2
Незаметно подходил сентябрь.
Перед отъездом Евгении Андреевны у Коротковых было проведено обсуждение: возвращаться Жене с матерью в город к началу учебного года или идти в здешнюю школу, что в двух километрах от Матвеек?
— Пап, мамуля, знаете, я и с Антошей, со Щербатым могу… Им тоже во второй класс, — сказал Женя и посмотрел на мать.
— Это что, фамилия — Щербатый? Что-то я в Матвейках таких не знаю, — поинтересовался отец.
— Нет! Просто зуб себе выбил, с дерева свалился… А зовут как раз Матвеем. Матвейка! — Женя засмеялся. — Папа, знаешь, Щербатый живых ужей под рубашку сажает…
— Так что же? — чуть грустно спросила Евгения Андреевна. — Женюра, значит, здесь учиться остаёшься?
— Здесь, конечно, о чём разговор! — воскликнул Сергей Сергеевич. — Зимой на лыжах туда-обратно чепуха, в слякоть трудновато, правда… По вечерам в шашки будем сражаться. Когда сделаешь уроки.
— Хорошо. Так и быть, согласна, — вздохнула Евгения Андреевна. Она видела: жизнь с отцом Жене и правда на пользу. — Тогда всё, что надо, я сразу из города пришлю, — сказала задумчиво.
— И лыжки, лыжки обязательно! — поддакнул Сергей Сергеевич.
— Лыжи успеются, зима далеко, — снова вздохнула мама.
Она уехала. Грустно стало без неё Женьке! Он даже всплакнул у Воронков, провожая. Да что поделаешь — сам решился. Долго смотрел на уходящий поезд, на белый мамин платочек, трепетавший у окна зелёного вагона.
Но грустил Женя недолго, некогда было. День за днём убегали незаметно. То надо с утра на пастбище, серебрившееся росой, — покататься на Ваське; то в манеж, где учат молодняк; то в ранний, рассветно-мутный час, когда пар валит изо рта, ноги краснеют, как у гусёнка, а глаза ещё не доглядели сна, по грибы с ребятами в бор, где, по рассказу Щербатого, «случаются» даже медведи.
Медведя «не случилось» ни разу. А вот лося видели. И не одного — с лосихой! Сильные, красивые животные пробежали поляной шагах в двадцати от замерших мальчишек. Лось был громадный, больше Гордого, пожалуй, — с ветвистыми рогами и горбатой мордой.
А в другой раз, возвращаясь из грибного похода, встретили почтаря.
Дорога шла лесом, блестела от недавнего дождя. Лес по обе стороны её уже золотился; осинки покраснели, берёзы были жёлтые, нарядные; одни дубы и ёлки зеленели густо, по-летнему. Шишки, валявшиеся на дороге, от сырости сжались, стали похожи на глиняные комки.
— Слышите, почту везут! — сказал Антоша: мотоцикл Василия ревел, как зверь, мотороллер местного почтаря шумел мягко.
Почтарь нагнал ребят. Сзади к мотороллеру был приделан фургончик, вроде шкафа.
— Парнишки коротковского с вами, случаем, нету? — крикнул почтарь.
— С нами! Есть! — закричал Женя. — Я!
— Папаше посылку из города не прихватишь? Мне бы в сельсовет напрямик.
— Прихвачу! — Ещё бы, посылка была, наверно, от мамы…
Почтарь слез, открыл шкафчик, достал перевязанный шпагатом, в сургучных наклейках ящик, передал Жене.
— Распишется после, — сказал и укатил, расплёскивая лужи.
Ящик несли вдвоём со Щербатым — он был тяжеленный, словно набит камнями. А когда вечером раскрыли с отцом посылку, в ней оказался новенький портфель с учебниками, тетрадками и другими школьными принадлежностями. В карманчике портфеля лежали целых три письма. В первом Евгения Андреевна написала:
Второе письмо было в запечатанном конверте с городским адресом Коротковых, а на строчке «кому» стояло чётко: Евгению Короткову. Женя вскрыл конверт волнуясь.
(и закорючка.)
А третье письмо было и не письмо, просто записка на выдранном из тетрадки листке в косую линейку. Карандашом, крупными неверными буквами:
Когда отец объяснил Жене, что «кор» — очевидно, корь, которой он болел прошлую зиму, а воспаление «лёххих» тоже порядочная гадость, Женя сказал грустно:
— Эх, звездолёт!..
— Кто-кто? — переспросил отец. — А, это ты про Иринку… Да, жаль, жаль девчонку. Просто беда. Как бы им помочь?
— Папа, что мне ей про лошадей написать? Как на корде гоняют? Или лучше как на ипподроме учат?
— Ипподром же московский она видела… Знаешь что? — Сергей Сергеевич, как всегда, взвешивая что-нибудь, подёргал себя за усики. — А не предложить ли нам Ивану… Пусть-ка присылает её на поправку сюда, с той же Александрой Петровной?.. Что, неплохая мысль! В тесноте, да не в обиде. А воздух — лучшее лекарство. Как считаешь, Жукаран?
Женя считал: было бы очень, очень здорово!
3
Иринка Лузгина с Иваном Васильевичем и верной Александрой Петровной появились на конном заводе в Воронках в сентябрьский день неожиданно, когда Женя был в школе.
Привезли Иринку прямо из города той самой машиной, на которой ребята уже ездили когда-то с Иваном Васильевичем. Прохладный свежий осенний воздух опьянил девочку ещё в пути. Иринку было не узнать. Что с нею сталось? Половинка от неё осталась, вот что сталось. Носишко заострился, глаза ввалились, как блюдца, руки повисли плёточками. Пошатываясь, уныло обошла Иринка обе коротковские комнаты, кухню, вышла в палисадник. Тотчас её нагнала Александра Петровна, велела надеть под пальто фуфайку.
Девочка была ещё так слаба, что согласилась безропотно. Равнодушная, безучастная, села на ту скамейку, где сидела летом Лера.
Небо над садом было синее-синее; паутина, блестя, протянулась поперёк дорожки; на ветку сирени порхнула синица, смотрела недоверчиво, вертя головкой.
Иринка долго, тихо тоже смотрела на неё — забавная птичка! Близко прокричал петух; далеко в стороне сердито заржала лошадь. Иринка вздрогнула: в калитку ворвался кто-то, размахивая портфелем. Женька!
— Ирка, когда приехала? Поездом, машиной? Одна, с Александрой Петровной? И дядя Ваня тоже? Ой, здорово!.. Ирка, чего ты такая зелёная? А я письмо от Коли получил! Ураган всех обогнал!..
Портфель трепыхался, из него сыпалась оранжево-красная рябина.
— Мы с ребятами из школы шли, нарвали! — Женя выворотил карманы над скамейкой, они были тоже полны ягод. — Ешь, вкусная. Её уже морозцем хватало.
Иринка отодвинула рукой.
— Не хочется. Женька, а Лучик твой что делает? А Гордый?
— Они ещё на пастбище. Лучик вчера с Шустрой подрался! То дружили, а то задрались…
— Ты в школу ходишь, а я нет. До зимы не велели. — И голосок-то у Иринки стал слабый, вот-вот сломается.
— Подумаешь, до зимы… Пошли к дяде Ване? — Женя был так рад, что не знал, что сказать. — Он дома?
Да, он был там, большой, шумный, так что маленькие комнаты сразу показались тесными.
— Здравствуй! — Иван Васильевич взял Женину руку в свою, широкую. — Смотри, друг, на тебя вся надежда: Иришу на ноги ставь. А то совсем у нас захирела…
Женя был польщён, тронут.
— Дядя Ваня, а вы к нам надолго?
— Недельку хочу пожить. Устал, знаешь. Отсюда прямо в командировку махну.
Александра Петровна вышла из кухни хозяйственная, деловитая, в чистеньком фартуке. Кому-кому, а ей коротковский скромный быт пришёлся по вкусу!
Постепенно, медленно оживала Иринка.
Женя уходил в школу спозаранок, ещё темно было за окнами, Сергей Сергеевич следом, на завод. Иван Васильевич отсыпался допоздна. Александра Петровна поила девочку парным молоком, укутывала, выпускала гулять.
Сперва Иринка никуда от дома не отходила. Осмелела — стала бродить у ближней левады. Потом сунула нос за ворота: кругом был лес, лес. А потом, на третий или четвёртый день, Женя прибежал из школы и застал Александру Петровну в смятении — Иринка исчезла! Иван Васильевич ушёл пешком в Воронки встречать почту, Иринка гуляла смирно в саду. И вдруг — исчезла…
Старушка обегала ползавода. Спрашивала встречных конюхов, табунщиков: не видали девочку в красном пальто и шапочке с помпоном?
Женя помчался по конюшням. На пастбище, конечно, Иринка без него не пойдёт — далеко. В конюшне трёхлеток, в племенной, её тоже не было. Федотыч, увидев, что Женя ищет кого-то, сказал:
— Была, была здесь твоя гостья. Утром. (На заводе знали, что у Коротковых гостят знакомые или родные.) Побалакала со мной. Бледненькая такая с лица, но толковая. Про Лучика интересовалась, да про Шуструю… Вам бы девчонку в баньке попарить, кашляет она.
Женя растерянно оглядывал денники. Все были пустые, а Лада почему-то стояла на месте. Но когда подошёл к ней, даже не повернулась, тоскливо ржала, била копытом… Звала кого-то? Она была одна, без Лучика.
— Отчего Ладу с пастбища пригнали? А Лучик где? — быстро спросил Женя.
— Отымать его сегодня решили, — ответил Федотыч, возившийся в соседнем деннике.
— Отнимать?
И Женя опрометью припустил в конюшню молодняка. Он сразу о чём-то догадался, сразу!..
Так и есть. Денники в конюшне молодняка были такие же, только пониже решётки. У одного, в глубине коридора, странно как-то сгорбившись и прижавшись к решётке, стояла в своём красном пальтишке и шапке с помпоном Иринка. За решёткой светлел-голубел Лучик.
— Ирка, ты чего? Ирка, ты плачешь? Ирка, да ну же… — Женя теребил, дёргал девочку за рукав, поворачивая.
А она… Она ревела взахлёб. Почему? Женя понял. Он сам готов был зареветь!
Лучик стоял в чужом, незнакомом деннике один, ошарашенный, тоскующий. Думаете, легко оказаться вдруг, неожиданно, после привольной жизни на пастбище бок о бок с матерью, которая и защитит от злых соседских маток, и научит всему, покормит сладким душистым молоком, думаете, легко очутиться одному, непонятно за что, неизвестно зачем?
Лучику налили в ведро коровьего молока — он фыркнул презрительно, отвернулся. Положили в кормушку свежей моркови — не ел. Бегал от стены к стене в смятении… Да не разбежишься. Два шага сюда, два туда — и конец. В своём родном деннике всё было привычное: и запах, и тёплые материнские бока, и поилка, к которой он звал Ладу, и кормушка, и соседние денники. А здесь? Вот и стоял Лучик, светло-голубой жеребёнок, на стройных высоких ногах, озадаченный, потрясённый, дрожащий, озираясь большими испуганными глазами, зовя мать: «Что же ты? Где же ты? Почему не откликаешься?»
Вот и ревела Иринка от жалости к нему. Вот и Женька готов был зареветь тоже.
Подошёл дежурный конюх. Сказал успокаивающе:
— Ничего! Денёк-другой, и обвыкнет. Снова повеселеет.
— А Лада? — спросила Иринка. — Она тоже сейчас скучает?
— Не без этого… Иной раз из конюшни в конюшню голос друг дружке начнут подавать, ровно люди…
Иринка всхлипнула громко, не стесняясь.
— Лучик! — сказала горестно. — Маленький ты мой…
Уж какой он был маленький — рослый складный жеребчик! Да всё равно, всё равно…
Женя вдруг почувствовал себя старшим, сильным. Он взял девочку за руку. Вытер ей глаза незаметно от конюха своим носовым платком. Вывел из конюшни, приговаривая настойчиво и ласково:
— Пойдём. Он успокоится, пойдём. Тебе нельзя. И Александра Петровна ищет… Ирка, мы сейчас с тобой в шашки будем играть, ладно? Или, хочешь, я тебе лобзиком что-нибудь выпилю?
— Не хочу я… в шашки… лобзиком, — отвечала девочка, послушно идя рядом.
В тот вечер и погода внезапно испортилась. Подул северный, жёсткий ветер. Сразу, как это бывает осенью, жёлтым вихрем полетели, посыпались на чёрную землю листья. Низкие тучи захлестали холодным дождём…
В комнате у Коротковых собрались все.
Сергей Сергеевич с Иваном Васильевичем играли в шахматы, попивая чай. Александра Петровна в первый раз жарко истопила печку. Гудение ветра за окнами, стук голых веток в стёкла сливались с треском разгоревшихся поленьев.
Иринка и Женя сидели с ногами на обшарпанном диванчике, пробовали тоже играть в шашки. Ничего не выходило. Иринка, уставившись чужими глазами в открытую дверцу топки, за которой металось пламя, забывала делать ход.
— Папа, — громко спросила она, — значит, все на свете, не только люди, даже звери… животные понимают, что такое мама?
— Мама? — Иван Васильевич вздрогнул от неожиданного этого вопроса. — Конечно, понимают. А почему ты об этом спрашиваешь, маленькая? — Он подошёл к ней, прижал к себе, стал гладить тёмную голову.
— Я вспомнила Лучика с Ладой. Они сейчас, наверно, друг о дружке думают.
— Лошади народ толковый, но думать ещё не умеют, — пошутил Сергей Сергеевич. — Так, по крайней мере, утверждает наука.
— Нет, умеют. Умеют! — упрямо повторила Иринка.
— Конечно, умеют! — с жаром воскликнул Женя. — Откуда, ну откуда Лучик, например; знает, что я ему на пастбище сахару не принёс? Даже и не лезет в карман, как всегда. Просто возьмёт губами за ухо и давай трепать!
Все засмеялись.
— Лошади, собаки и воробьи — все думают. Даже черви…
— Уж это, братец мой, ты загнул! — Сергей Сергеевич стукнул по доске ладьёй. — Где ты видел хоть одного мыслящего червя?
— А на рыбалке! — Женя вскочил с дивана. — Я его на крючок сажаю, а он вбирается. Воробьи тоже всегда знают, минутка в минутку, когда овёс по конюшням развозить начнут. Очередь на крыше выстраивают… А Буян у Гордого в конюшне?.. Кто чужой подходит, издали зальётся. А если свой дверь откроет, одним глазком с подстилки посмотрит и дальше спит…
— Это всё называется «условный рефлекс», — сказал Иван Васильевич.
— А я так понимаю, — вмешалась и Александра Петровна, поворачивая кочергой дружно горящие дрова. — Не знаю, рефлекс ли у животных, но поразительно… У меня в войну жил кот. Обыкновенный драный кот. Время тогда было трудное, сами знаете… И вот однажды он влетает в форточку с целой связкой сосисок, наверно, утащил из магазина. Каюсь, грешница: половину я ему оставила, половину себе сварила! Вскоре смотрю — рыбину тащит. Я её опять пополам разделила да коту обе половинки в миску… И что вы думаете? Одну он съел, а вторую мне на колени принёс…
Все опять рассмеялись. Иван Васильевич вернулся к столу.
— И опять-таки условный рефлекс, — сказал он. — Вообще-то говоря, дело это очень интересное. Взять тех же пчёл или муравьев, у которых даже человеку есть чему поучиться. О лошадях не говорю, про них ты первый, Сергей Сергеевич, чудеса знаешь. Верно?
— А как же! — Отец, вроде Жени, вскочил со стула, чуть не грохнув шахматную доску на пол. Задёргал себя за усики, ходя по комнате.
— Конный спорт — спорт смелых, волевых и сильных… — громко и мечтательно сказал вдруг Женя.
— Это ты, Жукаран, ни к селу ни к городу. Разве мы сейчас только о спорте? Хотя и спорт важен — не зря во всём мире в почёте… Помню, в войну у нас в полку случай был: командира тяжело ранили. Он упал с коня, лежит, подняться не может. А конь не отходит, стоит под пулями… Потом сообразил, лёг спиной к хозяину — дескать, держись за седло, вынесу! И вынес к своим… Да что война! А пограничные заставы, где самая совершенная техника не выдерживает сравнения с выученным конём, где нужны чуткость, смекалка, осторожность? А экспедиции геологов или археологов в тайге, горах, в пустыне или тундре, где без лошади как без рук? В сельском хозяйстве они тоже необходимы! Гнать машину за небольшим грузом часто бывает нерационально… А, наконец, в твоей области, Иван?.. Это теперь вы, метеорологи, запускаете в небеса ракеты. Не так давно, да и сейчас, наверно, к затерявшимся на снежных горных вершинах метеостанциям только и можно было пробраться на лошади…