— Помнишь, в школе говорили, что у нас нет полезных ископаемых? Теперь, оказывается, нефть ищут.
— Лучше бы прислали сюда военных, — сказал Санька. — Представляешь, по этой дороге шли бы с песней солдаты, прямо через Заболотье.
— Сам же говорил, выселят тогда всех из деревни.
— Если в селе станем жить, все равно можно прибежать: в своем лесу никто не поймает, проберемся. Учения у них будут, как на войне.
И чудился Саньке гул не самосвалов, а могучих военных тягачей, крытых брезентом. Здесь, в Заболотском лесу, можно будет увидеть такое, что и в кино редко показывают.
Впереди забрезжила широкая просека новой дороги: бульдозеры потеснили в стороны от обочин молодой сосняк. И эти деревья, которые ближе к деревне, тоже скоро дрогнут под стальным ножом, а пока стоят торжественно и безмятежно, нежные мутовки желтеют на солнце, как свечи.
В самом начале просеки земля была сильно исковеркана, дальше угадывалась насыпь: ровными рядами горбились вдоль нее кучи песка; двое рабочих — один с полосатой рейкой, другой с прибором, похожим на короткую подзорную трубу на треноге, — делали какую-то разметку по колышкам, вбитым в землю; бульдозер углублял кюветы, срезая маслянисто-влажные глинистые пласты; после грейдера громыхал по камням огромный каток, утрамбовывал полотно. Здесь начиналось настоящее шоссе, ровное, прямое, по нему стремительно носились глазастые «ЗИЛы» — подвозили гравий. Кажется, могучая машина, а опрокинет кузов — получается всего небольшая кучка. Неужели правда из Калининской области камень? Спросили об этом одного из шоферов.
— Правда. А наше какое дело? Хоть из Хабаровска пусть гонят платформы, — беспечно махнул он рукой.
Наверно, лихой водитель, видок у него бравый: легкая курточка на «молнии», фуражка с куцым лаковым козырьком, тонкие, в шнурочек, усики, смахивает на какого-то поручика из фильмов о гражданской войне. В кабине — букетик сирени; учетчице, которая отмечает рейсы, шофер тоже положил веточку на тетрадку и что-то веселое шепнул, потому что она долго хохотала, запрокинув маленькую головку, — будто бы щекотливо ей сделалось от тех слов.
— Дедушка говорит, на Волчишной речке много камня, — сказал Санька.
Подошел толстый, меднолицый мужчина в спецовке и кирзовых сапогах, должно быть, дорожный мастер: из бокового кармана торчали две авторучки и записная книжка. Руки у него были короткие, не прилегали к туловищу, а оттопыривались в стороны, как пришитые, шея гладкая, из ушей и ноздрей пучками торчали волосы.
— Вот и показал бы твой дедушка нам то место.
— Он старый, ноги больные.
— Далеко ли это отсюда?
— Вон в той стороне, за рекой. Спросите дедушку.
— А что, Гоша, ведь не худо бы поближе найти гравий? — обратился мастер к шоферу, почесав под кепкой лысую голову.
— Нам километры нужны, Мокеич.
— Вам нужен заработок. Об этом я позабочусь — меньше получать не будете, потому что тут версты не меряные. Наряды закроем без обиды…
Ребята не могли понять разговор дорожников, одно было ясно, им требуется камень, который пропадает на неведомой Волчихе.
Шофер, облокотившись на дверцу, хитро подмигнул из-под козырька учетчице и дал с места газу, машина сорвалась, как пришпоренный конь.
— Ах ты черт, укатил! — спохватился мастер и спросил ребят: — Сами-то заболотские?
— Ага.
— С дедушкой вашим я как-нибудь потолкую. Может, там взять-то нечего, одна канитель?
— Дедушка зря говорить не станет, он — охотник, знает лес как свои пять пальцев, — убежденно повторил Санька. — Мы найдем то место. Правда, Валер?
— Хоть завтра сходим в бор.
— Попытайте счастья, — недоверчиво усмехнулся мастер.
Тяжело ступая по песку и покачивая короткими руками, словно пингвин, он направился к зеленой будке на колесах.
— Эх, на мотоцикле бы рвануть по этой шоссейке! — мечтательно произнес Санька, глядя на легкое пыльное курево, оставшееся после самосвала.
— Ну и полетишь, так костей не соберешь на камнях.
— Ничего не полетишь, меня папка учил — получается. Сначала можно в деревне потренироваться, вот научусь, мы с тобой вдвоем гонять будем.
— Пошли лучше к Феде Косульникову.
Свернули с шоссе в лес, чтобы напрямую пройти к заполью. Тракторная трескотня вначале глушила все звуки, но, постепенно отдаляясь, затихла. Впереди перепархивал пестрый дятел в красной шапочке, будто показывал направление. Коровьими тропами ребята вышли к самой реке.
Стадо лежало возле ольховника, коровы дремотно пережевывали жвачку. Косульников тоже по-царски развалился на плаще, пускает в небо сизые колечки дыма. В изголовье у него — транзисторный приемник: по «Маяку» передают музыку, здесь, в поле, она кажется необычной, дивной — коровы и те вроде бы заслушались.
Ребята завидуют пастуху, потому что в его распоряжении находится верховая лошадь Зорька. Вон, оседланная, пасется вместе со стадом, коровы привыкли к ней, и она — к ним.
— Здравствуй, дядя Федя!
— Здорово, орлы! — Косульников перевернулся на живот, подпер руками щетинистый подбородок. — Садитесь да хвастайте. Каникулы; значит, теперь? Хорошее дело.
Скучно ему целый день одному в поле — приветливо щурит светло-голубые, как будто выцветшие на солнце глаза.
— Купаться, что ли, собрались?
— Не-е, мы просто так… Верхом хочется прокатиться, — простодушно признался Санька. — Можно, дядя Федя?
— Можно, только с уговором; я подремлю часок, а вы посмотрите за коровами.
— Ладно!
— Чур, я первый! — опередил Валерка.
Пусть первый так первый, все равно не умеет ездить, притряхивается, как куль с овсом. Полной рысью ему ни за что не проскакать — свалится. Санька помог Валерке забраться в седло, хлопнул ладонью Зорьку и сам побежал вперегонки с лошадью. Валерка боялся понукнуть ее, словно окоченел, уцепившись за поводья, а Зорька — умница, трусила тихонечко, остерегаясь потерять неопытного седока.
— Сиди свободней, никуда не денешься! — подбадривал Федя. — Полетишь, дак на землю.
Санька едва дождался своей очереди. С бугорка сам забрался в седло, лихо присвистнул, толкая пятками в упругие Зорькины бока — сразу взяла вскачь. Грудь сдавил холодок азарта, как будто мчался в атаку, земля барабаном гудела под частыми копытами; небось со стороны лошадь казалась неукротимой, но Санька-то чувствовал, что Зорька слушается каждого его движения, он даже с уверенностью кавалериста покрутил над головой кулаком, вроде бы сверкающий клинок сжимала рука.
Ах, если бы заиметь свою лошадь! Вот такую, как Зорька, рыжевато-соловой масти, а грива и хвост почти белые, впрожелть. Ее Санька полюбил еще прошлым летом, когда научился ездить верхом: часто прибегал в поле к доброму Феде Косульникову.
Стадо по-прежнему не трогалось с места, пастуха сморил сон. Ребята решили купать Зорьку. Она обрадовалась, когда сняли седло, встряхнулась, вздрогнула всей кожей и сама зашла на песчаную отмель. Стали плескать на нее пригоршнями воду, отпугивая появившихся слепней; Зорька стояла смирно, ей нравилось купаться, только изредка ударяла копытом по воде, словно озорничая. Потом в глубину ее завели — переплывала через реку вместе с ними.
Вода в Талице, что стекло: можно попить, можно нырять с открытыми глазами. По всему дну — белый промытый песок, и всю реку насквозь видно. Устанешь плавать, перевернешься на спину да чуточку шевелишь ладошками, как рыба плавниками, и несет течением будто с пологой горы, медленно поворачиваются ольховые берега, а в них широко разлилась другая река, небесная, и заметно, как верховой ветер сдувает с ее поверхности легкую пену облачков. И кругом — безгранично щедрое солнце, каким оно бывает лишь в июне…
Совсем забыли про коров, опомнились, когда услышали суматошный крик Косульникова:
— Куда вас, окаянных, запропастило с лошадью-то? Коровы в рожь ушли! Э-эй!
Санька в одних трусах поскакал на неоседланной Зорьке помогать пастуху выгонять коров с поля. Федя бегал по ржи, хлопал длинной плетью, будто из ружья. Санька боялся, как бы не стеганул он вгорячах по голой спине. Не тронул, а ругался вовсю:
— Я те, блудне, задам! Ишь, раздула пузо-то, волчье мясо! Э-э, пошли!.. Вот и понадейся на вас, приятелей! Кабы не проснулся, всю рожь потравили бы. Отвечай после. Где седло оставил?
— Вон Валерка тащит.
— Деятели! Купаться вздумали безо время! Живо слезай с лошади!
Оправдываться бесполезно. Провинились перед Косульниковым, пожалуй, больше не даст прокатиться на Зорьке. Сами виноваты.
Нехотя побрели вдоль закрайки ржи, измятой коровами. Стыдно было обернуться назад и встретиться взглядом с пастухом.
Глава пятая. Отцовский мотоцикл
Отец Санькин плотничает в Ермакове: село круглый год строится, новые улицы выбежали в поле, где раньше пахали. На работу он ездит на мотоцикле, а сегодня почему-то оставил его, видимо, уехал попутно с Валеркиным отцом: за ним присылают утром машину. Зато мотоцикла у Никитиных нет.
Старый «М-105» стоял в палисадничке у крыльца, давно искушая Саньку, но сперва нужно было сделать свою норму: ошкурить пятьдесят тычинок, чтобы вечером отец мог загородить еще одно звено тына. Пришлось звать на помощь Андрюшку, хватит ему баклуши бить — забавляется на пруду. Караси в эту пору плещутся у самого берега, хоть руками хватай.
— Иди сюда! — Санька поманил братишку пальцем. — Не все бездельничать, так и будешь за моей спиной всю жизнь маленьким прикидываться.
— Тебе велели, ты и делай.
— Ну хорошо, сейчас поеду на мотоцикле, посмотрю, что запоешь.
Вытирая мокрые ладошки о штаны, Андрюшка нехотя подошел к тыну! Губы выпятил, насупленный, лобастый, как бычок.
— Еще попробуй завести.
— Это не твоя забота. Держи вот, — подал Андрюшке тычинку.
Сам Санька ошкуривал тычинки дедовым охотничьим топориком, а братишка — просто руками: кора отстает легко, сок под ней. От этого соку ладони становятся черными, смолисто-липкими. Солнце, обходя вокруг дома, добирается до скамеечки у крыльца, скоро выманит оно дедушку, лучше уехать до той поры, а то дождешься лишней ругани. Осталось подготовить несколько тычинок.
— Доделывай! — уже приказал Санька брату. — Я пока заводить буду.
Он долго дергает ногой заводную педаль, мотоцикл молчит, как упрямое существо, послушное только хозяину. Санька про себя и бранил его и умолял самыми ласковыми словами, рубашка взмокла от переживания. Отвинтил крышку бачка, подергал его — есть бензин. В чем же загвоздка? Стоп! Кажется, нашел. Отец специально снял головку со свечи, чтобы не заводилось. Качнем еще… Вздрогнул, отозвался мотор, словно кот мурлыкнул, а со второго раза взял во весь голос, пулеметной очередью.
Андрюшка спешит, так и рвет кору с тычинок, настороженно поглядывая за братом: как бы не улизнул один, но Санька великодушно подрулил к нему, кивнул назад: дескать, садись. Отбросив тычинку, Андрюшка прыгнул на седло, прижался к разгоряченной спине брата, теперь только давай побольше скорости, жаль, что Санька не умеет пока ездить, как отец.
Они сначала тихо едут деревней, притряхиваясь на березовых корнях; Саньке хочется в этот момент встретить Ленку Киселеву, специально проехал возле ее дома, украдчиво скользнув взглядом по окнам, — нигде не видно. Ну не беда, все лето впереди.
Мотоцикл сам катится под уклон от гумна Чебоковых к полю, тропинка утоптана плотно, ровная и белая, как половица; Санька берет ручку газа на себя, прибавляет скорость, щекотливый ветерок забирается под рубашку, все приходит в движение — зелеными волнами раздвигается в обе стороны рожь, бегут в обгон перелески, солнышко прыгает над ними, как футбольный мяч. Санька весь напрягается, будто теперь уже не суметь остановиться, поэтому и не выезжает пока на большак, где лихо пылят машины. Здесь ничто не мешает, и полетишь, так во ржи не так ушибешься.
— Ну как? — чуть повернув голову, распираемый горделивым чувством спросил он братишку.
— Здорово! Только с папкой не так страшно ездить, как с тобой.
— Чего страшного-то? Сидишь, словно на табуретке. Мы куда угодно можем уехать.
Тропинка уткнулась в овраг, внизу — узкие мостки: рисковать не стоит. Притормозил, дал себе небольшую передышку, не заглушая мотора. Может быть, все обошлось бы благополучно, но в это самое время пробежал мимо кобель Ивана Агафонова, держа в зубах зайчонка. Захотелось догнать собаку. Санька резко сбросил ручку сцепления, мотоцикл рванулся и осекся: что-то лязгнуло у заднего колеса. Сам-то Санька удержался за руль, а братишку смахнуло с сиденья, он сморщился, как старичок, захныкал.
— Больно, что ли?
— Тебя бы так-то, прямо затылком.
— Держись как следует! Нечего ворон считать.
— Что-то сломалось.
— Без тебя знаю. Цепь свалилась. Э-эх, елки зеленые! — ударил с досады кулаком по баку.
— Ну и влетит от папки!
Приуныли. Один вел мотоцикл за руль, другой подталкивал сзади (длинным показалось поле), так бесславно и деревней тащились. Около дома стоял самосвал: тот знакомый шофер с дорожным мастером пили молоко на крыльце, дедушка сидел с ними. Санька стеснительно поздоровался, смахнув кепкой пот с лица.
— Подвела техника?
— Цепь слетела.
— Голову себе когда-нибудь свернешь. — Дедушка сердито пристукнул палкой. — Не знаю, чего батька дозволяет тебе мотоциклет?
— Доставай ключи, помогу, — понимающе подмигнул шофер.
Вот повезло! Видимо, на всякое дело легкая рука у этого чернявого шофера, знает толк в машинах: моментом ослабил осевые гайки, разобрал кожух, ключами крутит будто на ощупь, не глядя.
Тем временем мастер, положив на колено кукольно-короткие руки, вел разговор с дедушкой, про Волчиху спрашивал:
— Где она, эта речка? Правда, там много камня?
— Да ты мне не кричи на ухо-то, чай, не глухой, — отвечал дедушка. Он со всеми привык разговаривать на прямоту, независимо, по праву старшего. — Знамо, много. Это — километров шесть-семь отсюда, в бору: вот так будет Талица, а так — Волчиха, сначала-то вверх от Колесного броду дорожка есть…
Дедушка объяснял, чертя падогом по земле; мастер повторял его чертеж в помятой записной книжке.
— Теперь я представляю, где это место, — сказал Санька.
— Не перебивай. Во всякое дело встреваешь, как клин, — одернул дедушка. — А что верно, будто бы по железной дороге гравель подвозят?
Мастер утвердительно кивнул головой:
— Да, с государственных карьеров.
Дедушка с наивной недоверчивостью вздохнул, никак не мог он найти в этом здравого смысла. Наверно, ему, как Саньке, обидно было за свою Заболотскую землю: что же она, беднее всех? Простого песку да камня нечто не найти?
— Тут слух ходит, будто эта дорога не простого назначения, тогда, мол, и деревню нашу — на снос, — пользуясь случаем, решил уточнить дедушка.
Шофер с мастером усмешливо переглянулись, должно быть, уже слышали такие разговоры.
— Зря болтают, дед, никто не тронет вашу деревню. Наоборот, завидовать будут, потому что автобусную остановку сделают на загумнах. Надо тебе в село или на станцию — садись и поезжай, внучата в школу будут ездить. — Шофер хлопнул Саньку по плечу: — Ну вот и цепь на месте! Кожух сумеешь сам поставить?
— Сумею.
Мастер поднялся, прилепил кепку на гладкую голову:
— Поехали, Гоша. Тебе, отец, спасибо за молоко. Деньги все-таки возьми, — положил полтинник на перилку.
Машина мощно рыкнула и, сверкнув голубой эмалью, скрылась за углом, остался только забористый запах сгоревшего бензина. Дедушка, спрятав полтинник в карман брюк, продолжал журить Саньку:
— Оставь ты в покое мотоциклет! Экая игрушка! Я бы на батькином месте близко не подпустил. Ужо будет тебе рвань!
Нет, не будет рвани, спасибо шоферу Гоше. Санька подвернул последнюю гайку, поставил мотоцикл на прежнее место — порядок! Был бы дедушка молодым, тоже не утерпел бы, прокатился на мотоцикле, завидно ему, вот и ворчит.