На рынке Катя тоже не нашла ничего подходящего.
А на улице к ней подбежала собака. И стала нюхать Катину ногу.
Катя нагнулась к собаке и погладила ее спину. А собака вдруг потянулась к деньгам и схватила половину трех рублей.
— Отдай, — сказала Катя и потянула на себя.
Собака зарычала на Катю и перехватила деньги до самой Катиной руки. Потом вдруг дернула, и у Кати остался один только уголок от денег.
Собака отбежала в сторону.
— Отдай деньги, я на них подарки куплю, — шагнула Катя к собаке.
Но собака отбежала еще дальше, косо оглядываясь на Катю.
Тут мимо проехала машина. В машине бились и грохали пустые бидоны. От этого грохота собака побежала по улице большими прыжками.
Так Катя и не купила ни одного подарка.
Она даже не сказала про эти деньги ни дома, ни Дорину на другой день. Еще не поверили бы.
* * *
Пионервожатый пришел вовремя.
На заднюю парту рядом с Ниной, с бывшей Катиной подругой, села Василиса Аркадьевна. А в другом углу, на стульях — завуч и старшая пионервожатая.
Затем Дорин прочитал план, написанный Василисой Аркадьевной. Спросил кто «за». «За» были все.
И тогда пионервожатый сказал про Выборг.
— Хотим, конечно, хотим! — зашумели все.
— На лыжах покатаемся! — кричали ребята.
— Не на лыжах, а с городом, — заспорили девочки, — с городом познакомимся!
— Тихо! — сказал пионервожатый. И взглянул сначала на свои руки, а потом на пол. Взглянул и убрал руки за спину.
— На лыжах, конечно, на лыжах! — продолжали шуметь ребята.
— Вам сада мало, что ли! — спорили девочки. — Будем с архитектурой знакомиться, с культурной жизнью.
— Тихо! — сказал снова пионервожатый, выставил руки вперед и с удивлением посмотрел на эти свои руки.
А ребята продолжали шуметь. И пионервожатый (он стоял посередине класса) растерянно качнул головой и снова посмотрел на руки. Наверно, он опять готовился сделать стойку.
— Ну, знаете, — стукнул стулом завуч.
И все мгновенно замолчали, и было слышно, как в кармане у пионервожатого пересыпается мелочь, потому что пионервожатый сразу сунул руки в карманы и смущенно заулыбался.
— Ведь мы же с вами беседовали, — сказал завуч при всем классе пионервожатому.
— Беседовали, — вздохнул пионервожатый.
Он опустил голову, а все продолжали молчать.
— Придется нам все-таки подыскать другого товарища.
— Но я не хочу, чтоб другого… У меня и братьев не было, и сестры, и во всем нашем доме ребят не было.
— Может, вам лучше стать акробатом? — спросила старшая пионервожатая. — Вы, говорят, прекрасно делаете стойку.
— Знаю, что прекрасно, у меня разряд.
— Возьмите у нас кружок, акробатический. Там стойка очень необходима, и ребята будут. А пионервожатым — другого.
— Нам не надо другого, — хотела сказать Катя, но пионервожатый вдруг задумался.
— А как же Выборг? — спросил он, сдаваясь.
— Выборг само собой, — сказал завуч, — но только без стойки, — погрозил он пальцем.
* * *
В это утро Катя вдруг узнала, что солнце греет.
Солнце проходило сквозь стекло в автобус, и щека стала очень даже теплой. А рядом сидел Дорин и спал. У него несколько раз падала шапка, Катя ее поднимала, а Дорин не просыпался.
Спереди, сзади сидели все ребята их класса. Были еще Василиса Аркадьевна, бывший пионервожатый и две родительницы из родительского комитета.
Автобус ехал очень быстро. Он даже соревновался с электричкой, но потом шоссе пошло в сторону, а когда снова приблизилось к железной дороге, электрички уже не было, так что неизвестно, кто кого обогнал.
Выборг появился неожиданно, и все ему очень обрадовались, хотели сразу пойти по городу, но Василиса Аркадьевна подвела сначала к столовой.
Столовая только что была пустая. А тут сразу все столики оказались занятыми. Другие взрослые посетители встали в очередь и, облизываясь, принялись разглядывать меню.
Ребята взяли по чаю и развернули завтраки, которые сделали их мамы.
Еды осталось много, и после чая ее сложили в общий чемодан.
А потом пошли в библиотеку.
Почему пошли сразу именно в библиотеку — неизвестно. Если бы пошли сначала куда-нибудь в другое место, то ничего особенного дальше с Катей, наверно, и не случилось бы.
Здание библиотеки было разрушено войной и снова восстановлено. В этой библиотеке у Кати вдруг оторвалась верхняя пуговица от пальто.
— Вы идите, я догоню, — говорила она всем, доставая нитку и иголку, которые всегда у нее были с собой.
Все ушли. Один Дорин остался. Он стал рассматривать таблицы про рост числа читателей по сравнению с дореволюционным временем.
А когда Катя пришила пуговицу и они вышли на улицу, класса вдруг не оказалось поблизости. И слышно его нигде не было. Кругом был сад и ни одного прохожего.
— Они, наверно, там, — показала рукой наугад Катя. Дорин пошел за ней.
Но там парк кончился и начались новые дома.
— Тогда там, — показала Катя в обратную сторону.
Они пошли назад, но вместо библиотеки пришли к старинным зданиям, а когда обошли их кругом, то заблудились совсем.
— Кто потеряется, пусть идет в милицию и не волнуется, — вспомнил Дорин слова Василисы Аркадьевны.
— Нет, в милицию я не хочу.
Они стали ходить наугад, и то выходили к памятнику Ленина на площадь, то вдруг оказывались на железнодорожном вокзале.
А солнце стало таким теплым, что можно было встать у стены и загорать. Отовсюду сверху капала вода, растекалась по тротуарам, а Кате захотелось пить, но ни лимонада, ни мороженого нигде не было.
Дорин подпрыгнул и сорвал с забора сосульку. И себе сорвал. Они шли дальше и лизали эти сосульки.
На скамейке сидел мальчик. Он ловил солнце увеличительным стеклом и прожигал свою шапку. От шапки поднимался дым.
Мимо них по улице два раза промчалась гоночная машина номер семьдесят два. Она была вся такая забрызганная, будто за ней начали гнаться еще с осени.
Потом они увидели музей краеведения. В музее было пусто. Только экскурсовод сидел у входа с секундомером и считал свой пульс.
Он обрадовался посетителям и принялся рассказывать всю историю города. Он сказал, что Выборг — это древний русский город и что некоторые финские племена, которые здесь жили, постоянно хотели присоединиться к России, но им всегда мешали это сделать иноземные захватчики. А с той косой башни на базарной площади ничья невеста не бросалась, как болтают разные старухи, а просто там Василий Шуйский договаривался со шведами идти воевать против Лжедмитрия.
Потом, когда снова вышли из музея, оказалось, что на улице лужи.
И Дорин вдруг поскользнулся и упал в одну такую лужу.
Он сразу вскочил, и было заметно, что ему стыдно: как это он вдруг сам по себе сел в лужу.
— Ладно, — сказал он про пальто, — высохнет — очистится.
— Ничего не очистится. Что же, ты по городу будешь грязным ходить? — и Катя завела его в парк, стала счищать грязь.
— Хватит, — говорил Дорин, — хватит.
Но Катя его не слушала, а счищала грязь своим носовым платком.
И вдруг напротив парка на улице остановился автобус, из автобуса выскочили все ребята их класса и кинулись к ним.
— Это вы нарочно потерялись? Скажите мне честно, — допытывалась потом родительница из родительского комитета, когда автобус поехал в Ленинград.
И хоть Катя говорила, что нет, не нарочно, и даже показывала ту верхнюю пуговицу на пальто, родительница не очень верила и качала головой.
* * *
— Неужели нельзя поближе? — спросила Катя.
Они с Дориным шли из школы к доринскому дому.
— Мама не хочет. В старом фонде нет ванны, а мама о ней мечтает.
— И ехать оттуда час.
— Час и сорок минут, — поправил Дорин, — там новая школа. Мама говорит, прямо с понедельника.
— А меня кто исправлять теперь будет?
— Не знаю.
Они долго шли молча, потом Дорин сказал:
— Если хочешь, я буду приезжать в воскресенье тебя исправлять.
— У тебя музыкальная школа в воскресенье.
— Да, до трех. Ух, она мне надоела!
— Почему?
— Не знаю. Надоела, и все, там многим надоедает. Если б для культурного человека было не обязательно, я бы…
— А в четыре ты обедаешь.
— Да, потом обед. Час сорок к тебе и час сорок назад — три часа двадцать минут.
— Если ты выйдешь из дома в пять, ты не успеешь.
— Да, в восемь я должен быть дома.
— У нас скоро телефон поставят. Можно воспитывать меня по телефону.
— Придется по телефону.
— Или мы будем видеться посередине.
— По какой середине?
— Посередине твоей дороги. На площади у метро. Тогда тебе не час сорок, а только час, и мне всего сорок минут.
Они пришли домой к Дорину. Дома никого не было, и Катя стала помогать укладывать доринские книги.
— Это дневник, видишь? У тебя есть личный дневник?
— Начинала два раза, потом бросала.
Дорин показал свой дневник. У каждой записи стояла мамина пометка, правильная запись или нет.
В конце дневника записи были маленькие, по одному предложению.
«Сегодня я был на дне рождения у Кати Е.».
И мамина пометка: «Не вижу подробного рассказа».
«Вчера купил гантели, а сегодня заболел, и Катя Е. приходила меня навестить».
Здесь уже маминой пометки не было.
«Был на экскурсии в городе Выборге. Это красивый город. Потерялся случайно вместе с К. Е.».
Дневник на этой записи обрывался. В последние дни Дорин ничего не писал.
— Знаешь, я хотел тебя попросить, — сказал Дорин.
— Что?
— Только если она тебе не очень нужна.
— Что? Конечно, не очень.
— Подари мне, пожалуйста, черепаху.
— Хорошо.
— Ты не думай. Я буду ее кормить.
— Хорошо, я принесу ее завтра.
— А я подарю «Таинственный остров». Ты ведь его не читала?
— Нет еще.
Дорин достал книгу из секретера, завернул ее в газету.
— Только я ничего на ней не написал. То есть написал.
Он снова развернул книгу.
«К. Е. от Л. Д.» прочитала Катя на первой странице.
— Спасибо, — сказала она тихо.
Она пошла надевать пальто.
Дорин стоял у стены и смотрел в сторону.
Она вышла, а Дорин все не запирал дверь, так и стоял у стены, так и смотрел в сторону.
* * *
На улице из подворотни навстречу Кате вышел Козодой. Он приближался к ней медленными шагами, и она хотела повернуться и перебежать на другую сторону или просто завизжать, как в первом классе: «Мама!» Но ничего такого не сделала.
Козодой подошел к Кате и, вероятно, забыл слова, которые думал ей сказать, стоял и молчал. И Катя тоже молчала. Тут можно было шагнуть в разные стороны и пойти своими дорогами: столкнулись случайно и разошлись, и Катя уже хотела это сделать, но Козодой вдруг сказал:
— А этот-то, Дорин, уезжает.
— Сама знаю, — сказала Катя.
Козодой сунул руки в карманы и вдруг спросил:
— Ты зачем на меня тогда так смотрела?
— Когда? — удивилась Катя, потому что на Козодоя она никогда специально не смотрела.
— Летом, когда я обыграл всех в ножички у вас во дворе.
— Я не помню, я не смотрела.
— Как же не смотрела, когда из окна все время только на меня и глядела.
— Я летом на Украину ездила, — вспомнила Катя, — меня летом и дома не было, а у нас жила Ира, моя двоюродная сестра, Ира из Иркутска.
— Из какого Иркутска?
— Из обыкновенного. Моя сестра Ира, дочь дяди Юры.
— А ты?
— А я на Украине.
— Все лето?
— Даже в школу опоздала.
Козодой вдруг замигал глазами и вытащил из карманов руки. Он убрал их за спину, потом провел ими вдоль пальто, потом стал откручивать пуговицу.
Он стоял так перед Катей молча, и Катя сказала:
— Я пойду.
Он не ответил.
Потом вдруг повернулся и побежал по улице. Он бежал, наталкиваясь на взрослых прохожих, спотыкаясь об их ноги, и скоро скрылся совсем.
* * *
Утром на улице был мороз. Катя почувствовала его еще под одеялом.
А потом, когда она заплетала косы, по радио объявили, что в школу идти не надо.
— Ура, — сказала Катя, — сейчас гулять пойду.
— Никуда гулять ты не пойдешь, — рассердилась мама, — в школу нельзя, значит, и на улицу нельзя.
Родители ушли на работу, а Катя осталась дома.
А вечером в шесть часов переезжал в новый дом Дорин. И ждал черепаху. Черепаха весь день сегодня спала и есть почти ничего не стала, только чуть попила.
А мама все не возвращалась. Наконец она пришла и стала греть обед. Было уже пять часов. Потом половина шестого.
Вернулся папа.
— Мам, сегодня Дорин же уезжает.
— Ну и что?
— Я ему черепаху обещала.
— Приедет в вокресенье в гости — возьмет.
— У него музыкальная школа в воскресенье.
— Тогда в каникулы.
Катя ушла в комнату. На кухне мама доставала тарелки. Катя стояла у окна. Глядела во двор. Двор был пуст.
Вдруг подошел сзади папа.
— Залезай быстро в пальто, — папа принес его из прихожей, — быстро, пока мама не слышит.
Он пошел в прихожую, затопал там, зашумел, встал у двери на кухню.
Катя бежала через двор и боялась оглянуться на свои окна.
Потом она бежала по улице к доринскому дому. Правой рукой в кармане она держала черепаху. Даже завернуть ее не успела.
От дома Дорина отъехал грузовик.
Неужели они? — испугалась Катя.
Люди вокруг шли, закутавшись в воротники и шапки. А Кате совсем не было холодно. Она подбежала к доринской двери и стала звонить.
Она звонила долго, пока не заболел палец. Никто не подходил.
Вдруг раздался шум. Потом смолкло. Потом снова зашумело и открылась дверь напротив. Вышел человек.
— В будущем, все у нас в будущем, — говорил этот человек кому-то за дверь, а тот, кому он говорил, смеялся женским голосом.
Потом дверь захлопнулась.
Потом побежал кто-то сверху. Он бежал долго и никак не мог добежать до нижнего этажа. Катя все звонила, хотя уже знала, что за дверью никто не живет.
* * *
А назавтра Дорин пришел в школу.
Он сидел за своей партой и, когда Катя вошла, улыбался.
— А я остаюсь, понимаете, я остаюсь! — говорил он.
— Пошли ко мне после школы, — сказала Катя, — черепаха-то у меня.
— Весь план реконструкции изменили. Мы едем только через год, — радовался Дорин.
— А у нас машина в дом врезалась, — сказал кто-то.
— А у нас человек в окно выпал.
И все стали слушать про человека.
А Дорин продолжал улыбаться.
— Хорошо, что ты остаешься, — сказала Василиса Аркадьевна, — Катя у нас исправилась. Ты ведь исправилась, Катя?
— Не знаю, — сказала Катя.
— Теперь мы сделаем вот что: Катю пересадим назад на старую парту, а к Леве посадим Нину. Ее тоже нужно исправить.
Катя даже не поняла сначала, так она не ожидала все это услышать.
— А я? Василиса Аркадьевна, как же я? — спросила она.
— Ты на свою старую парту…
— Я еще не до конца. — Катя хотела сказать исправилась, но Дорин ее подтолкнул, чтоб она замолчала, и она замолчала.
— Я придумал, — сказал он на перемене, — словами здесь не поможешь, здесь надо действовать.
— Никак теперь не поможешь. Я ведь в самом деле изменилась.
— Ничего ты не изменилась. Вот я — изменился, это да. Ну, слушай, докажи Василисе Аркадьевне, что ты не исправилась, окно разбей, что ли.
— Окно не стоит, холодно.
— Да, окно не стоит. В общем, придумай.
— Попробую.
— Нет, я в самом деле так исправилась, что ничего не могу придумать. Придется мне пересесть.
— Ну, тогда я придумаю.