Среди многих заморских диковин, привезённых моряками, были лёгкие как пух птичьи шкурки, покрытые длинными и мягкими перьями невиданной красоты. Розовые, огненно-красные, коричневые, они отливали золотым, зелёным или оранжевым блеском и не были похожи на перья ни одной известной тогда птицы. Шкурки эти были получены в дар от султана одного из южных островов. Он говорил, что в его стране такие птицы не водятся и привозят их откуда-то издалека. Первый учёный, к которому попали шкурки, решил, что это такие птицы, у которых нет ни ног, ни костей, ни внутренностей. Чем же могут питаться эти создания? Наверное, только нектаром цветов и росой.
Его книга попала к другим учёным, которые сами не видели шкурок.
— Если у этих птиц нет ног, значит, они никогда не садятся на землю, — решили они. — Но как же они тогда отдыхают?
— Очень просто! — догадался кто-то. — На их хвостах есть перья, похожие на тонкие ленты. Этими перьями они цепляются за ветки и так спят.
Где же могут жить такие удивительные и прекрасные создания? Конечно, только в раю! И этих птиц стали называть райскими. Каких только сказок о них не придумали! Говорили, что шкурки райских птиц охраняют воинов от ран, а женщин делают вечно молодыми. Военные стали украшать ими шлемы, а женщины — цеплять их на шляпы и платья.
Конечно, не все учёные верили в такие сказки. Натуралист и исследователь Карл Клузий, изучивший многих редких животных, смеялся над рассказами о безногих птицах. Он писал, что райские птицы должны быть настоящими пернатыми с крыльями, ногами и костями и что купцы привозят с южных островов только искусно выделанные шкурки.
Но доказать свою правоту учёный не мог: слишком опасен был путь к тем островам. А верить ему на слово никто не хотел.
Триста лет продержалась сказка о птицах, прилетающих из рая! Даже великий натуралист Карл Линней, человек строгий и недоверчивый, и тот, внимательно осмотрев шкурку одной такой птицы, дал ей научное название «парадизеа апода», что значит «безногая райская птица».
Но однажды к берегам тропического острова Новая Гвинея подошёл французский корабль — фрегат «Раковина». В команде корабля был молодой аптекарь. Он каждый день выбирался на берег, не забывая брать с собой ружьё. И вот однажды он заметил, что в ветвях мелькает что-то красное. Аптекарь зарядил ружьё, подобрался поближе и увидел самую настоящую райскую птицу, изображение которой не раз встречал и книгах.
Её покрывали, как плащ, оранжево-алые длинные перья, зелёная грудь отсвечивала на солнце, как драгоценный камень. И всё-таки это была птица как птица — с цепкими ногами и крепким клювом. Она прыгала с ветки на ветку, по-куриному поворачивала голову, одним глазом приглядываясь к листьям и коре, а потом ловко склёвывала каких-то букашек. Но она была так красива, что рука не поднималась выстрелить в неё.
Потом, познакомившись с туземцами-охотниками, любознательный аптекарь своими глазами увидел, как они искусно, не повредив ни пёрышка, снимают шкурки с убитых райских птиц и осторожно сушат их над огнём — чтобы получились те самые безногие райские птицы, которые украшают шляпки европейских модниц.
Окончательно развеял все мифы замечательный исследователь Альфред Уоллес. Он наблюдал за жизнью райских птиц и не раз видел, как они целыми десятками собираются на вершинах деревьев и танцуют, красуясь друг перед другом своим ярким оперением. В конце концов Уоллес прислал двух живых райских птиц в Лондонский зоопарк, и тысячи людей могли видеть, как они расклёвывают фрукты или ссорятся из-за какого-нибудь червяка. Так умерла легенда о волшебных птицах, которые никогда не садятся на землю, питаясь росой и нектаром цветов.
Доверчивые мудрецы
В больших библиотеках, где среди полок к шкафов можно легко заблудиться, обязательно найдутся шкафы со старинными книгами.
Вот стоят на полке пять толстых томов, и у каждого на первой странице длинное и сложное название на латыни, языке древних римлян, ставшем языком науки. Оно гласит: «Конрада Геснера, Врача из Швейцарии, История Животных», — все слова с большой буквы, как тогда полагалось писать в заголовках книг. А дальше в алфавитном порядке идут подробные рассказы о самых разных животных. Тут же и рисунки. Вот носорог — странный, с жёсткими складками на коже, весь в какой-то чешуе, будто одетый в броню, и на ногах — непривычно длинные копыта. Почему же он такой? Да очень просто. Художник видел одного из первых попавших в Европу носорогов в зверинце. Его везли на паруснике, где бедный зверь целые месяцы стоял в тесном закутке. Он даже пошевелиться почти не мог. Поэтому и отросли копыта, которые на воле стираются при ходьбе, и загрубела от неподвижности кожа, как будто покрывшись чешуёй.
Вот другой раздел — «О камелопардалисе». Что за странное имя? Оно напоминает латинские названия верблюда и леопарда. А на рисунке — пятнистое, как леопард, животное с длинной шеей и маленькими рожками. Конечно же, это жираф!
А это ещё что такое? На рисунке бегемот держит в пасти крокодила. Тут художник ошибся, ведь бегемот — животное травоядное. И почему о нём написано как о лошади? Очень просто — ведь ещё Аристотель называл бегемота водяной лошадью, «гиппос потамиос», а Геснер в своей книге повторил рассказы Аристотеля, Плиния и многих других учёных и путешественников, добавив то, что слышал и видел сам. Бегемота он не видел, вот и написал понаслышке о том, как они сражаются с крокодилами.
Листаем дальше. Вот глава о зубре и рисунок: огромный зубр напирает на дерево, за которым прячется человек, воткнувший копьё в грудь лесного великана. Во времена Геснера в европейских лесах водилось ещё много зубров, они были так же обычны, как олени. Но это была завидная добыча для охотника, и животных постепенно становилось всё меньше и меньше.
Кем же был Конрад Геснер, автор этой «Истории животных»? Он родился почти пятьсот лет назад в бедной семье и учился, как тогда говорили, на медные деньги. Но был он удивительно талантлив. Всё, что прочитывал, запоминал навсегда, а чужие языки усваивал с необычайной лёгкостью. Конрад знал и латынь, и древнегреческий, на котором писал Аристотель, и древнееврейский, и арабский, и, кроме них, чуть ли не десяток других языков, не считая родного немецкого.
В двадцать два года он уже был профессором греческого языка, потом стал врачом, но больше всего на свете его интересовали животные. Геснер старался узнать о них как можно больше — читал книги, расспрашивал путешественников и путешествовал сам, объездив всю Европу. И повсюду искал редких животных для своего первого в мире зоологического музея. Он покупал чучела, шкуры, черепа и целых животных — змей, ящериц, рыб. В те времена ещё не знали, что музейные экспонаты можно сохранять и спирте, поэтому Геснер их засушивал.
Нередко ему на продажу привозили разные диковины — раковины из далёких морей, ярких тропических насекомых, а порой и совсем уж невероятных зверей — например, чучело маленькой русалки. Но у Геснера были зоркие глаза. Он сразу заметил, что «русалка» — это просто мартышка с пришитым рыбьим хвостом. В своей книге он написал: «Разные бродяги придают телу скотов различный вид. Я видел у нас одного бродягу, который показывал такого скота под видом василиска». Того самого, который своим взглядом убивает людей и животных. Оказалось, что он был сделан из ящерицы и рыбы ската.
И всё-таки Геснера не раз обманывали. Стоит только перелистать четвёртый том его «Истории животных», как сразу бросаются в глаза удивительные рисунки, сделанные по рассказам путешественников. Там есть морской чёрт с рыбьим хвостом, маленькими ластами-плавниками на двупалых руках и рогатой собачьей головой. Неподалёку — морской монах, весь в чешуе, с какими-то щупальцами вместо рук и человеческой головой. Тут можно найти и кита-змею, обвившего корабль и пожирающего толпящихся на палубе людей. Правда, Геснер пишет, что сам не видел этих чудовищ и рассказывает о них с чужих слов.
Чем больше моряков и купцов путешествовало по свету, тем чаще привозили они из далёких земель разных невиданных зверей. Учёные наполняли ими свои «кабинеты диковин» — так назывались тогда музеи. Когда русский царь Пётр Первый решил создать у себя в столице музей, знаменитую Кунсткамеру, он обратился за помощью к учёным. Одного из них звали Альберт Себа, и был он аптекарем, одним из уважаемых людей Амстердама, главного города Голландии. Его аптека была лучшей в городе и приносила ему немалый доход. Но всё, что Себа зарабатывал, он тратил на свой музей, где хранилось множество самых разных животных. Для царя Петра сделали их описание. В нём говорилось о «склянках самого чистого стекла, в которых лежат неизречённые, чудественные, странные звери в винном духе» — то есть в спирте. Тут были и огромные американские лягушки пипы, вынашивающие своё потомство в специальных ячейках на спине; тут были летучие рыбы и крокодилы, морские скорпионы и черепахи, райские птицы и кораллы; одних бабочек было около пятидесяти коробок — «в том числе есть с серебряными и золотыми крылами». Были здесь даже «ревучие змеи» — что это такое, сейчас уже никто не скажет.
Когда Пётр, путешествуя, заехал в Амстердам и увидел все эти сокровища, он сразу же решил, что они должны украсить его Кунсткамеру. Себа продал ему весь свой музей за пятнадцать тысяч серебряных гульденов. Это было почти триста килограммов серебра. И американские лягушки вместе с «ревучими змеями» и множеством других редкостей уехали в город на Неве.
Сейчас от этой коллекции уцелело немногое: рыбы и змеи в спирте выцветали, и их убирали в подвал, где они гибли в пожарах и наводнениях; чучела поедала моль — ведь тогда ещё не было ни нафталина, ни других средств от насекомых. Но кое-что всё-таки осталось. Например, в Петербурге, в Зоологическом музее, можно увидеть чучело огромной американской водяной змеи — анаконды. У него нет головы, но ловкий чучельник ещё во времена Себы просто разрезал спереди туловище, сделав что-то вроде рта. Поэтому и похожа эта змея на странного безголового червяка. Тут же выставлена громадная морская черепаха, тоже из коллекции голландского аптекаря. А в хранилищах Зоологического института уцелела добрая сотня панцирей черепах, крокодильих шкур, банок с животными, которые, вероятно, были в музее Себы.
Но что же он сам, неутомимый собиратель редкостей? Наверное, получив деньги, стал их тратить направо и налево? Ничуть не бывало! Не таким человеком был этот аптекарь. Он стал заново собирать экспонаты, и новый музей лет через десять стал не хуже прежнего.
Правда, были там и подделки — Себа далеко не всегда мог их отличить. Великий шведский учёный Линней, разглядывая накопленные аптекарем сокровища, увидел там даже гидру, семиголовую морскую змею. И как он ни убеждал хозяина, что это фальшивка, сооружённая из шкуры удава и голов горностаев или ласок, Себа никак не хотел с ним соглашаться. Ещё бы — ведь за эту гидру он заплатил какому-то жулику кучу гульденов! Не признаваться же, что тебя надули!
Но почти все остальные животные были не поддельными, а подлинными. И когда Себа создал новый музей, он решил написать книгу обо всех собранных в нём животных. Это был огромный труд. Аптекарю помогали учёные, и всё равно ушло много лет, прежде чем книга была напечатана.
И вот она стоит в книжном шкафу рядом с книгой Геснера. Это не одна книга, а четыре огромных тома. Каждый из них едва умещается на столе. Есть здесь и портрет автора, сделанный в его музее. У него весёлые живые глаза и высокий лоб — его не скрывает длинный парик. Аптекарь одет в шёлковую мантию, какие носили тогда учёные. В одной руке он держит банку с какой-то змеёй, а другой показывает на раковины, лежащие на столе. За его спиной — шкафы с редкими животными.
Называется книга Себы сложно и длинно, как было принято в то время: «Богатейший клад природного царства, аккуратно описанный и переданный искуснейшими изображениями». И действительно, рисунки в книге замечательные — точные, чёткие, выразительные. Они раскрашены от руки с таким тончайшим мастерством, что кажется, художник наносил краски не кисточкой, а пёрышком крохотной птички колибри.
Ещё бы — Себа заказал иллюстрации лучшим художникам Голландии! В каждом томе — больше ста рисунков. Благодаря им книга стала полезной для очень многих учёных. Тот самый Линией, который спорил с Себой из-за гидры, нашёл на этих рисунках десятки новых, неизвестных науке животных.
Когда-то люди читали и перечитывали эти книги. Теперь они отслужили свою службу. Но учёные помнят о них и с доброй улыбкой вспоминают Геснера, Себу и других старинных мудрецов, любивших и изучавших природу.
Лягушка с карманом на брюхе
О девочке, которая любила рисовать насекомых
Жила на свете девочка, и звали её Мария Сибилла Мериан. Она была дочкой немецкого художника, поэтому в её доме было много картин и книг с картинками. Мария Сибилла любила разглядывать рисунки с заморскими странами и диковинными зверями. Особенно она любила рисунок, на котором художник изобразил тропический лес. По его деревьям бегали обезьяны, в чаще прятались леопарды, а обнажённые темнокожие люди стреляли в них из луков.
«Вот вырасту, — думала она, — и увижу всё это своими глазами. И нарисую ещё лучше».
Вокруг дома Марии Сибиллы было множество цветов, а ещё здесь росли шелковичные деревья. Девочка часто залезала на них, чтобы полакомиться сочными ягодами. Рядом, в просторном сарае, её мать разводила шелковичных червей — так называют гусеницу бескрылой бабочки, тутового шелкопряда.
Каждое утро девочка срезала охапку листьев шелковицы и раскладывала их на полках, где ползало множество гусениц. Весь сарай наполнялся странным хрустящим звуком — это тысячи гусениц грызли листья. Девочка чистила полки, сортировала гусениц по размеру и собирала в корзинку их белые продолговатые коконы, сплетённые из тончайших нитей. Из этих нитей её мать ткала шёлковую материю, на которой вышивала изображения людей, животных, а чаще всего цветов. Мария Сибилла быстро научилась этому мастерству и могла вышивать не хуже матери, но ей больше нравилось сидеть в саду — рисовать цветы и насекомых. Она изображала их так же тщательно, как вышивала, — самыми тоненькими кисточками на плотной белой бумаге. Насекомых в то время не любили, нередко называли «омерзительными тварями», но маленькая Мария Сибилла могла часами любоваться жуками и их блестящими панцирями, длинноногими кузнечиками и причудливо окрашенными гусеницами, неторопливо ползущими по листьям. Порой она дразнила гусениц, трогая их соломинкой, — одни падали на землю, сворачиваясь пушистым клубочком, другие изгибались и выпускали длинные извивающиеся нити, похожие на жала, чтобы напугать врага.
В саду, на лугах, в кустарнике у стен старой крепости она находила самых разных гусениц и выкармливала их. Потом они окукливались, сплетая шелковистый кокон или просто прицепляясь к веточке.
Сколько раз Мария Сибилла любовалась маленьким чудом, когда куколка, похожая на спелёнатого ребёнка, лопалась и из неё осторожно, понемножку выбиралась бабочка — сперва нескладная, почти бесформенная. Посидит, соберётся с силами — и вдруг разворачивает крылья, будто ярко раскрашенные паруса.
Девочка выросла и стала художницей. Она научилась наносить рисунок на медную дощечку тончайшим стальным резцом, а потом печатать с неё гравюры — точные копии рисунка. Правда, они получались чёрно-белыми. Зато с одной дощечки можно было сделать много отпечатков и потом раскрасить их. Гравюры можно было переплетать, как книги, и стоили такие издания недёшево. А ведь Марии Сибилле надо было зарабатывать на жизнь. Она сделала несколько таких книг с гравюрами цветов. Их стали покупать. И тогда художница напечатала «Книгу гусениц» с множеством великолепных рисунков. На них были и растения, на которых живут гусеницы, и куколки, и вылетающие из них бабочки. Не забыла она нарисовать и яйца, отложенные бабочками на листьях.