Он видел, как матери показывали детёнышам, какие растения можно есть, — а ели они листья, молодую кору и особенно любили корни дикого сельдерея. Джон однажды попробовал их жевать и долго плевался от горечи. А для горилл этот корень оказался лучшим лакомством. Учёный не раз видел, как играют детёныши. Они резвились совсем как малыши в детском саду: бегали цепочкой друг за другом, съезжали со ствола сломанного дерева, как с горки, боролись. Один детёныш положил себе на голову пучок листьев и сидел как в шляпе, другой качался на лиане. Самки следили, чтобы с детьми ничего не случилось, а вожак смотрел по сторонам — нет ли какой опасности. Вечером гориллы, наломав ветвей, устраивали в кустарнике постели для сна, похожие на гнёзда. Нередко Джон ночевал в десятке шагов от них, забравшись в спальный мешок.
Изучая жизнь горилл, он стал понимать, что европейские охотники, которые рассказывали о кровожадности этих животных, никогда не видели их вблизи и только пересказывали то, что слышали от африканцев. Эти огромные и сильные существа, весом с нескольких человек, оказались робкими и дружелюбными.
Джон заметил, что когда встречаются две незнакомые гориллы, то одна из них начинает трясти головой, и другая её не трогает. Наверное, так гориллы сообщают друг другу: «Я не хочу драться». И когда к Джону снова подошёл, колотя себя в грудь, чёрный вожак с серебристой спиной, то учёный потряс головой. Обезьяна внимательно посмотрела на него. Он ещё раз потряс головой — и огромный зверь перестал обращать на Джона внимание.
Так удалось изучить жизнь горилл, самых крупных человекообразных обезьян, наших дальних родственников.
В тех же местах, что и горилла, водится другая человекообразная обезьяна. Баттел называл её «энсего», а другой моряк, хорошо знавший Африку, — «чимпенсо». Первого такого «чимпенсо» привезли в Европу триста пятьдесят лет назад, и он прожил несколько лет в зверинце, так что учёные смогли изучить его. Великий шведский учёный Линней назвал его «хомо троглодитес» — пещерный человек. Что шимпанзе не человек, люди догадались быстро. Но только в наше время учёные открыли, что изо всех обезьян как раз шимпанзе ближе всего к человеку. Пожалуй, это самое смышлёное из животных.
Кто не видел их смешные проделки в зоопарке или на экране телевизора! Вот к их клеткам подходит экскурсия. Шимпанзе начинают подпрыгивать, ухать, хлопать в ладоши — это значит: «Посмотрите на нас». А когда люди останавливаются, обезьяны протягивают ладошки, клянчат еду. И ничего, что у них в «столовой» лежат бананы, яблоки и другие вкусные вещи, — ведь всегда интересно получить что-то новенькое.
Русская исследовательница Надежда Николаевна Ладыгина-Котс, чтобы изучить поведение шимпанзе, стала воспитывать маленького шимпанзёнка вместе со своим новорождённым сыном. Оказалось, что крохотная обезьянка ведёт себя совсем как ребёнок: точно так же плачет, смеётся, пугается, и по лицу всегда можно понять, какое у неё настроение.
Наверное, самыми интересными были американские опыты с шимпанзе по имени Уошо. Когда обезьянке было меньше года, её стали учить языку знаков, которым пользуются глухонемые. Уошо оказалась удивительно понятливой. Уже в полтора года она могла попросить «дать вкусненького», а когда подросла, то с ней можно было разговаривать знаками, почти как с человеческим ребёнком. Она могла попросить пить или есть, объяснить, что хочет гулять или играть. Когда же Уошо выросла, то смогла научить языку знаков другого маленького шимпанзёнка.
О третьей человекообразной обезьяне европейцы узнали примерно тогда же, когда и о шимпанзе. Путешественники и купцы слышали от жителей островов Суматра и Калимантан об орангутанах, что значит «лесные люди». Об их злобе и коварстве рассказывали такие же страшные истории, как о гориллах в Африке. Но когда первая такая обезьяна, рыжая и длиннорукая, попала в зверинец, оказалось, что это спокойное и добродушное существо. При этом ещё долго даже в научных книгах повторялись рассказы о том, как орангутаны нападают на людей.
Если шимпанзе и гориллы часть времени проводят на земле, и поэтому их можно наблюдать вблизи, то орангутаны — древесные жители, и следить за ними нелегко. Часто только по остаткам плодов, падающих сверху, можно узнать, что в густой листве дерева разгуливает орангутан. И живут они не стаями, а небольшими группами, похожими на семьи.
Три года их изучал английский студент-зоолог Джон Мак-Киннон. Он высматривал в деревьях гнёзда, в которых ночуют орангутаны, искал деревья, на которых созревают плоды, — рано или поздно обезьяны приходили к ним и кормились там целыми днями. Заметив человека, они пытались его прогнать — раскачивали деревья, сбрасывали сверху палки и разный мусор, а вдобавок кричали и гримасничали. Одна крупная обезьяна гонялась за Джоном по земле, раздувая щёки, кривляясь и крича. В конце концов Джону это надоело, он достал из сумки фотоаппарат с большим объективом и, наведя его на обезьяну, сам стал наступать с рычанием и криком. Та до смерти перепугалась страшного стеклянного «глаза» и с тех пор держалась от Джона подальше.
Иногда обезьян было трудно найти. Тогда Джон усаживался где-нибудь и ждал, пока в лесу с грохотом не упадёт какое-нибудь подгнившее дерево. Тут все орангутаны, какие были поблизости, начинали громко кричать, отгоняя неведомого врага, и найти их по крику было уже нетрудно.
Врагов у орангутанов, особенно у детёнышей, в лесу немало, но больше всего вреда им приносят люди. Они убивают обезьян, ловят для продажи их малышей, а самое главное — вырубают леса, в которых они живут. Орангутанов на свете становится всё меньше — так же, как горилл и шимпанзе. Их спасают, устраивая заповедники, где нельзя ни охотиться, ни рубить деревья.
И хочется верить, что ещё долго в густых лесах тропических островов будут раздаваться крики огромных рыжих обезьян.
Жук в генеральской каске
Это было двести лет назад, когда войска французского императора Наполеона Бонапарта сражались с англичанами. У маленького городка Альканизас гремел бой. В пороховом дыму шагали в атаку колонны солдат с ружьями наперевес. А на склоне холма стояла группа всадников. Впереди всех — молодой генерал в расшитом золотом мундире, в высокой блестящей каске. Это был граф Пьер Дежан, командир французской кавалерийской бригады, которая ещё не вступила в бой.
Он знал, что от доблести его солдат зависит судьба сражения. Надо действовать! Генерал вынул саблю, чтобы дать сигнал к атаке, огляделся вокруг — и вдруг вложил саблю обратно в ножны. Его офицеры испуганно переглянулись: неужели Дежан решил, что сражение уже проиграно? А генерал, спрыгнув с коня, подбежал к какому-то кустику, нагнулся и осторожно взял с цветка большого блестящего жука. Потом он снял свою каску. Оказалось, что к её дну был приклеен кусок пробки, из которой торчали булавки. Дежан осторожно проколол жука булавкой и воткнул её в пробку. И только тогда, надев каску и вскочив на коня, он взмахнул саблей и повёл в бой своих кавалеристов.
Сражение было жестоким и долгим, однако в конце концов французы победили. Вечером генерал снял каску — она была прострелена в нескольких местах, но жук уцелел. И генерал сказал своему адъютанту:
— Хорошо, что я его вовремя заметил! Ведь это новый вид, его ещё не встречал никто из учёных!
И он осторожно переложил добычу в прочную деревянную коробку, которую всегда возил с собой.
Дежан был страстным коллекционером, собирателем жуков. Всюду, куда генерала заносила военная служба, он ловил, покупал и выменивал их у других собирателей. В итоге его коллекция стала огромной — она размещалась в десятках шкафов, и в ней было больше двадцати тысяч разных видов жуков со всего света!
Но что же тут особенного? Мало ли что можно собирать! Но в том-то и дело, что Дежан собирал жуков не для того, чтобы ими любоваться, а чтобы изучать их. Рассматривая насекомых, он научился находить самые маленькие различия между ними. В своей коллекции Дежан нашёл множество жуков, ранее неизвестных науке. Он писал о них статьи и книги и сам стал известен как крупный учёный.
Император Наполеон считал Дежана одним из лучших и храбрейших своих генералов. Наверное, он бы очень удивился, узнав, что жуки прославят Дежана гораздо больше, чем военные победы.
В позапрошлом веке коллекционирование насекомых для многих людей стало настоящей страстью. За редких жуков и бабочек платили немалые деньги. Появились специальные магазины, продававшие наколотых и засушенных насекомых и всё, что нужно для их собирания: сачки, булавки, коробки и множество других вещей. Хозяева таких магазинов посылали специальных людей-сборщиков в самые далёкие уголки мира. Там они ловили самых редких и красивых жуков, бабочек и других насекомых, которые потом попадали в коллекции.
Знающему человеку коллекция насекомых может рассказать очень многое. И о том, какие насекомые водятся в лесах, а какие — в степях, как меняется их внешность в разных местах, и даже о том, кто из них вредит полям и садам, а кто эти сады и поля защищает.
Конечно, само насекомое, наколотое на булавку и засушенное, расскажет не так уж много. Но на одной булавке с ним подколота этикетка — маленький листочек бумаги, на котором крохотными буковками написано, в каких местах, на каком растении, когда и кем оно было найдено.
Так что же такое коллекция? Может быть, это игрушка для людей, которым нечем заняться? Ничего подобного! Собранная с умом коллекция — совершенно необходимый материал для работы учёных. Без неё просто нельзя изучать насекомых, да и других животных тоже. И недаром многие коллекционеры-любители, начав изучать собранных ими насекомых, в конце концов становятся настоящими учёными. Они находят среди своих сборов новые виды, исследуют их, пишут о находках и открытиях.
Почти каждая крупная и ценная коллекция попадает в национальные, государственные собрания, которые хранятся в музеях и научных институтах. Коллекции эти огромны. В них много миллионов насекомых, и с ними работают десятки учёных.
Одна из самых больших в мире коллекций находится у нас в Петербурге, в Зоологическом институте. Там стоят сотни высоких светлых шкафов, в которых расставлены десятки тысяч коробок с насекомыми. Есть здесь и несколько рядов других шкафов — старинных, приземистых, сделанных из красного дерева. В них выставлены только бабочки, и под каждой на булавке странная этикетка. На ней нет фамилии бывшего владельца коллекции, только имя и отчество — Николай Михайлович. И ещё на ней напечатана корона.
Фамилия Николая Михайловича — Романов. Он был великим князем, родственником самого царя, но не любил придворных балов и праздников. Его интересовала наука. Великий князь изучал историю и биологию, стал крупным учёным. Бабочек он собирал с детства, любил рассматривать их усики, рисунок крыльев, любил отыскивать их названия в книгах-определителях. В конце концов он собрал самую большую коллекцию бабочек в России — в ней было больше ста тысяч экземпляров!
Вместе со своими помощниками он изучил её и подробно описал в десятке больших книг, которыми до сих пор пользуются учёные. А потом всю коллекцию вместе со шкафами передал в Зоологический музей, ставший впоследствии институтом.
Учёные этого института могут рассказать о многих замечательных коллекциях, собранных и изученных не специалистами, а любителями — людьми, профессии которых были далеки от зоологии.
Вот тысячи бабочек с Памира — дар известного учёного-химика, который каждое лето отправлялся странствовать по высокогорью. Он задыхался от нехватки воздуха, днём его обжигало солнце, а ночью в ручьях около его палатки замерзала вода. Но не было для него большего счастья, чем увидеть и поймать редкую высокогорную бабочку.
Неподалёку, где хранятся жуки, на этикетках можно прочесть имя знаменитого авиаконструктора.
Лучшим отдыхом от работы он считал часы, которые проводил за микроскопом, изучая жуков, любуясь их блеском, разглядывая причудливые усики и щупики.
Около коллекционных шкафов нередко целыми днями сидит за микроскопом невысокий, плотный человек. По профессии он геолог, и за разведку полезных ископаемых он получил высокую награду, Государственную премию. А зоологи считают его крупным специалистом по жукам.
Из своих дальних странствий он привозил множество удивительных, никому не известных жуков, цикад, стрекоз — недаром в его честь названы добрых полсотни новых родов и видов насекомых.
Наверное, есть что-то волшебное в причудливых узорах крыльев бабочек, в металлическом сиянии надкрылий жуков, потому что они могут на всю жизнь очаровать самых разных людей.
В батисфере на глубину
Однажды, лет семьдесят назад, из гавани на Бермудских островах, что лежат в океане у берегов Америки, вышло небольшое судно. На его палубе стоял синий стальной шар с тремя круглыми окошками-иллюминаторами. А на мостике капитан разговаривал с худощавым, уже немолодым человеком.
— Я боюсь за вас, мистер Биб! — говорил капитан. — Даже за миллион долларов я не согласился бы опускаться в море внутри этой штуки. Конечно, лебёдка у нас сильная, трос крепкий, из лучшей стали, — только мало ли что может случиться?
— Но ведь мы уже не раз погружались, и всё обошлось благополучно, — отвечал его собеседник.
— Всё равно ваша затея смертельно опасна! Там, куда вы хотите опуститься, вода выдавит стёкла.
— Этого не случится. Иллюминаторы сделаны из кварцевого стекла, оно прочнее, чем сталь. Всё будет хорошо, лишь бы не подвела погода. Подумайте только — ведь мы увидим то, чего не видел никто из людей!
Что же хотел увидеть человек с короткой и звонкой фамилией Биб? Он мечтал опуститься в океан так глубоко, как не удавалось ещё никому.
К тому времени учёные, изучавшие жизнь моря, не раз уже ходили по его дну в водолазных костюмах. Но давление воды, главный враг водолазов, не давало им погружаться глубоко. Ведь если на большую глубину опустить запаянную жестяную банку, то вода раздавит, сплющит её. Так же она раздавит и водолаза, рискнувшего опуститься слишком глубоко.
И вот американский зоолог Вильям Биб решил исследовать глубины моря в специальном подводном аппарате. Аппарат этот изобрёл инженер Отис Бартон. Его назвали батисферой, что значит «глубоководный шар». Он был отлит из самой крепкой стали, и внутри его помещались два человека, баллоны с кислородом, прожектор и даже телефон. Спускать батисферу в море решили на крепком стальном канате — тросе. Рядом с ним тянулся электрический кабель, сплетённый с телефонным проводом.
Первые испытания на небольшой глубине прошли благополучно. Но когда двое смельчаков, Биб и Бартон, стали опускаться глубже, начались неприятности. Однажды давление воды стало вталкивать в батисферу электрический кабель, и Бартон запутался в нём, как муха в паутине. В другой раз на море поднялись волны, и батисфера начала раскачиваться и подпрыгивать. Казалось, она вот-вот оторвётся и упадёт на дно, но трос всё-таки выдержал.
Сегодня — особенный день. Исследователи решили опуститься на самую большую глубину, на какую только удастся. И когда судно отошло далеко в море, они залезли в узкий люк, проверили аппаратуру и дали команду: «Готовиться к погружению!» Матросы завинтили десять болтов на крышке люка и краном подняли шар над водой.
Всплеск — и за стеклом иллюминаторов понеслись тучи воздушных пузырьков, а потом всё вокруг стало зелёным от удивительно прозрачной воды. Было видно, как вверху чуть колышется её поверхность. Спуск начался, и казалось, что проплывающие снаружи рыбёшки взвиваются вверх. На самом деле они почти не двигались: это батисфера проплывала мимо них — вниз, вниз, вниз…
В стальном шаре было так тесно, что учёные могли сидеть, только скорчившись. Биб держал на коленях блокнот для рисования. Перед его лицом была укреплена телефонная трубка. Бартон готовил к съёмке фотоаппарат.
Вода темнела, становясь зеленовато-синей, потом тёмно-синей. Батисфера погружалась, и всё меньше света проникало в глубину.