— Н мг блш — взм фнрь!
Поплыл я к нему из последних сил, чтобы взять у него изо рта фонарь, вдруг боль почувствовал, коленом о что-то твердое ударился. Быстро схватил руками: что-то железное, круглое, ребристое, вроде, люк, а вокруг по-прежнему глубоко. Встал я на этот люк — примерно по пояс из воды вылез. Гага ко мне подплыл, встал рядом, тяжело дыша. Вокруг — абсолютная тишина, только капли с нас падают, щелкают, и больше ни звука. Стали смотреть по сторонам — тьма!
— Ну что… вперед? — Гага говорит.
— Вперед! — говорю.
Какое-то вдруг ликованье меня охватило! Все равно, думаю, — если даже утонем здесь — все равно не испугались, плыли, сколько могли! Плюхнулся я в воду за Гагой, поплыл. Слезы текут по щекам, и одновременно — какое-то ликование! Плыву с фонариком во рту, и если бы не фонарик, наверно, стал бы кричать что-нибудь! Долго еще так плыли. Луч фонарика болтается по сторонам, иногда вдруг голову Гаги осветит, иногда затеряется в темноте. Вдруг вижу — в луче фонарика чьи-то ноги! Лег я на спину, поднял фонарик, стал светить. Вижу — Гага стоит над водой, на каком-то карнизе, рукой за стену держась. Протянул мне одну руку, я влез. Отдышался — потом только обернулся, во тьму посмотрел, которую мы преодолели… Да-а-а… А говорил еще я совсем недавно, что ничего такого нет, что могло бы меня потрясти! Стали светить фонарем вверх: высоко уходит стена! А вот и потолок, смутно виднеется в слабом свете. Повел я свет вдоль него, и вижу вдруг — темный квадрат в стене! Провал! Коридор! Примерно на той высоте, с которой мы спустились сюда. Только не добраться туда никак!
А если обратно поплыть, вряд ли мы из воды до веревки допрыгнем. Гага вдруг говорит:
— Хочешь конфетку?
— А у тебя разве есть? — я удивился.
— Конечно! — Гага говорит.
Взял я у него карамельку липкую. Стали нарочно громко чавкать, чтобы тишину эту нарушить.
— Ну… отдохнул? — неожиданно Гага спрашивает.
— Отдохнул!
— Тогда — вперед!
Пошел Гага по карнизу, встал так, чтобы как раз под тем темным коридором оказаться, потом вдруг достал из кармана зубило, стал стену крошить. Мягкая штукатурка оказалась: быстро выбил дыру. Под штукатуркой оказались скрещенные тонкие рейки. Гага засунул под них зубило, покачал, они немного отошли от стены, что-то вроде ручки получилось. Потом Гага влез одной ногой мне на плечо, другой в выдолбленную дыру уперся, и стал другую дыру бить, на полметра выше первой и чуть в стороне — для другой ноги. Потом — я его придерживал, и он уже обеими ногами в дырах стоя, третью дыру пробивал — для руки! И так и пошли дыры зигзагом вверх! В двух дырах уперся ногами, в третьей держится рукой, а другой рукой долбит новую дыру, чуть выше. Потом передохнет немножечко, перелезет выше, и новое отверстие рубит! Гляжу — он уже на половине стены висит!
— Слезай, — говорю, — давай я немного подолблю.
— …Спасибо! — после долгой паузы отвечает. — Я не устал!
Снова, вижу, зубило в другую руку перекладывает, в ровное место стены начинает бить. И вот совсем уже у черной дыры оказался, перелез туда наполовину, а ноги почему-то долго еще сюда свисали, видно, не было уже сил залезть! Потом исчезли, наконец, ноги, появилась голова.
— Прошу! — Гулко с высоты Гага говорит. — Парадный трап подан.
Полез я, пальцами стараясь под скрещенные рейки подлезть, вцепиться, чтобы обратно не грохнуться. Рейки трещат, ломаются — еле успеваешь за следующую перехватиться. Главное, — только стену перед собой увидеть, ни назад не смотреть, ни вверх. Потом, чувствую, рука меня за шиворот схватила. Ввалился я в дыру, лег.
— Я в центральной библиотеке был, — где-то рядом Гага говорит. — Все книги читал про наш город — даже старинные… Нигде про этот ход ничего не сказано. Ясно?
— Но кто-то, видимо, про него знает и в наши дни? — вежливо стараюсь поддержать разговор.
— Вряд ли! — Гага говорит. — Не думаю.
— А помнишь, ты говорил, — какой-то странный человек этим ходом прошел, в наш двор вышел?
— Помню. — Гага кивнул. — Ну что, отдохнул? Вперед!
Встали мы на дрожащие ноги, пошли. Примерно такой же коридор, каким мы от кочегарки к темному залу пришли, но только запах в нем совершенно другой, холодом пахнет, запустением, пылью, чувствуется, давно здесь никого не было!
Но было такое чувство, что по нему мы куда-то выйти должны! И вдруг действительно, показался впереди маленький прямоугольник, по краям обведенный тонким светом! Дверь! Добежали до нее, подергали, дребезжит, но не открывается! Разбежались оба сразу, ударили плечами и вывалились наружу. Сначала зажмурились от ярчайшего света, ничего не могли рассмотреть.
Потом глаза начали привыкать, смотрим: находимся мы у высокой кирпичной стены, старинного типа: высокая, отвесная, даже немного нависает над нами, и в этой стене маленькая дверца, из которой мы только что вывалились. Сидим мы на узенькой полоске земли, ивовые кусты вокруг растут, постепенно уходят в воду. Дальше — широкая полоса воды, за водой снова берег, заросший высокими кустами
— Ну… вперед! — Гага говорит.
Подошли мы к воде, видим: в ивовых зарослях плавает плот с четырьмя толстыми столбами по краям. Подошли ближе, увидели: это не плот, а перевернутый стол с толстыми круглыми ножками. Встали мы на стол, гребя палками, через пролив переплыли. Влезли с трудом в высокие густые кусты. Тень, сырость. Черный широкий пень, обсыпанный сиренью. Потом кончились, наконец, кусты, мы выбрались на поляну. Неподвижная солнечная тишина. Ржавая голая кровать стоит на краю. Подальше старый фундамент дома, пригорок с обломками кирпичей, заросший фиолетовыми цветами. Гага быстро пошел дальше, в тот конец поляны, и вдруг с хрустом куда-то провалился. Подбежал я к нему, гляжу, часть поляны застеклена, стекла в рамах, местами просто рамы, стекла уже выбиты.
— Окна внутрь земли, понял? — почему-то торжествующе Гага говорит, выбираясь из проломленного им стекла.
— Да это не окна! — говорю ему, — это теплицы! Раньше, видно, в них овощи выращивали, а потом забросили почему-то.
— Так. Ясно! — выбираясь на незастекленное место, Гага говорит.
Пошли дальше — снова в зарослях оказались. Лезли через заросли минут, наверно, сорок, и снова потом на берегу оказались. Вода, заросшая деревьями, высокие деревья — за ними ничего больше не видно.
— Смотри! — шепотом вдруг Гага мне говорит. Посмотрел я, куда он показывал, вижу: кошка!
Но очень странная, — никогда раньше не видел я таких кошек: вся черная, а голова, начиная от шеи, ярко-белая! Стоит у воды: лапой трогает воду, тронет, и быстро отдернет, тронет, и быстро отдернет. Потом услышала нас, повернула свою белую голову, и так изумленно застыла с поднятой лапой. Потом шаркнула быстро в кусты, все! — будто ее и не было!
— Понял? — Гага многозначительно говорит.
— Что?
— Видел, как она себя вела?
— Как?
— Видел, как изумилась? Ясно, что человека здесь ни разу еще не видела. В общем, ясно! — торжествующе говорит.
— Что ясно-то?
— Что этот остров соединяется с остальной землей только тем ходом, через который мы пришли — больше никак! Раньше люди, может, и помнили этот ход, а теперь уже забыли, только мы теперь по нему можем пройти.
— Да как это может быть, — говорю. — В нашем веке?
— В нашем веке, — Гага говорит, — много еще загадочного существует!
Хотел было я сказать ему, что он ошибается, но вижу, он кулаки сжал, лицо дрожит, бесполезно сейчас с ним спорить! Конечно, — раз добрались сюда, с таким трудом, то — ясное дело, открыли новую землю!!
— А как же, — только сказал я, — ты говоришь, что люди этот ход забыли, а сам говорил, что видел, как человек из этого хода в наш двор выбрался?
— Ну и что? — Гага упрямо говорит. — Он отсюда ушел, а мы — пришли!
— Ну и что теперь будем делать? — спрашиваю.
— Вернемся, — Гага говорит, — возьмем все необходимое и начнем освоение!
Что обратно пойдем — это я обрадовался. Только оказалось вдруг, что обратно Гага тем же путем хочет добираться. Страшно не хотелось мне в эту сырую черную дыру лезть, снова огромный темный зал переплывать — и так мы уже мокрые были, дрожали! Но с Гагой бесполезно спорить — уверен, что только тот путь сюда ведет, поэтому и остров никому не известен! Хотел я было сказать ему, что наверняка до нашего дома отсюда поверху минут за десять можно добраться, но посмотрел на его лицо, и молча, ни слова не говоря, первый в темноту пошел.
Неохота рассказывать, как мы обратно через весь этот ужас пробирались, только скажу, что еще тяжелее было, чем в первый раз. Наконец, от усталости падая, мокрые, естественно, насквозь, оказались мы в теплом коридоре, который к кочегарке вел. После темноты и холода он уже мне замечательным местом показался: жарко, сухо, и красные отблески от котла доходят — значит, близко уже жизнь, люди! Но Гага выглянул через прорытый нами канал в угле, и быстро обратно отшатнулся.
— Нельзя выходить! — шепчет.
— Это почему это? — я совсем уже терпение потерял.
— Там кочегар сидит! — Гага шепчет. — Нельзя, чтобы он узнал, что мы через этот ход прошли!
— Почему нельзя-то? — тут я уже совсем возмутился.
— Ты что же думаешь — он просто так здесь сидит? — Гага говорит.
— Конечно, просто так! Обычный кочегар! — я чуть было уже не кричал.
— Обыкновенный! А почему он, интересно, что-то все время пишет? — Гага говорит.
— Ну ладно! Если ты считаешь, что все так необыкновенно, — лягу прямо здесь и буду спать!
Устал я, действительно, очень сильно. Разровнял немного уголь, который мы сюда протолкнули, лег, руки под голову положил, и вправду, неожиданно заснул. Проснулся, не знаю уж через сколько — Гага меня разбудил.
— Давай, — говорит, — выбираемся потихоньку — он ушел.
Выбрались мы во двор. Я, с Гагой не прощаясь, домой пошел. И бабушка к тому же — хороша бабушка! — вместо того чтобы выругать меня как следует, говорит спокойно:
— Где же ты так изгваздался, родной! Ну — снимай быстро, я в тазу замочу! Но молодец, что к пяти поспел, как я велела, за это я тебя оладьями угощу.
Посмотрел я на часы — действительно, всего пять часов — всего четыре часа это путешествие продолжалось, а казалось — год! Поел я, потом телевизор посмотрел, после спать лег — здорово я в тот день устал. Ночью вдруг приснился мне темный зал, как мы в нем плывем — во сне все это страшнее еще казалось. Проснулся я, весь в поту, лежал, не двигаясь. Потом вдруг горячая вода из уха вылилась — наверно, в темном зале мне в ухо набралась. Почему-то испугался я, на кровати сел. Сказал себе, что никогда больше с Гагой никаких дел не имею. Хватит! Все! Но утром встал, по двору поболтался, и неожиданно к Гаге пошел.
Он кивнул деловито, видно, и не помнил того, что я, не прощаясь с ним вчера, ушел.
— Посмотри, — в сторону стола кивнул. — Я там набросал кое-что… по-моему неплохо.
На столе лежит листок, на нем были нарисованы квадратики, и в них написано: кочегарка — коридор — Темный зал — коридор — Остров.
— Ну как? — спрашивает.
— Замечательно! — говорю. — Даже лучше, чем в действительности!
Тут Гага обиделся, злобно на меня посмотрел:
— Знаешь, как называется человек, который ни во что не верит? Циник! И в тебе уже много этого, ты ко всему уже с усмешкой относишься! И это еще в молодом возрасте, — а что потом с тобой будет — представляешь?
— А с тобой? — говорю ему.
— Ладно, — Гага говорит. — Так будешь участвовать в освоении или нет?
— Ладно, буду — не бойся! А то ты без меня вообще голову себе сломишь!
— Тогда так, — Гага говорит. — Я тут набросал список, что нам надлежит в первую очередь на остров взять. Значит так. 10 банок тушенки. Два спальных мешка. 10 инкубаторных цыплят. Две буханки хлеба. Полкило конфет. Топор. Транзисторный приемник.
— Так, — говорю, — а зачем нам десять цыплят?
— Как зачем? — Гага говорит. — Жить на острове будут. Яйца нести.
— А кошка та их не сожрет?
— А мы ограду для них сделаем.
— Так… А где мы два спальных мешка возьмем?
— В прокате.
— Так, а зачем транзисторный приемник с собой брать?
Представил я, как мы со всем этим грузом через темный зал плывем, а потом еще взбираемся по вертикальной стене!
— Может, — говорю, — телевизор с собой взять, чтобы там программу «Время» смотреть?!
Ничего не ответил на это Гага, даже голову от своего дурацкого списка не поднял! Потом только произнес:
— Так… За хлебом и конфетами ты сходишь, или мне нужно идти?
— Схожу!
— Деньги нужны?
— Есть!
Вышел я от него, пошел в булочную. Ладно, думаю, — сделаем все так, как он хочет. Посмотрим! Вошел я в булочную, взял на руки две буханки, схватил кулек с конфетами, шел уже к выходу — потом посмотрел вдруг почему-то вниз, себе под ноги. И чуть было не упал от ужаса: гляжу, на полу около кассы, свернувшись и мурлыча, та самая кошка лежит — черная, с белой головой, которую мы на нашем необитаемом острове видели! «Как же она тут оказалась?» — мелькнула мысль.
Почему-то в тот момент не подумал, что спокойно она оттуда пришла сюда, по обычной дороге, и ни по каким катакомбам не лезла! Но посмотрел я потом на кошку, как лежит она, спокойно мурлыча, и понял вдруг: никакого острова нет, есть просто какой-то заброшенный участок в десяти минутах ходьбы от нашего двора! Положил я почему-то буханки и конфеты на место, обратно к Гаге побрел. Он так и подскочил, когда про эту кошку услышал. Выскочили мы от него, к булочной помчались.
— Но мокрая ведь она? — на бегу спросил Гага.
Но нет — абсолютно сухая кошка оказалась! Открыла снисходительно глаза, когда Гага ее рукой тронул — и снова зажмурилась.
— Так, — Гага тихо сказал и из булочной вышел.
Я догнал его/ Молча шли с ним по улице. Вошли во двор, дошли до парадной, поднялись.
— Ну, я пойду? — робко спрашиваю.
Гага только убито рукой махнул — так расстроился.
…Недели через две после этого ехал я с родителями в гости на такси. Переезжали мы какой-то мостик, через какой-то промышленный ручей — в него со всех сторон сточные трубы впадали, по берегам деревья росли, и вдруг мелькнула за деревьями та красная стена, из которой мы вылезли тогда к нашему «необитаемому острову»! И над стеной этой — высокая труба, и на трубе этой выложено было белым кирпичом: «1924». То есть работает там обычный завод, и ничего таинственного ни за этой стеною, ни рядом — нет. Наутро встретились мы с Гагой в школе, и я рассказал ему об этом. И долго после этого мы не вспоминали о нашей экспедиции.
Пока однажды…
День этот я хорошо запомнил: как раз накануне Первого мая это было. Еще бы не запомнить: объелся я за ужином блинов, а точнее — оладьев. Лежал на диване и стонал.
И вдруг — звонок. Абсолютно некстати! И появляется, ясное дело, Гага. Кто другой еще может настолько некстати появиться? По глазам его вижу, вернее, по одному даже глазу, он ко мне профилем сел, что появилась у него очередная безумная идея.
— Спишь? — вроде бы равнодушно спрашивает.
— Сплю, — говорю. — А что? По-моему, лучше спать, чем делать глупости!
— Думаешь? — спросил Гага.
— Уверен!
— Прости, что я тебя поднимаю, — изысканно-вежливо говорит Гага, — но может быть, выйдем на секундочку во двор?
— А дальше?
— Нет, только во двор. Этим и ограничимся. Встал я, оделся, хотя не очень-то верил, что он двором ограничится.
Вышли во двор. Почти во всех окнах свет горит. Понятно, завтра праздник, люди готовятся. Вот в моем окне, на третьем этаже, бабушка показалась. В другом окне, тоже на третьем этаже, Гагина мать встала на подоконник, свесилась — какую-то банку между стекол поставила. Обыкновенно все. Спрашиваю:
— Ну что? Гага говорит:
— Здорово, а? Почти все окна горят! Посмотрел я на него с изумлением: совсем уже, что ли, умишком ослабел? Вытащил меня во двор, чтобы я посмотрел, как окна светятся в доме?
— Да… здорово горят! — чему-то радуясь, говорит Гага. — Одно только не горит… Не знаешь — это в моей квартире или твоей? Посмотрел я — действительно: одно окно на нашем этаже темное. Ну и что?
— Не знаю, — говорю, — в чьей это квартире, в твоей или моей, какая разница? Я у соседей редко бываю, так что точно не помню, чье это окно… Судя по расположению — оно и к твоей квартире относиться может, и к моей. Могу идти?