Ветер тормошил под окном бузину, голая веточка царапала мутноватое стекло. Громко тикали прикрытые картой карманные часы.
* * *
В коридоре у двери чапаевского кабинета стояли два венских стула. На одном сидел Петр Исаев, на другом лежали разобранные части затвора. К стене прислонена смазанная ружейным маслом винтовка.
В штаб сходились вызванные на совещание командиры и бойцы.
— Есть кто? — шепотом спросил Исаева командир роты Лоскутов, кивнув на дверь.
— Один, — ответил ординарец и сердито покосился на перетянутого офицерским поясом бойца, шумно очищающего о порог грязные сапоги. — Крепкий человек наш Чапай, за десятерых работает. А с походом вот… и совсем ночей не спит. Думает все.
Лоскутов на цыпочках отошел к окну, присел на отсыревший подоконник.
В сенях громко разговаривали.
— На улице ветер и грязища страсть какая! — весело, беззаботно сообщил кто-то молоденьким ломким голосом. — Иду, а на заборе сорока. Ветер ка-ак раз ее под крыло, она и кувырк камнем на землю!
— Солнца надо, — глухо отозвалась простуженная октава. — Всходы в теплышке нуждаются. И для похода тож дорогам подсохнуть как бы надо.
В одной из комнат часы пробили два раза. Исаев вложил в магазинную коробку патроны и критически оглядел винтовку.
— Пойдет, — усмехнулся он, ощупывая масляными пальцами грани штыка.
Все были в сборе.
Одни стояли, прислонясь к стене, другие сидели на грязном, заслеженном полу, обхватив руками ноги.
— Долго что-то, — шумно вздохнул Соболев и оперся щетинистым подбородком о колено.
Молчали.
От нечего делать Василенко принялся переобувать лапти.
— А ты доложи — ждут мол, — посоветовал ординарцу Лоскутов: ему надоело неудобное сидение на подоконнике и он слез с него, затоптался на месте.
— Позовет, когда время придет, — отозвался Исаев.
— Гад! — вдруг возмущенно закричал за дверью Василий Иванович. — Вот гад!
Чапаевцы встрепенулись, повскакали с полу. Но в кабинете наступила прежняя тишина, и как чутко к ней ни прислушивались командиры, они не могли уловить ни малейшего шороха.
— Я сейчас… в окно посмотрю! — обрадованный своей находчивостью, взволнованно прошептал от порога разведчик Семен Кузнецов. И он скрылся за дверью, забыв ее притворить.
Выбежал за ворота, попытался открыть калитку палисадника, но она не поддавалась. Тогда он перелез через изгородь и, скользя по обледенелому, еще не растаявшему здесь снегу, забрался на высокую завалину. По спине хлестали мокрые ветки бузины.
В помещение штаба Кузнецов вошел запыхавшимся. Товарищи окружили разведчика.
— Ну?.. Чего молчишь?
Тот развел руками и, запинаясь, проговорил:
— Сидит… Сидит на столе и книжку читает.
Командиры переглянулись и снова уставились на Кузнецова.
— Эко чушь несешь! — вспылил Василенко. — Чего, спрашиваю, чушь всякую несешь?
— Я… правду говорю.
В это время Исаев бесшумно приоткрыл дверь, посмотрел в комнату. Затем дверь отворил пошире и переступил порог. За ним последовали Лоскутов, Соболев…
Заходя в кабинет, чапаевцы пристально вглядывались в сухощавую фигуру сидящего на столе командора.
Расселись на расшатанные, скрипучие стулья. И тут Василий Иванович спрыгнул на пол, подбежал к окну. А увидев шедшего по дороге старика, застучал кулаком в раму.
— Эй, эй… Товарищ учитель!
Обернулся, приказал:
— Учителя позовите.
Озинский, учитель, только вчера беседовавший с Чапаевым о нуждах школы, вошел в кабинет в сопровождении Исаева. В руке он держал корзину, наполненную проросшей картошкой.
— Читай! — Василий Иванович взял учителя за плечо, повел к столу. — Читай.
Принял из рук старика корзинку, поставил на пол.
— На стол, на стол садись.
Трясущимися, озябшими руками учитель достал очки, оседлал ими нос.
— Слушайте! — возвестил Чапаев. — Чтоб тихо было. — И повел ладонью по жидким, прилипшим ко лбу волосам.
Старик волновался. Он то выкрикивал громко отдельные слова, то говорил хрипящим шепотом. Суровые, обветренные лица чапаевцев были обращены в его сторону. Командиры продолжали недоумевать: к чему Чапаев приказал читать им про какого-то Челкаша?
Постепенно старик успокоился. Волнение схлынуло, и он громко, ровно, как привык делать в классе, продолжал чтение. Наконец-то ему удалось овладеть вниманием чапаевцев.
Лоскутов собирался закурить, но так и забыл о козьей ножке и спичках, зажатых в руке. Кто-то уронил на пол кисет, и на него покосились все укоризненно.
По лицу учителя пробегала легкая, еле заметная улыбка. Он мельком оглядел чапаевцев и остался доволен. Первый раз в жизни его слушателями были взрослые.
Прочитаны последние строки. Соболев с сожалением спросил:
— Все?
— Все, — вытирая платком виски, ответил учитель.
Молчали, точно ждали чего-то еще.
К старику подошел Чапаев.
— Кто, кто написал так? — рука сильно сжала плечо учителя. — Кто так здорово?.. Жизнь всамделишнюю обрисовал?
— Рассказ этот — «Челкаш» — Максим Горький написал. Из низов он, с малых лет по людям ходил… Горького много в жизни видел. Всю Россию исходил и захотелось ему правду до народа довести, глаза людям раскрыть.
Василий Иванович натужно морщил лоб, обхватив рукой подбородок, и горячим шепотом произносил:
— Гоголя читал, Чичкина помню. У Тургенева, говорили, хорошие написаны сочинения… А вот Горький — сразу видно — народный писатель. Потому что сам из народа, нашей породы.
Оглядел своих боевых товарищей и улыбнулся. Казалось — день этот раскрыл новую страницу в большой волнующей жизни, и она обогатила его чем-то значительно весомым. И это радовало Василия Ивановича.
…Через два дня в ясное погожее утро отряды Чапаева выступили в поход на мятежный белоказачий Уральск.
Мосоликовы луга
Шпанин устало посмотрел на невысокого, вертлявого мужика, по прозвищу Мосолик, и спросил:
— Пишешься ты как, Прокофий?
— Ярочкин моя фамилия. Нас на яру девять дворов.
Записав Мосолика в список, Шпанин поднялся с треногого стула и положил в оттопыренный карман гимнастерки исписанную бумажку. Обращаясь к толпившимся у стола мужикам, он решительно сказал:
— Поехали.
Перед сельсоветом у коновязи стояло несколько подвод. Лошади ожесточенно махали хвостами, отгоняя мух.
Расселись по телегам и тронулись в путь. На передней подводе ехал Мосолик, с ним рядом сидели сухощавый старик и веснушчатый парень.
— Травы нынче хорошие, — заметил старик и вздохнул. — Одна вот беда: с войной никак не покончим.
— Весь и корень в том, — серьезно сказал Мосолик.
Веснушчатый парень улыбнулся. Мосолику не шла серьезность. Его все знали как занятного балагура и шутника.
— Ты историю какую-нибудь расскажи, — обратился к Мосолику парень.
Мосолик сощурился, готовясь начать рассказ, а парень еще ближе придвинулся к нему, приготовившись слушать. Старик неодобрительно покачал головой и снова вздохнул. Лошади бежали весело.
На другой подводе, где сидел Шпанин, говорили о Чапаеве.
— Василия Ивановича я тоже знаю, — рассказывал один из мужиков. — Когда он зимой был в нашей деревне, я рядышком с ним сидел… И человек же он храбрый — жизнью своей и то не дорожит!
— Он такой! — подтвердил Шпанин.
Дорога вела к березняку, за которым начинались луга, и разговор пошел о покосах, урожаях и ценах на хлеб.
Навстречу подводам из лесу выскочили два всадника.
— Здорово, мужики! — издали закричал первый всадник, обгоняя своего товарища.
И все узнали Чапаева.
Мосолик остановил лошадь и слез с телеги.
— Из Семеновки? Куда едете? — спросил Василий Иванович, поводьями сдерживая разгоряченного коня.
— Траву собрались делить, товарищ Чапаев, — ответил Мосолик. — Уполномоченные мы от общества.
Сойдя с телег, мужики окружили Чапаева.
— Кто старший? — спросил Василий Иванович.
— Я. — Шпанин вышел вперед. — Член сельсовета от земельного отдела.
— Шпанин? Знаю! Траву, значит, едете делить? Та-ак… — Василий Иванович потеребил ус и решительно заговорил: — Вот какое дело, мужики. В Грачевке отряд белоказаков болтается. Выбить надо. К вечеру к ним пополнение может прийти, тогда дело плохо… Со мной народу тут маловато, так я уж к вам за поддержкой. Беляков выбьем, и траву делить будете. Согласны?
Стало тихо. Мужики переминались с ноги на ногу и не глядели друг на друга.
— Поехали, что ли? — спросил Шпанин. — А то накосим травы, а тут эти кровопийцы придут…
— Чего разговаривать, поехали! — Веснушчатый парень сплюнул и с презрительной усмешкой глянул на мужиков.
Кто-то вздохнул, кто-то почесал затылок, но к телегам пошли все.
— Давно уж в руках ружья не держал, — улыбнулся старик, — с японской.
— Лети к своим, — приказал Чапаев ординарцу. — Силантьеву передай, чтоб винтовки и патроны приготовил.
Через полчаса отряд чапаевцев и крестьяне, вооруженные винтовками, ведя в поводу коней, лощиной незаметно приблизились к Грачевке.
— План такой, — обратился Василий Иванович к крестьянам, — вы все под начальством командира Силантьева подойдете к дороге в поселок и из-за прикрытий начнете стрельбу. Отвлечете внимание противника, а мы в это время зайдем в тыл и, — Чапаев взмахнул рукой, — начнем рубить белоказаков!
Пригибаясь к земле и перебегая от стога соломы к риге, чапаевец Силантьев повел отряд к дороге. Близ околицы, в тени полуразрушенной риги, цепочкой залегли в разросшемся коноплянике.
— У всех заряжено? — тихо спросил Силантьев.
— У всех, — ответил Мосолик и тряхнул головой. — Берегись, казачня!
После первых же выстрелов белоказаки в поселке забили тревогу. Видно было, как они перебегали от избы к избе и плашмя падали в траву, прячась за кучи навоза.
Первое время перестрелка шла вяло, неприятель не проявлял особой активности. Но вот из-за тополя, стоявшего вблизи крайней избы, дробно застучал пулемет, и тут же к нему присоединился второй.
Пули пролетали над головами мужиков и, ударяясь в ригу, поднимали облако пыли.
— Гляди-ко, как пуляют! — обратился Мосолик к Силантьеву. — И патронов не жалеют.
— Огонь пулеметный усилили, — нехотя ответил тот, вглядываясь вперед и думая: «Что же наших так долго нет?»
В это время показались белые. Они бежали из села размеренным шагом с винтовками наперевес.
— Пропали! — завопил веснушчатый парень и, вскочив, бросился назад, в сторону лощины.
За ним побежали еще двое.
— Мужики! Мужики! — закричал вдруг Мосолик и, порывисто поднявшись с земли, кинулся навстречу белоказакам. — Вперед, ребятушки!..
Пробежав несколько шагов, он вдруг остановился и, широко взмахнув руками, повалился на землю.
Но тут случилось неожиданное. Белоказаки стали падать, будто скошенные искусным косцом. Пулеметы смолкли. От поселка скакали чапаевцы и кричали «ура»…
— Очень благодарю за подмогу, ребята, — говорил Чапаев после боя, пожимая крестьянам руки.
Подъехала телега с Мосоликом. Обнажив головы, все молча столпились вокруг подводы.
Теперь Мосолик казался моложе и даже как будто длиннее. Плотно сжатые губы его застыли, а широко открытые, по-детски ясные глаза выражали удивление.
Василий Иванович откашлялся в кулак и тихо сказал:
— Человек он был… настоящий.
Веснушчатый парень глядел себе под ноги, на запыленные лапти и мял в руках фуражку.
…Домой мужики возвращались молча. Лошади шли шагом. Когда проезжали мимо лугов, Шпанин приказал остановиться. Взяв из телеги косу, он зашагал по траве. За ним пошло несколько человек.
В телегу набросали сочной, душистой травы и на нее, как на перину, положили Мосолика.
— Благодать травка! — сказал старик и поднес к увлажнившимся глазам несколько травинок.
— Трава — загляденье, — подтвердил Шпанин и оглянулся на зеленое плещущее море лугов. — Мосоликовы луга.
Было это давно, летом тысяча девятьсот восемнадцатого года, во время подавления белоказачьего мятежа в Поволжье, но луга эти с тех пор так и называются Мосоликовыми.
Письмо
Чапаев поднял руку и потер лоб, словно пытался разгладить глубокие морщины, протянувшиеся от одного виска к другому. Остановился у стола и сердито прокричал:
— Петька!
Дверь тихо приоткрылась, и он увидел беловолосую голову ординарца.
— К Демину послал?
— Послал.
— Еще пошли. Чтоб живо!
Дверь захлопнулась. Чапаев снова принялся вышагивать по комнате.
С подоконника на пол часто закапала вода и змейкой поползла под стул. Василий Иванович распахнул окно и его обдало холодными брызгами дождя.
Дождь шуршал по вишеннику, обивая свежие, будто только что развернувшиеся листья. Пузырясь, по земле бежали вперегонку ручьи, натыкаясь на почерневшие стволы деревьев и, свернув в сторону, пропадали в высокой траве.
По веткам шиповника, разросшегося под окном, ползла черная с зеленым отливом букашка. Когда шиповник качало ветром, букашка замирала, плотнее прижимаясь к мокрой ветке. Но вот ветер стихал, и она торопливо бежала вверх.
— Жить хочется! — усмехнулся Василий Иванович и, высунувшись в окно, бережно снял букашку с ветки и пересадил на подоконник.
Растворилась дверь, створки окна захлопнулись, звякнуло и упало на завалинку расколовшееся стекло. Задевая за косяк, в комнату вошел Демин.
— П-пришел! — запинаясь, сказал он.
Кумачовое лицо его с лиловыми подтеками под опухшими глазами было мрачно.
Медленно, отчетливо шагая, Василий Иванович двинулся на командира эскадрона. Подошел вплотную. В лицо пахнуло винным перегаром.
— Сукин сын! Мерзавец! — закричал Чапаев и птицей полетел по комнате. — Ему поручение ответственное, а он… застрелю!
Схватил Демина за влажную, намокшую гимнастерку и дернул к себе. Грузно пошатнувшись, Демин упал. Помогая ему подняться, Чапаев позвал Исаева.
— Арестовать! Таких командиров мне не надо!
Демина увели. На полу валялась помятая бумажка. Чапаев перешагнул через нее и, сорвав с гвоздя папаху, метнулся в растворенную дверь.
На соседний хутор он прискакал под вечер. Командир полка Соболев сидел верхом на лавке и ел арбуз.
— Садись, Василий Иванович.
Соболев вытер мокрую руку о колено и подал ее Чапаеву.
— Отведай арбузика.
Раздвинув на лавке арбузные корки, Василий Иванович сел.
— Зайцева вызови ко мне. В разведку под Осиновку съездить требуется, — сказал он.
На хуторе Чапаев пробыл до темноты. Побеседовал с бойцами, осмотрел коней, орудия. Но был хмур, говорил скупо.
— Смотрю вот на тебя, Василий Иванович, и на душе неспокойно делается, — вздохнул Соболев. — Какой-то ты сегодня такой… не как всегда. Будто в тумане ты. Аль случилось что?
— От вас только и жди, что случится чего-нибудь, — ворчливо, но беззлобно молвил Чапаев. — Ну да, случилось. В разведку Демина хотел послать, а он в дым напился. Каково? Командир!
— За пьянство строго требуется взыскивать, — задумчиво протянул Соболев. — Демин будто славный парень. Как это с ним случилось?
— Плохого, наверно, не стало бы жалко. А то… — Василий Иванович поднялся. — Явится Зайцев с ребятами, пусть ко мне без промедления скачет.
Когда Чапаев вернулся в штаб, Исаев сидел за его столом и, шевеля губами, читал букварь.
— Разве так можно, Василий Иванович! — раздосадованно заговорил, вставая из-за стола, Исаев. — Взметнулся и ускакал один! — он вынул из книжки лист помятой бумаги и положил перед Чапаевым. — На полу валялось. Видно у Демина из кармана выпала.
Щурясь, Василий Иванович принялся читать крупные, косые каракули:
«Дорогой мой сынок, Федор Прокофьевич!
Пишет вам от меня Захар Лексеич Лыскин, что живет по соседству. Поди, не забыл, как он тебе дудки в малолетстве вырезал. И случилось, ненаглядный ты мой Федюшка, великое горе. Незадаром у меня глазаньки чесались и покоя я себе целую неделю не знала. Понаехали во двор белые и долго глумились, опосля чего зарубили шашками твою жену Прасковью Матвеевну с ее дитяткой — твоим сынком. А завыла когда я, то молчать приказали: «Тебя тоже, старая ведьма, прикончим!..»