ЯРЫЙ ВРАГ КУРЕНИЯ
Нужно сказать, что Пионерчиков был ярым врагом курения. И когда видел курильщика, с презрением уходил на другой борт или на другую сторону тротуара. А если у него в каюте лежала пачка папирос, то только для иностранных гостей. Но во всех фильмах и песнях в горькую минуту герои тянулись за папироской. А такой минуты, такого горького момента, как сегодня, у Пионерчикова ещё не было. В толпе около доктора Челкашкина стояла буфетчица Марина. Пионерчикову, конечно, не было до неё никакого дела, но оттого, что она видела, как он шлёпнулся и как побежал, рассыпая искры, Пионерчиков почувствовал себя несчастным мальчишкой. Нет! Надо становиться взрослым, пора браться за ум. И штурман взялся за папиросы.
Но курить в каюте было как-то неловко. Волны от любопытства прямо толпой лезли в иллюминатор. И, потихоньку оглядываясь, Пионерчиков направился к туалету. Он закрыл дверь и, отставив папиросу в сторону, припалил её спичкой… Наконец он взял папиросу в рот и вдохнул дым. В глаза штурману словно забрались чёртики. На него напал такой кашель, что он закрыл ладонью рот. Так курить ему не нравилось! Он повернул папиросу другой стороной и стал в неё дуть. Из мундштука покатились голубые колечки дыма. Они расплывались, как волны. Штурман смотрел на них и в каждом голубом кружке видел себя мужественным капитаном с трубкой во рту. Голова тихо кружилась…
А за дверью стоял боцман и с ужасом смотрел, как в коридор ползут клубы дыма. Бурун потянул дверь, но увлечённый штурман этого не заметил. Боцман подналёг плечом, но это не помогло. Тогда-то он и издал клич: «Горим! Горим! Шланги!»
Пионерчиков повернулся. От него во все стороны посыпались искры, и он тоже закричал:
— Горим!!!
САМЫЙ ГОРЬКИЙ ЧАС ЮНОГО ШТУРМАНА
В рубке замигали сигналы. Пожар. Боцман тащил брандспойт. Моряков командовал:
— Ломать дверь! Там кто-то горит! И тогда из двери, весь в клубах табачного дыма, появился Пионерчиков.
Бурун выпучил глаза.
Моряков присмотрелся и, отогнав ладонью дым, спросил:
— Пионерчиков, что это значит? Вы курите? В трубах испуганно зажурчала вода.
— В туалете? — снова спросил Моряков. И Пионерчиков почувствовал, что самый горький час его наступил. Бурун, сворачивая шланг, сочувственно посмотрел на штурмана.
— Та-ак, — сказал Моряков. — Так-ак… А я-то думал, вы будете капитаном. — И Моряков, горько усмехнувшись, пошёл к трапу.
— Я буду капитаном, — вздохнул Пионерчиков. В горле у него скребло, будто туда сунули сапожную щётку.
Но Моряков сурово оглянулся и сказал:
— Сначала на вашем месте я бы пошёл и извинился перед Перчиковым и Солнышкиным.
— За что?! — воскликнул штурман.
— За то, что вы сорвали им великолепный опыт, — сказал Моряков. — За отсутствие обыкновенной внимательности!
Он был так взволнован, что полчаса ходил по каюте. Потом достал из шкафа ящичек с сигарами, которые тоже держал для иностранных представителей, подумал и вышвырнул его в иллюминатор. Ящичек нырнул, вынырнул и быстро побежал вперёд за течением.
В дверь постучали.
— Войдите! — сказал Моряков.
И в каюту, насупясь, вошёл Робинзон.
— Ах, Евгений Дмитриевич, — сказал он, — что-то мне не по себе.
— Да что вы, Мирон Иваныч, — забеспокоился Моряков. — Где Челкашкин? Вы у него были?
— Челкашкин тут ни при чём, — сказал Робинзон. — Не могу видеть, как наказывают невиновных!
Моряков тоже нахмурился и потёр ладонью затылок:
— Эх, Мирон Иваныч, я и сам жалею. Но ведь чего не случается!
Он хмуро выглянул в иллюминатор, потом улыбнулся и хлопнул в ладони:
— А знаете, кажется, всё складывается неплохо!
Несмотря на все события, океан сверкал. Солнышкин красил палубу, Перчиков чинил транзистор. А к друзьям, описывая круги, робко приближался Пионерчиков.
«ТАК ЭТО ВЫ!» — КРИЧИТ ПИОНЕРЧИКОВ
Пионерчикову начинать разговор с извинения было неудобно. Он несколько раз потёр ухо, потом посмотрел на море, на Солнышкина, на Перчикова и глухо спросил:
— Что это за эксперимент вы там устроили, из-за которого меня чуть кондрашка не хватила?
— Сначала надо спрашивать, а потом лезть, — сказал Солнышкин.
— А человеку некогда голову от бумажек поднять, — сказал Перчиков и ввинтил в приёмник шурупчик. — А то кто же красивые слова и законы будет придумывать?!
Это замечание задело Пионерчикова.
— Если бы вас волновали пионерские дела, вы бы об этом тоже думали, — сказал он.
— Вы думаете, только вы были пионером? — усмехнулся Солнышкин.
— Во всяком случае, я был председателем совета отряда, — вспыхнул задетый за живое Пионерчиков.
— Ну зачем же так скромничать? — заметил Перчиков.
— Скромничать?
— Конечно, вы умаляете свою роль. Вы ведь были председателем совета дружины, — подмигнул радист.
— А вам откуда известно? — спросил Пионерчиков. Это было действительно так, но хвастать было не в его привычках.
— А вы меня как-то вызывали на совет, — сказал Перчиков и ввинтил ещё один шурупчик.
— Не может быть! Я вас раньше и не видел.
— Видели! — сказал Перчиков. — Просто не замечали. Некогда было. А я вас ещё клюшкой по носу на хоккее съездил, на «Золотой шайбе».
— Так это вы! — воскликнул Пионерчиков и бросился к Перчикову: — А что же вы не признавались?
— А вы бы обиделись, — сказал Перчиков и, замигав, посмотрел на Пионерчикова.
Но какие могли быть обиды! Посреди океана встретились два земляка, два товарища. Попробуйте сами встретить среди океана однокашника, да ещё такого, который съездил тебя когда-то по носу клюшкой, и вы поймёте, какое это счастье! От радости Пионерчиков сел на выкрашенную Солнышкиным палубу. Солнышкин отбросил кисть, Перчиков отставил приёмник. Все недавние недоразумения были забыты. И Пионерчиков сказал:
— А бумажки — это и вправду ерунда! Но ведь охота придумать такие слова, чтобы всем захотелось сделать что-то хорошее, а может быть, и совершить подвиг.
Солнышкин давно без всяких слов мечтал совершить настоящий подвиг, но сказал:
— А ты бы написал стихи.
Пионерчиков пожал плечами. Поэтом становиться он не собирался. Во-первых, на земле и так много поэтов, а во-вторых, он вовсе не хотел, чтобы его ругали школьники, которым зададут учить лишнее стихотворение из «Родной речи». Напечатают, а потом отдувайся на каждой улице!
А в общем, им всем было очень хорошо. Небо синело без единого облачка. Солёный ветер овевал лица друзей. Они мечтали о подвиге.
И в это время далеко-далеко, у горизонта, двадцатью градусами ниже экватора, появилось маленькое пятнышко.
— Остров! — крикнул Солнышкин.
— Нет, — сказал Перчиков, — это облако.
— Человек за бортом! За бортом человек! — закричал Пионерчиков и, с трудом оторвавшись от крашеной палубы, бросился в рубку.
МИСТЕР ПОНЧ, ЧТО ЗА ВСТРЕЧА!
Это было невероятно. Среди пустынных волн Индийского океана ясно обозначилась фигурка, размахивающая руками.
Перчиков в отчаянии схватился за голову: где-то неподалёку случилось кораблекрушение, и он не принял сигнал SOS! А Солнышкин метался по палубе. Настоящий аврал, настоящее кораблекрушение!
Всё короче становилось расстояние до потерпевшего, и Перчиков с недоумением поворачивался к Солнышкину, а Солнышкин к Перчикову.
Навстречу им бежал по волнам маленький аккуратный плотик под белым треугольным парусом. Впереди паруса, в креслице, сидел коричневый старичок, и, положив ногу на ногу, приветливо помахивал шляпой. В правой руке он держал бамбуковую удочку, на которой висел большой кусок солонины.
На висках старичка сверкала морская соль, на ногах блестели надраенные ботинки. И — поразительно! — его плотик бежал против ветра и против течения…
Но это было ещё не самое удивительное.
Необычный мореход поравнялся с судном. Друзья ответили на его приветствие и ахнули, а Солнышкин даже выронил за борт кисть: плотик тащила в упряжке огромная акула. Кусок солонины манил хищницу, и подгонять её не было никакой надобности. Стоило отвести в сторону приманку, и рыба меняла направление вслед за ароматным куском.
Трижды описав возле судна круг, плот подпрыгнул и остановился.
На борту «Даёшь!» уже толпилась вся команда. И теперь посмотреть на странного мореплавателя торопился капитан Моряков. Но едва он подлетел к борту, как протянул вперёд руки и воскликнул:
— Мистер Понч, что за встреча!
— Мистер Моряков! — Привстал от удивления старик и так дёрнул удочкой, что едва не улетел следом: акула прыгнула за мясом.
— Поднимайтесь же к нам! — торжественно пригласил Моряков и протянул Пончу руку.
— Не могу, — сказал мистер Понч, показывая на упряжку.
Без него акула утащила бы плот или сбежала сама, а рисковать плотом, таким «рысачком», ему, конечно, не хотелось.
— Везёт же нам на встречи! — сказал Моряков.
— Да, — усмехнулся Понч, — помните, как мы с вами встретились за мысом Доброй Надежды? Это, кажется, было лет двадцать назад.
— И при каких обстоятельствах! — заметил Моряков. — Вы плыли, кажется, на последнем бревне плота.
— О да! — сказал старичок и улыбнулся: — Мистер Борщик угостил меня тогда прекрасным салатом!
Польщённый Борщик гордо посмотрел на всех и тут же выбрался из толпы.
— Я помню, — сказал Моряков, — вы предприняли тогда плавание с очень интересной целью.
— О, я просто доказывал, что в пятьдесят лет можно совершить кругосветное плавание в одиночку, — вспомнил мистер Понч.
— Ого! — сказал Солнышкин и, навострив уши, придвинулся к самому борту.
— А помните, как мы встретились с вами десять лет назад? — спросил Моряков. — У берегов Южной Америки?
— Конечно! — воскликнул мореплаватель. — У мыса Горн! Ещё бы! Мистер Борщик угощал меня тогда щами! — И он так сладко вздохнул, будто не было ничего на свете вкуснее, чем щи, приготовленные Борщиком десять лет назад.
— Кажется, вы тогда тоже доказывали что-то очень интересное? — припомнил Моряков.
— О да! — сказал Понч и быстро приподнял удилище, потому что из воды слишком высоко высунулась акулья морда. — О да! — повторил он. — Тогда я доказывал, что можно совершить одиночное кругосветное плавание в шестьдесят лет. — И он отодвинул ногу: акула уже начинала пожёвывать башмак.
— Вот это да! — застонал Солнышкин. — Вот это жизнь!
Он уселся на борт и свесил вниз ноги. Солнышкин решительно был готов перебраться юнгой к старому мореплавателю! Но Перчиков ревниво посмотрел на него и втянул на палубу. Радист сделал это очень вовремя, потому что лошадка мистера Понча начала резво менять направление.
— Теперь всё понятно! — Моряков повёл могучими плечами. — Сейчас вы доказываете, что все океаны можно пересечь и в семьдесят?
— Вы угадали, мистер Моряков! — поклонился Понч.
— А куда же вы сейчас держите путь?
— К острову Тариора.
— О! — воскликнул Моряков. — Так мы идём туда же. Давайте мы вас немного подбросим, вы отдохнёте.
— Что вы! — закачал старик головой так, что с висков на ботинки посыпалась тонкая морская соль. Он аккуратно сдул её. — Это уже не будет считаться одиночным плаванием!
— Но ведь это совсем немного, — попробовал убедить его Моряков.
— Честность — до дюйма, — строго сказал Понч и посмотрел в глубину, как там ведёт себя его живая машина…
Вода тихо плескала между брёвнышками плотика, ножки кресла мягко погружались в неё и тут же всплывали.
«КОМАНДА, СМИРНО!» — ГОВОРИТ МОРЯКОВ
В это время произошло нечто неожиданное.
Дело в том, что не один Солнышкин был бы рад пуститься в дальний путь с Пончем.
На борту парохода «Даёшь!» был ещё один человек, который мечтал о чудесах и необыкновенных странствиях.
Из-за спины Морякова показалась седая голова и раздался голос старого Робинзона:
— Мистер Понч, так, может быть, вы возьмёте с собой до острова одного пожилого джентльмена, который всю жизнь думал о таком плавании? — И Робинзон с улыбкой приподнял фуражку. — Мне кажется, ваше плавание только выиграет, если на плоту некоторое расстояние пройдут два семидесятилетних моряка.
Понч с интересом посмотрел на Робинзона и, не колеблясь, сказал:
— С удовольствием! Но всё зависит от капитана.
Старый Робинзон повернулся к Морякову. Тот бросил взгляд на акулу, потом на Понча и махнул рукой:
— С мистером Пончем куда угодно! Но Робинзон уже сбегал вниз по трапу с криком: «До встречи на острове!» Из кармана его кителя торчал окуляр подзорной трубы.
В это время, расталкивая команду, к борту протиснулись Борщик и Пионерчиков с тарелками в руках.
— Отведайте! — крикнул раскрасневшийся кок.
— Я очень тороплюсь, — извинился Понч.
— Ну хотя бы компот! — взмолился Борщик.
— Ну, компот, пожалуй, — сказал мистер Понч. Качая от удовольствия головой, он выпил компот и положил в кружку косточки от ягод, чтобы не засорять океан: Понч гордился своей аккуратностью.
Потом он поклонился экипажу «Даёшь!», благодаря за гостеприимство, и протянул акуле бамбуковую палку с солониной. Плотик тотчас же рванулся вперёд.
— Стойте, мистер Понч! — крикнул капитан вслед. — Может быть, вы в чём-нибудь нуждаетесь?
— Ровным счётом ни в чём, — махнул Понч шляпой. — Сегодня океан подарил мне даже коробку великолепных сигар.
Старик показал на коробку, которую часа два назад вышвырнул в океан Моряков.
Старый моряк ещё раз махнул рукой, повёл шестом, и плотик, как весёлый кузнечик, поскакал к горизонту.
— Команда, смирно! — крикнул вдруг Моряков и подтянулся, выпятив грудь. — Перед такими стариками нужно стоять по стойке «смирно».
И Солнышкин тоже вытянул руки по швам.
— Слушайте, слушайте, мистер Понч! — спохватился вдруг капитан. — Но когда же мы встретимся?
Старый мореплаватель придержал колесницу и, сделав в воздухе сальто, прокричал:
— Лет через десять, в океане! Я надеюсь доказать, что это можно сделать и в восемьдесят. — И, перевернувшись ещё раз, он погнал к синему горизонту свою зубастую кобылку.
Уже наступил вечер, а визит Понча никому не давал покоя. Петькин бурчал:
— Задаром я бы ввек не поехал!
— Дурак! — посмотрел на него Федькин. Солнышкин метался по палубе. Ему снова не повезло: Перчиков катался на ките. Робинзон едет на акуле, а он — на обычном пароходе. Солнышкину хотелось чего-то необыкновенного!