Сидя на корточках, они принялись перекладывать деньги из маленького ведра в большое. Набралось триста тридцать два рубля.
– Непонятно, почему так, – вздохнул Елька. Мы же маленькими кучками не продавали нисколько, мелочи быть не должно.
– Да ладно! – с удовольствием откликнулся Митя. – Все равно куча денег. У меня столько не было ни разу.
Елька молчал.
Почти треть суммы составляли металлические пятирублевки. Митя отсчитал одиннадцать десяток, одну пятерку и добавил еще рублевую денежку. Давать Ельке много монет не стоило, его трикотажные кармашки не вынесли бы этого веса. Митя встал, затолкал опять свои деньги в карманы, а Ельке протянул его долю:
– Держи.
Елька глянул, не поднимая лица:
– Зачем?
Сейчас, когда он смотрел исподлобья, лицо его стало не дурашливым, не клоунским, а… в общем, совсем другим. В глазах – испуганный вопрос.
– Ну… – слегка растерялся Митя – А как же? Ты же работал, помогал…
– Ага. Ты сказал "помоги", я сказал "ладно". За деньги разве помогают?
– Но ты же… вон как помогал! Изо всех сил! Мы же вместе работали. Значит, и деньги общие.
– Да картошка-то твоя!
– А… да я бы ни одной не продал без тебя! – со всей искренностью выдохнул Митя. – Елька! Куда бы я без твоей телеги? И без твоей рекламы!
– За рекламу хватит и пятерки, – как-то скучно отозвался Елька. Помусолил палец, извернулся, начал оттирать на ноге, на острой косточке, прилипшую пыль.
Стало Мите неуютно, словно опять в чем-то виноват. Он потуже затянул ремешок, присел перед Елькой.
– Ты обиделся, что ли?
– Я? Ни капельки! – И опять он сделался прежний, готовый пройтись колесом.
– Постой… Елька! Должна же быть справедливость! Почему ты не хочешь? Мы же вместе всё делали. Значит… давай как в песне!
Елька опять настороженно вскинул глаза:
– В какой?
– Ну… просто я вспомнил одну, старую. Там такой припев: "Тебе – половина и мне – половина"…
Елька мигнул, опять лизнул палец, почесал им подбородок. Растянул в нерешительной улыбке губы.
– Тогда… ладно. – И протянул растопыренную ладонь.
Он затолкал бумажки в нагрудный карман, а рублевую монетку положил на колено.
– Сейчас загадаю… – И щелкнул по ребру денежки. Денежка, сверкая, улетела на асфальт. Елька подбежал, схватил. – Орел! Значит… так и надо.
– А что ты загадал?
Он сказал с тихим вздохом:
– Секрет.
Ну, секрет так секрет. Они впряглись в пустую тележку и бодро двинулись к дому (ведра погромыхивали в фанерном ящике).
– Елька, ты где научился так выступать? И акробатничаешь, и жонглируешь…
Он сказал с готовностью, но без веселья:
– А, помаленьку… отец иногда учил. Он в цирке работал. Сперва акробатом. А потом начал это… – Елька щелкнул себя по тоненькому горлу. – Ну и перевели в униформисты… Он мне много чего показывал. А если не получалось – бряк по затылку: "Не вешай нос, держи кураж!" Он, когда трезвый, то ничего бывал, не злой…
"Бывал…"
– Елька, а он что… Его уже нет, да?
– Есть, только неизвестно где. Мама Таня его поперла из дома год назад. Ну, он появлялся сперва, а потом уехал. Говорят, в Самару…
– А мама Таня… она твоя мама, да?
– Ага. Только не родная. Но она все равно лучше всякой. Родную-то я не помню, она от воспаления печени померла, когда я еще ясельный был. Ну, отец и женился на маме Тане.
Митьке бы не соваться в чужие беды. Но и молчать было неловко. И он скованно спросил:
– Значит, она лучше родного отца? Раз ты с ней…
– Когда они разошлись, он меня сперва с собой взял. Говорит: подготовлю, будешь в цирке выступать. А скоро начался такой "цирк"… Связался с какой-то, начали вдвоем керосинить, а меня в интернат… Я там за два месяца такого натерпелся… Слыхал, какая в армии бывает дедовщина? Ну и там тоже… большие парни… Мама Таня меня насилу разыскала и забрала. Без всяких разговоров…
– Ты ей… купи что-нибудь хорошее, – неловко посоветовал Митя.
– Да не-е… Я просто ей все деньги отдам. То есть почти все. А себе куплю только пачку крабьих палочек. Знаешь про такие?
– Конечно! Я их во как люблю!
– Я тоже. Пуще всякого мороженого… То есть мороженое я вообще не люблю, потому что ненавижу снег… – И Елька сильно дернул плечами.
Корсары Зеленых морей
1
– Во всяких делах есть свои традиции, – со вздохом умудренного человека произнесла директриса Кира Евгеньевна. – И в таких вот неприятных – тоже. Ученик, совершивший какой-либо проступок, сначала, как правило, отрицает свою вину: "Я – не я…" Но потом-то истина все равно всплывает на свет. И давай, Зайцев, будем считать, что мы отдали дань традиции и… как поется в одной песне, "первый тайм мы уже отыграли". Ты поупрямился, мы это терпели. Теперь пора и к делу… А?
– Что? – сказал Митя.
– Пора честно признаться в своих делах.
– В каких? – с тайным злорадством сказал Митя.
Наступило нехорошее молчание – как повисшая над столом крепкая ладонь завуча Галины Валерьевны. Но ничего не взорвалось, не лопнуло. Очень-очень терпеливо Кира Евгеньевна произнесла:
– В таких делах, что ты, Дмитрий Зайцев, лицеист седьмого класса "Л", позавчера не пошел на уроки, а в одиннадцать часов отправился к телефону-автомату, набрал номер моей приемной и сообщил измененным голосом, что в подвале заложена самодельная ртутная бомба со взрывателем замедленного действия…
– Какая бомба? – с искренним любопытством переспросил Митя.
– Ты сам знаешь какая! – Она уже не помнила, что надо говорить "вы".– Ты сам объяснил подробно! Внутри пороховой заряд, а пустотелая оболочка заполнена ртутью, собранной из градусников.
– Неужели не понятно, что это вранье! Сколько градусников пришлось бы расколотить!
– Конечно, вранье. Неумная подростковая фантазия. Но администрация обязана реагировать на к а ж д ы й такой сигнал. Поэтому пришлось эвакуировать все классы и вызвать специалистов. То есть ты добился, чего хотел…
– А чего я хотел?
– Сорвать занятия! – Завуч Галина Валерьевна все же опустила трескучую ладонь. Многоголовый педсовет вздрогнул. И Митя. И все же он спросил:
– А зачем?
– Что "зачем", Дима? – проговорила "англичанка".
– Зачем мне срывать занятия?
– Все это мы и пытаемся выяснить – разъяснила директорша, пытаясь остаться в рамках лицейской сдержанности. – Для чего ты пропустил занятия, отправился к телефону…
– Кстати, даже известно, к какому, – вставил князь Даниил. К заброшенной будке на пустырях у Тракторной усадьбы. Видимо, полагал, что это поможет замести следы.
– Да как их там заметешь-то! Про эту будку все ребята знают, она одна бесплатная осталась на всю округу! Там по утрам иногда даже очередь собирается! – Митя сумрачно резвился в душе. Понимал, что шутит с огнем, но… пусть! – У кого в школе контрольная или прививки, сразу: "У нас заложена бомба!" Там даже специальная железная кружка есть, во-от такая. Ее ко рту приставляют, и голос меняется, гулкий делается. Как у рапсодов…
– У кого, у кого? – поинтересовалась юная музыкантша Яна Леонтьевна (уж ей-то надо бы знать).
– У древних греческих певцов. Они, когда выступали с пением всяких там "илиад", снизу приставляли ко рту горшок, и голос разносился, как эхо…
Кира Евгеньевна покивала:
– Ну, наконец-то. Теперь-то ты не станешь больше запираться? Такое знание деталей вполне доказывает твою причастность…
– А как оно доказывает? Эти детали хоть кому известны. И телефон тоже…
2
Тут была неточность. Про телефон было ведомо не всем. Ну, пацаны да, знали, а среди взрослых – лишь некоторые окрестные жители. Потому что будка стояла среди всяких буераков.
И Митя узнал о ней лишь в день "картофельной операции". Вернее, вечером.
После торговли вернулся он домой в середине дня и до вечера чувствовал себя победителем. Правда, повесть "Корсары Зеленых морей" не очень-то двинулась – несмотря на новую французскую тетрадь и японскую ручку. Написалось меньше страницы. Но Митя решил, что не будет расстраиваться, дождется вдохновения и тогда уж… А пока, чтобы вновь порадоваться, пересчитал оставшиеся после покупки деньги. Было чуть больше семидесяти рублей. Митя на столе придавил бумажки столбиком пятирублевок.
Мама и отец пришли с работы одновременно. Мама зачем-то сразу заглянула в ванну и захотела узнать, "что? здесь? происходило?"
Митя сообщил, что происходило мытье картошки, которую он, Митя, как ему и было сказано, "реализовал". И купил на вырученные деньги необходимую тетрадь. И черную ручку. А оставшиеся деньги он честно вносит в семейный бюджет, чтобы никто больше не считал его бездельником. И широким жестом указал на стол, где лежали ассигнации и монеты.
Была сенсация. Мама забыла, что следует поругаться из-за ванны. Папа покашливал и чесал щетинистый подбородок. Правда, узнав, к а к а я именно выручка, заметил неосторожно, что могла бы она быть и посолиднее. Мама пронзила его в з г л я д о м. А Митя сообщил, что работал с партнером, который обеспечивал транспорт и рекламу. Так что сами понимаете…
Мама и папа захотели узнать подробности. Митя подробности изложил и даже попытался воспроизвести, как Елька на ходу декламировал торговые лозунги.
– Вот кого надо в литературный класс! А вы зачем-то упихали в лицей меня!
Но и это "упихали" ему сегодня простили. Потому что была радость. И дело не в заработанной сумме, а в том, что сын впервые совершил с а м о с т о я т е л ь– н ы й п о с т у п о к!
А вечером, около восьми, родители ушли к Юрию Юрьевичу, папиному коллеге, который отмечал десятилетие свадьбы.
Когда уходили, Митя надулся:
– А мне опять сидеть дома одному.
– Что значит "опять"! – тут же взвинтилась мама. – Можно подумать, что мы каждый вечер ходим по гостям! Собрались в кои-то веки! А ты, значит, маленький и боишься побыть дома один?
– Не боюсь, а скучно.
– Ты же купил свою в о ж д е л е н н у ю тетрадь! Вот, сиди и пиши!
– А по заказу не пишется! Это ведь не конторские бумаги в страховой фирме!
– Отец, ты послушай, как он разговаривает! – разгневалась мама, которая работала именно в такой фирме.
– Ну, началось! – грозно сказал папа. – Дмитрий!
– Не началось, не началось! Идите, танцуйте там и пейте заморские вина. Только не говорите: "Не смей весь вечер сидеть у компьютера".
– Не смей весь… тьфу! Сиди сколько влезет, – сказала мама. – Только не лезь в мои рабочие файлы.
– И в мои, – сказал папа.
– Больно надо…
Обычно по вечерам у монитора сидели папа или мама – работа. Попробуй подступись. Да Митя не очень-то и рвался: после суматошного дня лучше поваляться с книжкой на диване. Однако сейчас подумал, что неплохо посидеть у экрана, когда никто не прогоняет, помочь мускулистому Гераклу в игре "Двенадцать подвигов" или посражаться с чудищами в страшилке "Лабиринты черного замка"
Но когда он в комнате родителей сел к заслуженной и обшарпанной "четверке", пальцы почему-то сами вызвали программу "Word".
И появилось на экране белое, как тетрадная страница, поле. И Митя вдруг испытал зябкое волнение – такое же, как при виде чистого тетрадного листа. И… то, что с трудом писалось в новой тетради, сейчас вдруг "поехало" само собой. Митя быстро напечатал придуманное еще днем начало и с разгона пошел дальше:
"…Конечно, никаких морей под Мокрушином нет. Есть только пруды, где разводят карпов, да небольшое Медвежье озеро, вокруг которого сроду не водилось никаких медведей, а только лягушки да дикие утки. Зато зелени вокруг Мокрушина полным-полно. Это и луга, и перелески, и Ермиловский бор, в котором заблудиться – раз плюнуть. Это Вовка любит так говорить по всякому делу: "Раз плюнуть!"
Я сказал ему однажды:
– Давай придумаем, что вокруг нас Зеленые моря, а мы в них – корсары. Как Френсис Дрейк!
– Раз плюнуть!
И мы придумали. И взяли в нашу команду соседскую Лариску Батянину и ее восьмилетнего брата Лёшку. Он хотя и самый младший, зато хитроумнее всех.
Это он, Лёшка, сразу сказал, что пираты, корсары и прочие дрейки посуху не плавали и что пускай Медвежье озеро будет частью Зеленых морей, а он знает, где на нем раздобыть корабль. Это старая никому не нужная лодка, она лежит у воды на песке, и надо только пробраться к ней через сухие тростники.
Пробирались мы долго. И я предложил назвать эту широченную прибрежную полосу "Стреляющая пустошь", потому что сухие стебли трещали под ногами, как пистолетные пистоны. И все согласились. А маленький полуостров с песком, где лежала лодка, я предложил назвать "Язык желтого дракона". И все опять согласились, кроме Лариски, которая сказала, что драконы противные, как жабы. Но нас было большинство.
Лодка оказалась совсем исправная, без дырок. И тут мы заметили, что Лёшка как-то странно пригибается и оглядывается и разговаривает шепотом. Лариска взяла его за шиворот и велела признаваться, в чем дело. И он "кажется, вспомнил", что эта лодка "кажется, не совсем ничья, а кажется, одного рыбака, которого зовут Константин Петрович".
Мне захотелось домой.
Лариска хотела дать брату подзатыльник, но он присел.
А Вовка сказал, что мы же не знали, что лодка не беспризорная и что так и скажем, если что… А сперва покатаемся и поиграем в нападение корсаров на испанский город Картахену, как в книжке "Вскормленные океаном".
Я сказал, что тяжелую лодку нам не спихнуть на воду. Но Вовка сказал "раз плюнуть". И мы начали спихивать. И мне еще сильнее захотелось домой, но приключений тоже хотелось. Хотя известно, что приключения – это сплошные неприятности, только про них почему-то потом интересно вспоминать…"
За окнами было уже темным темно – август. А Митины пальцы будто сами собой бегали по клавишам. Вот тебе и "на компьютере я не могу"! Оказывается, очень даже "могу"!
Митя вдохновенно облизывал губы. Иногда переставал печатать, чтобы перечитать абзац и сразу исправить опечатки (а их – куча!). И потом – снова!
"…Вместо весел мы нашли в ольховнике длинные кривые палки. Вовка сказал, что на мелких местах можно ими толкаться, а на глубоких грести. Я сказал, что грести такими нельзя. Но Вовка, конечно же, сказал, что раз плюнуть"…
Митя закрыл глаза, вспоминая запах сырого песка, теплой озерной воды и осоки. И "замирательное" ожидание близких приключений… И в прихожей неприятно, непрошено зазвонил телефон.
Кто бы это? Мама интересуется, все ли у Мити в порядке? Но известно, что у Юрия Юрьевича нет телефона.
Митя выскочил в прихожую, с опасливым ожиданием сказал в трубку:
– Квартира Зайцевых… Кто вам нужен?