меда: ни таких, какие имеются у американских пчел мелипон, ни таких, какие строят наши шмели, У муравьев в гнезде вообще не водится никакой посуды для жидкого корма. И однако же мед здесь бывает.
Осторожно разрывая летом муравейники некоторых видов, относящихся к родам Кампонотус или Формика, удается обнаружить хорошо запрятанные, уютные камеры, в которых рядами висят рабочие с нормальной головой и грудью, но чудовищно раздувшимся брюшком. Это живые муравьи.
Зобик, полный сладкого сока растений и сладких выделений тлей и кокцид, так распирает брюшко, что оно становится похоже на зрелую, почти прозрачную, просвечивающую между сегментами ягоду, иногда с крупную смородину величиной.
Сладкий корм, слитый в живой бурдюк, и называют муравьиным медом.
Если скормить семье, имеющей таких муравьев, цветной сироп, то брюшко хранителей корма становится — по цвету сиропа — розовым, голубым, желтым. Достаточно угостить ту же семью парочкой мух — и прозрачное содержимое брюшка живых бидонов замутится. Видимо, рецепты изготовления муравьиного меда не слишком строги.
Конечно, муравьиный мед отличается от пчелиного и бывает его в гнезде не так много, чтобы им можно было пользоваться до вешних дней, но все же это настоящий запас корма, которым семья может какое-то время поддерживать свое существование.
В Австралии, например, где в прошлом не было медоносных пчел, медовые муравьи до сих пор считаются у коренных обитателей страны лакомством.
Муравьиные гнезда тут зря не разоряют. У местных племен сохранились древние обряды, смысл которых сводится к охране муравейников. Зато в сезон сбора муравьиного меда на промысел выходят тысячи охотников с коробами или дублеными шкурами кенгуру, в которые складываются собираемые из многих гнезд съедобные медовые муравьи.
Муравьиный мед кисловат; возможно, это объясняется тем, что в нем есть легкая примесь муравьиной кислоты. Потребляют его в натуральном виде и изготовляют из него разные целебные и прохладительные напитки.
Медовых муравьев по сию пору собирают, и напитки из муравьиного меда делают не только в Австралии, но и в странах Центральной Америки. Что же, это лакомство не менее изысканное, чем сушеная саранча или те сухие отбросы обитающего на тамариске крохотного синайского червеца Трабутина маннипара, которые, согласно известным легендам, были когда-то объявлены манной небесной. Маннипара и значит «приготовляющая манну». Как видим, у народов некоторых зависимых стран питание даже с библейских времен не слишком усовершенствовалось.
Но вернемся к медовым муравьям.
Чтобы проследить, откуда они появляются, в стеклянное гнездо были в середине мая поселены примерно сто неразличимо похожих друг на друга рабочих уже известного нам отчасти вида Проформика назута и с ними двенадцать личинок. Матки в гнезде не было, не было и медовых муравьев.
Через сутки обитателей искусственного гнезда подкормили сладким сиропом. Насытившись до отказа, муравьи принялись обмениваться кормом. Взаимное кормление продолжалось весь день, и к вечеру стало заметно, что некоторые рабочие изрядно увеличились в размерах, брюшко их начало явно округляться. Назавтра это стало еще очевиднее: у одних рабочих муравьев брюшко продолжало расти, а у других даже уменьшилось.
Прошел еще день — и десяток или дюжина муравьев из взятой в опыт сотни сделались неповоротливыми, малоподвижными. Они были теперь раза в полтора крупнее самых крупных рабочих.
Когда, применив подкрашенный сироп, стали наблюдать сразу за несколькими медовыми муравьями, удалрсь подметить, что подкормка сливается не во все хранилища поровну: содержимое некоторых бурдюков оставалось по-прежнему бесцветным.
Но, как обильно ни кормили целое лето муравьев сахаром и белком, ни одного рабочего с разбухшим брюшком в искусственных гнездах к осени не осталось. Оно и понятно: ведь в природе муравьи только летом получают сладкий корм, а осенью, когда тли исчезают, приток углеводов в гнездо кончается. Видимо, у муравьев и выработалась сезонная способность накапливать жидкий корм.
Весной в гнездах появляются первые живые бурдюки, а в разгар лета в глубине муравейников можно найти уже ряды уцепившихся ножками за потолок, висящих, как окорока в коптильне, круглобрюхих медовых муравьев. Если какой-нибудь из них оборвется, он так и будет лежать; рабочие муравьи выпьют его и сложат корм в висящих.
Фуражир, вернувшись в гнездо, пробирается к голове медового муравья и, скрестив с ним антенны, передает ему принесенную порцию. Корм до тех пор сливается в утробу медового муравья, пока тот не перестанет его принимать.
В то время как фуражиры продолжают сносить пищу в гнездо и передавать ее на хранение своим разбухшим собратьям, остальные пользуются запасом. Подбегая то к одному, то к другому хранителю меда, они протягивают к нему усики и слизывают отрыгиваемую в ответ каплю.
Многие обитатели гнезда, как видим, скрещивают с медовым муравьем антенны, но значение этих прикосновений различно. В ответ на одни — корм принимается, заглатывается, в ответ на другие — отдается, отрыгивается.
Чего стоит медовый муравей как запас корма? Говорилось, что у Проформика назута такие муравьи невелики; но есть виды, у которых медом, содержащимся в зобике, можно прокормить по крайней мере сотню рабочих в течение чуть ли не десяти—пятнадцати дней. А в одном гнезде даже в средних широтах бывает и по нескольку десятков медовых муравьев.
Расстанемся теперь с гнездами, в которых живые муравьи хранят в зобиках углеводы, постепенно расходуемые в трудную пору, и заглянем в такие, где муравьи не просто хранят запасы, собранные вне дома, а постоянно выращивают у себя под землей концентрированный корм...
Но это уже тема следующей главы, в которой речь и идет об отношениях, связывающих муравьев с растительными видами не через насекомых, а через посредство растений же, в данном случае через грибы.
Муравьи-листорезы
Все исследователи муравьев так или иначе отмечают, что только неистребимо буйная растительность тропических стран способна пропитать ненасытную породу муравьев-листорезов из рода Аттин.
Достаточно выразительна уже одна величина гнезд, сооружаемых этими муравьями: ходы и камеры охватывают иной раз десятки кубометров грунта.
Трехмерная паутина подземных сооружений бесконечно запутана, но внешние ее очертания, в общем, почти всегда напоминают яйцо, поставленное тупой вершиной кверху. Примерно в центре яйца находится надежнее всего защищенная камера с маткой. Во все стороны от нее прорыты ходы к устроенным вокруг камерам с пакетами яиц и личинок, а также к складам куколок. От этой части гнезда, заполненной подрастающими поколениями, разбегаются новые ходы, ведущие к еще более многочисленным и более просторным камерам, в которых зреет пища, потребляемая всей семьей. Сердцевина с маткой и ее потомством окружена внешней кормовой оболочкой, подобно желтку, облегаемому в яйце белком.
Еще более сложен план наземных сооружений гнезда Аттин.
От высоких (нередко метровых) и массивных (иной раз они достигают и десятка метров в диаметре) насыпей, сооружаемых листорезами, разбегаются в разные стороны не широкие, но отчетливо заметные в траве тропинки.
Время, говорит венгерская пословица, и муравьиный след на камне отпечатает. От зари до зари — у части видов преимущественно ночью — движутся по своим трассам цепи рыжеватых голенастых муравьев с обрезками листьев в жвалах. Навстречу из гнезда беспрерывно выбегают другие, уже, видимо, оставившие свой груз дома.
Дороги, по которым движутся цепи листорезов, ведут от подножия насыпей, окружающих ходы в гнездо, к разбросанным вокруг деревьям.
Поднявшись на дерево, фуражиры — крупные муравьи с сильными, как у солдат, челюстями — добираются до листьев и всеми шестью ножками вцепляются в край пластинки. Постепенно описывая круг от места прикрепления, муравей жвалами, словно ножницами, выстригает кусок луста. Зажав вырезанную пластинку в челюстях, листорез спешит с грузом вниз, на дорогу, по которой движутся другие фуражиры. И вот уже к горловинам ходов в гнездо текут живые зеленые ручейки из тысяч муравьев.