Вся картина недавней трагедии развернулась перед нами в этих скупых, но последовательных записях. В них не было почти никаких эмоций, но настойчивое: «…опять нехватка керосина», «…несколько банок пустых», «…лишь три банки полные, а в остальных осталось лишь на дне…». Мы представляли себе, как Коутс и его товарищи, изможденные и обмороженные, брели к своей базе, теряя силы и надежды. На последней странице было написано: «Будь счастлива, дочь моя. Твой покойный отец».
Директор института вошел, сопровождаемый плотным мужчиной в морской форме.
— Вот капитан Спрэг, мистер Холмс. Если у вас есть к нему вопросы, то, я думаю, он не уклонится сообщить вам то, что вас интересует.
Открытый взгляд сурового моряка располагал к нему.
— Вы разрешите мне, капитан, — обратился Холмс, — ознакомиться с вашим судовым журналом и теми записями, которые имеют отношение к экспедиции?
— Пожалуйста, если это вас интересует, — ответил моряк. — Только ведь это навигационный журнал, и из него вы узнаете лишь о том, как проходил рейс по доставке экспедиции на Шпицберген и обратно.
Директор достал из сейфа требуемый документ. Посмотрев его, Холмс опять обратился к моряку:
— Как я вижу, капитан, вы торопились с выходом в море?
— Да, ожидался шторм, который мог нас задержать. Я сообщил об этом Коутсу, и он ускорил приготовления. Шторма нам не удалось избежать, но встретились с ним мы сравнительно безболезненно. Мы скоро вышли из него.
— Во время шторма вы пользовались услугами участников экспедиции?
— Нет, сэр, им было предложено не выходить на палубу, в этом не было необходимости.
— У вас постоянный экипаж?
— Да, сэр. Это все испытанные моряки, привыкшие к плаваниям в высоких широтах. Нам недоставало в этом рейсе лишь Боба Картера: он заболел и его пришлось оставить на берегу.
— Значит, экипаж был не в полном комплекте?
— Нет, сэр, в полном: на этот раз мне пришлось взять в порту безработного матроса. Не могу сказать, чтобы он был хорошей заменой Бобу, но мы обошлись.
— Этот матрос и сейчас на вашем корабле?
— Нет, сэр. Он нанимался только на этот рейс, и я его списал по возвращении, тем более что Боб к тому времени уже выздоровел.
—Мистер Пентеркоффер, — обратился Холмс к директору, — полагаю, вы собираетесь предъявить претензии к фирме после определенных лабораторных испытаний резины?
— Несомненно, мистер Холмс, они уже проводятся. Резиновые прокладки подвергаются воздействию низких температур в камере.
— Я очень просил бы вас сообщить мне о результатах испытаний сразу же по окончании их, еще до предъявления иска. Теперь, я надеюсь, вы не откажете мне сообщить местонахождение вернувшихся участников экспедиции.
Записав адреса, Холмс опять обратился к директору:
— А где, скажите, заготавливалась тара для керосина и где производился разлив?
— Банки, как всегда, изготавливались в мастерской Мортимера в Ливерпуле. Этот старик уже не первый раз готовил экспедицию Коутса. Разлив же и укупорка проводились всегда самими участниками экспедиции. На этот раз, если не ошибаюсь, эта операция была поручена Мак-Гиллу.
Мы распрощались. Выйдя из института, Холмс попросил меня заказать билеты на вечерний поезд, отходящий в Ливерпуль, заметив неопределенно, что он пока сходит по одному из адресов.
Вечером мы уже сидели в купе и курили под монотонный стук колес. Холмс сосредоточенно думал, а я погрузился в чтение только что вышедшей юмористической книги Джерома К. Джерома «Трое в одной лодке». Моего друга, как это бывало не раз, видимо, весьма устраивало то, что я не прерываю цепь его размышлений, а я после трудного дня испытывал искреннее удовольствие, следя за приключениями героев повести в их путешествии по Темзе. В конце концов Холмс остановил на мне свое внимание и улыбнулся.
— Чем вы так увлечены, мой друг? Вы не шевелитесь, но просто сияете. Я бы тоже хотел немного отвлечься.
Я показал книгу и прочел несколько остроумных мест из нее. Холмс улыбался. Особенно понравились ему злоключения героев с керосином, когда на них дул то «Южно-керосиновый», то «Северно-керосиновый» ветер.
— Не находите ли вы, Ватсон, — сказал он, — что есть нечто общее у этой истории с тем делом, которым мы занялись?
Я удивленно взглянул на него и недоуменно пожал плечами.
— Нет, Холмс, я не вижу связи между трагедией, может быть злодейством, и сюжетом этой развлекательной книги.
— Да, пожалуй… Я сегодня был у Крисса, того, что развозил продовольствие по складам и присутствовал при поломке лыжи и повреждении ноги Мак-Гиллом. Прийти к выводу о преднамеренной поломке лыжи, по его рассказу, пока нет достаточных оснований. У меня не было времени вновь посетить Арктический институт, но я сделаю это сразу по возвращении. Лыжи, оказывается, Криссом доставлены туда и там сохраняются. Сомнительно, что их осмотр может чем-нибудь нам помочь, но в нашем деле нет мелочей. Однако прежде всего, конечно, мне важен результат испытания резины.
В Ливерпуле мы довольно быстро нашли мастерскую Мортимера, хотя она находилась в самой захудалой части города. Хозяин встретил нас хмуро, но не выказал недружелюбия. Узнав, что мы интересуемся снаряжением экспедиции Коутса, старик повторил то же, что мы слышали от директора института: он не первый раз выполняет заказ знаменитого полярника и, видимо, тот всегда был доволен, если каждый раз обращался к нему. Как правило, он всегда обговаривал это с Мортимером лично, но в последний раз Коутс известил, что очень спешит и прислал молодого уполномоченного — Мак-Гилла. Это, конечно, ничего не меняло, но с самим Коутсом было куда приятнее иметь дело.
— А чем вам не понравился Мак-Гилл? — поинтересовался Холмс. — Может быть, просто приятнее были деловые взаимоотношения со старым, тем более знаменитым знакомым?
— Нет, дело не в этом. Я прекрасно понимал его занятость… Несколько надоедлив был этот Мак-Гилл. Он был чересчур заботлив, если можно это сказать о нем. Требовал все, чтобы были использованы лучшие материалы, а мне ли не знать, что надо для полярной экспедиции, когда я уже не первый раз выполняю такой заказ? Поверьте, это оскорбительно для старого мастера: какой-то сосунок будет его учить, когда сам паяльника от чайника не отличит!
Холмс внимательно посмотрел на старика, а затем заявил ему веселым тоном:
— А знаете, мне ранее в лаборатории приходилось немало паять и очень бы хотелось, чтобы вы дали мне попробовать сейчас и оценили мою работу.
Мортимер пригласил нас в мастерскую.
— Джек! — обратился он к молодому человеку в фартуке. — Вот джентльмены хотят попробовать нашу работу, дай им запаять банку.
Джек подал аккуратную заготовку из жести и показал жестом на паяльник и прутки припоя.
Я недоумевал: зачем Холмсу понадобился такой спектакль? Что он хочет выяснить, не опозорится ли он сейчас со своим мастерством? Но Холмс снял пиджак, закатал рукава и с полной серьезностью положил паяльник в горн. После этого он взял несколько палочек припоя и по очереди согнул их около уха.
— Вот, — подал он мне одну из них, — согните, Ватсон, и послушайте: это так называемый «крик дьявола». Если олово чистое, то при сгибании палочки — треск, а припой свинцово-оловянный — сгибается без него. Кстати, — обратился он к старику, — это как раз такая банка, которые поставлялись экспедиции?
— Да, конечно, — ответил Мортимер, — мы же исполняли и исполняем заказы не только для этой экспедиции, но и для других заказчиков.
Холмс приступил к работе, и я поразился тому, как он быстро и аккуратно ее выполнил. Лицо Мортимера просветлело.
— Если бы вы не были джентльменом, я пригласил бы вас к себе работать, — сказал он.
Подмастерье стал собираться: рабочий день подходил к концу. Мы тоже не стали задерживать хозяина и поблагодарили за теплый прием.
На улице Холмс приостановился и сказал, что неплохо было бы побеседовать с Джеком. Тот вскоре появился и не стал отказываться от приглашения пообедать и пропустить стаканчик с нами в небольшом трактирчике.
Джек, видимо, был славным малым, и Холмсу после пропущенного стаканчика не составило труда заставить его разговориться. Холмс поинтересовался, чем Мак-Гилл возбудил недовольство или неодобрение его хозяина.
— Ну, как же, — сказал подмастерье, — о подготовке экспедиции мы были извещены и уже начали работу с банками под керосин. Вдруг приезжает этот шотландец и говорит, что его наша работа «не устраивает». Мы, слава богу, не первый раз заготавливаем банки для Коутса, и он никогда не делал нам по этой части замечаний.
— Но все же, Джек, что именно «не устраивало» шотландца?
— Он доставил нам припой из чистого олова и требовал, чтобы все банки были пропаяны им. Нет слов, припой тем лучше, чем больше в нем олова, но, скажем прямо, тем и дороже. Мортимер сказал этому птенцу, что наша работа всегда была добротной и сэр Коутс всегда был ею доволен, хотя мы и не пользовались припоем из чистого олова. Но он стоял на своем, отстранив все уже заготовленное в сторону, долбил, как дятел, что все материалы должны быть высшего качества. Пришлось ему подчиниться. А потом, для недовольства Мак-Гиллом у Мортимера было основание еще и потому, что ему пришлось послать меня помогать ему в разливе керосина по банкам.
— Разве в этом виноват Мак-Гилл, а не сам Коутс?
— Конечно же шотландец! Коутс от нас никогда такого не требовал. Он хорошо платил нам за добротную жестяную работу, и ничего более ему от нас не было нужно. И в этот раз все обстояло так же.
— Как «так же», если вы в чем-то вините шотландца?
— Мак-Гилл приехал к нам на большой фуре. С собой он привез две бочки керосина. С ним приехал еще матрос Джинджер. Мак-Гилл сказал, что он вынужден торопиться, потому разлив керосина по банкам он будет производить тут же и отсюда направится прямо в порт. На некотором расстоянии от нашей мастерской они и проводили этот разлив. Забирали уже готовые банки и после наполнения устанавливали их на фуру. Работал этот шотландец как исступленный, заставляя так же трудиться и матроса. Так они были заняты до середины дня, а потом нужно было передохнуть и покушать. Они и пошли в эту таверну. Вернувшись, они опять приступили к работе. Однако этот Джинджер за обедом порядком нагрузился и не очень-то пошевеливался. Шотландец стал на него покрикивать, говоря, что очень нужно торопиться. Матроса же совсем развезло, он стал огрызаться, заявив, что ему на все в высшей степени наплевать, что его нанял капитан Спрэг, что он моряк и не обязан возиться со всякой вонючкой. В общем, страсти у них накалились, а дело встало. Мы были заняты своим. Они банки у нас забирали прямо из-под пайки. Чем-то пьяный матрос швырнул в шотландца, и они сцепились. В общем, Мак-Гилл отлупил матроса, и тот убежал от него, но синяк под глазом на память ему оставил. Когда шотландец остался один, он думал не о своем обидчике, а о том, как ему все же завершить свою работу. Пришлось мне встать ему на помощь взамен убежавшего матроса. До полного комплекта готовых банок не хватало, и шотландец смирился, дополнив недостающее ранее заготовленными банками, пропаянными припоем, а не чистым оловом. Задерживаться долее он не мог.
— А как закупоривались банки после разлива?
— К этому шотландец относился очень внимательно. Прокладку каждой крышки он тщательно просматривал и, закупорив банку, переворачивал ее, чтобы убедиться в том, что нет ни малейшего подтекания. Жаль, очень жаль отважного Коутса. Он всегда обращался за услугами к старику Мортимеру еще с тех пор, как только начинал свои экспедиции. Он целиком полагался на добросовестность Мортимера, и тот его заказ всегда исполнял с удовольствием и, прямо сказать, гордостью.
В такой беседе мы провели с Джеком около часа и, поблагодарив его за рассказ, расстались. Наняв кеб, мы предложили доставить себя в больницу. В регистратуре Холмс поинтересовался состоянием больного Хенка. К нам вышел лечащий врач и, узнав, что я его коллега, проявил к нам внимание. Он сказал, что здоровье больного не вызывает у него опасения, но полежать ему еще придется. Обморожения у него есть, но не столь серьезные, сколь можно было ожидать. Но он истощен и пока что в нервном потрясении. В палате тепло и сухо, но ему вдруг кажется, что он замерзает. Полежать ему придется еще и по той причине, что сейчас у него повязка на глазах. Он потерял защитные очки и потому был поражен «снежной болезнью» — конъюнктивитом. Это пройдет, но пока ему лучше не снимать повязки с глаз. На мой вопрос, нельзя ли пройти к нему, доктор сказал, что не возражает против нашего визита, но только несколько позже, примерно через час. Сейчас Хенк заснул, а сон для него — лучшее лекарство.
— Простите, доктор, — обратился к нему Холмс, — вы сказали, что он все время мерзнет — на нервной почве. Нельзя ли ему для согрева стаканчик спиртного, ведь он, надо думать, не трезвенник?
Врач улыбнулся:
— Вы хотите его угостить? Ну, что же, особенного вреда это не принесет, улучшит разве аппетит, что для выздоровления его только на пользу пойдет.
Мы оставили доктора на указанное им время и пошли по магазинам. В одном из них Холмс взял бутылку джина для больного. Но прежде, чем вернуться в больницу, Холмс раскупорил бутылку, отпил маленький глоток и снова закрыл ее. Мне это показалось странным: неужели он не доверяет качеству спиртного?
Лечащий врач предупредил нас еще раз, чтобы мы не утомляли излишне больного, а потом провел нас в палату.
— Вот, Хенк, — сказал он ему, — вас навестили джентльмены из Арктического института: доктор Ватсон и его друг, мистер Холмс.
Больной с завязанными глазами приподнялся на кровати и приветствовал нас. Как врач, беседу с Хенком начал я. О его самочувствии, об уходе за ним, о его пожеланиях — все то, что говорится в подобных случаях. Видно по всему было, что Хенк поправляется, что его тяготит вынужденное пребывание на больничной койке, особенно необходимость иметь повязку на глазах. Я успокоил его, сказав, что полностью разделяю мнение доктора, что больничный срок не будет продолжительным. Повязку с глаз также скоро снимут, терпеть ее придется совсем недолго. Все это я говорил не только для его успокоения, а и совершенно искренне, ибо видел, что беда миновала. Осторожно я перевел наш разговор на тему пережитой им трагедии.
Хенк заметно оживился: он был переполнен всеми невзгодами, выпавшими на его долю, и стосковался по живому слову. Он охотно рассказывал нам про весь тяжелый путь в ледяной пустыне. Сильно волновался.
Холмс вставил свое слово:
— Ваш врач, Хенк, сказал, что вам иногда кажется, что вокруг по-прежнему холодно, и вас неожиданно охватывает озноб. Это правда?
— Совершенно верно, сэр. Задремлешь и вдруг словно опять оказываешься в той обстановке.
— Мы спросили разрешения у вашего врача и получили его: для согрева в таких случаях вы можете пропустить глоток спиртного. Доктор Ватсон для вас приобрел бутылку джина. Только извините нас, Хенк, мы перед этим сами продрогли и начали бутылку. В ней осталась лишь половина содержимого, но по маленькой рюмочке вам хватит, я думаю.
Лицо Хенка расцвело.
— Я не пьяница, — сказал он, — но в таких случаях это очень не помешает. И я не знаю, как вас благодарить за такое внимание ко мне, джентльмены.
Холмс передал ему бутылку. Хенк подержал ее в руках, а потом задумчиво произнес:
— Не пойму, джентльмены, что побуждает вас обманывать меня. Здесь не наполовину наполненная посуда, а почти полная бутылка… Я хотя и не вижу сейчас, но хорошо ориентируюсь в весах. Ведь мне столько банок пришлось пропустить через свои руки, что я вряд ли ошибусь.
— Очень хорошо, Хенк! Я несколько преувеличил, говоря о половине, но небольшую толику мы все же из бутылки употребили.
Хенк пошарил рукой стоящий на его столике стаканчик, отлил в него из бутылки и выпил.
— Еще раз благодарю, джентльмены, я был приятно разочарован объемом, а джин, кроме того, превосходной крепости. Вот сейчас, хлебнув, я как будто черный флаг увидел.