Лесник прицелился в хищника. Но собака бросилась вперёд и заслонила цель — к костру подползал Полкан! Он виновато смотрел в глаза старого охотника, слабо виляя хвостом, словно извиняясь, что ещё не подох!
Лесник поднял собаку на руки и чуть не заплакал. Он ласкал её, отогревал у костра и ругал себя последними словами.
Полкана отогрели. Но зашить рану было нечем. Разорванной нижней рубашкой туго перевязали рассечённый живот. Провозились почти до рассвета. Собака слабела на глазах и делалась всё безучастней к окружающему. На рассвете она лежала без движения,
Как только рассвело, охотники погрузили на лошадей кабана. Лесник протянул Адрианову ружьё:
— На, паря, пристрели, однако, Полкана, нам его на руках не донести по такому уброду. Да и жить-то ему, сердешному, остались минуты. Зря только мучается. Я поведу лошадей, а ты тут… Ну, бери ружьё, что ли…
— Не могу! — ответил Адрианов, отходя в сторону.
А Полкан, словно понимая, что его ожидает, с усилием просунул хвост между задних лап, прижал его к перевязанному животу и виновато смотрел прямо в глаза хозяина.
— Я и вовсе не смогу стрелять, — глухо сказал лесник.
Охотники растерянно стояли около собаки, не зная, что предпринять. Умирающий Полкан лежал на боку. Кончик хвоста его между ног едва заметно вздрагивал.
Около морды собаки положили большой кусок кабаньего мяса, навалили в костёр толстых сучков и решили, как только доберутся домой, оседлают свежих лошадей и приедут за собакой.
Весь короткий зимний день пробивались они к дороге. Прыжки в глубоком снегу голодных, измученных лошадей делались всё короче. После полудня они стали ложиться. Приходилось развьючивать их, поднимать и снова завьючивать. На это уходило очень много времени.
Только в темноте охотники добрались наконец к овечьей зимовке в начале ущелья. Последний километр лошади, зачуяв сено, прыгали в снегу, не останавливаясь.
В жарко натопленной избушке, за горячим чаем, охотники отогрелись и легли спать.
Глубокой ночью они проснулись.
Разбуженный собачьим лаем, чабан вскочил и бросился к двери.
— Приехал кто-то. Покусают, черти! — сказал он, хлопнув дверью.
— Уч, уч, кеть! — раздался его грозный окрик во дворе.
Собаки сразу смолкли. Чабан долго не возвращался. Потом дверь приоткрылась.
— Айда сюда, товарищ! — позвал чабан. Старый охотник вышел. «Кто это мог приехать так поздно?» — думал Адрианов, оставаясь в избушке.
Но вот дверь порывисто распахнулась, и в избушку шагнул лесник, держа на руках Полкана. Раненая собака опять приползла за хозяином…
Всю ночь старый охотник провозился с Полканом. Отогрел его, промыл рану тёплой водой, а затем зашил её суровыми нитками. Утром на санях он увёз собаку к себе на кордон, за двенадцать километров.
Адрианов на другой день уехал в город. А когда весной проезжал мимо кордона лесника, Полкан встретил его у ворот, радостно визжа и махая хвостом как ни в чем не бывало!
ДОМОЙ, В ЗООПАРК!
Дикие кряковые утки в Алма-Атинском зоопарке свободно летали с одного пруда на другой. Это всем нравилось: одно дело, когда зверь или птица в клетке, и совсем другое, когда над головой посетителей свистят крылья, проносится стайка уток и тут же садится на пруд, взбивая на его поверхности бурунчики волн.
Наступил апрель. Уткам пришла пора вить гнёзда. Они устроились тут же в зоопарке, под кустиками около прудов. Но одна утка почему-то не нашла подходящего места для гнезда. А время нестись наступило. И утиные крылья на этот раз засвистели высоко над зоопарком. Один круг, другой, и в вечерних сумерках утка улетела совсем из зоопарковских прудов, где она вывелась, прожила лето и зиму.
Зоопарк находится на самом краю города. Всего две улицы отделяют его от колхозных садов. Где-то в гуще этих садов утка устроила гнездо и снесла первое яйцо. На другой день второе, потом третье — девять зеленоватых крупных яиц. Но всё это делалось ночами «по секрету», а днём утка плавала и кормилась вместе со всеми в зоопарке.
Однажды утром утки не оказалось в зоопарке. Не появилась она и на другой день. Прошла неделя — утки не было. Мы решили, что она погибла, и вычеркнули её из списков «жителей» зоопарка. Никто из нас тогда не догадался, что утка спокойно сидит на гнезде за городом, в густых кустах, и греет своим теплом девять яиц.
Только на короткое время утка вставала с гнезда, укрывала яйца пухом, надёрганным из своего брюшка, и жадно хватала молодую свежую травку. Затем наскоро пила из арыка — и бегом к гнезду снова греть свои сокровища.
Никто не видел, как вылупились из яиц пуховички-утятки. Вывелись все девять, друг за другом, без отстающих. Утята быстро обсохли, и наступил самый ответственный момент в их жизни. Первый день утята могут обойтись совсем без пищи, и за это время утке надо добраться с ними до озера, где им предстоит вырасти.
И вот началось!
Вытянув шею и озираясь, утка зашагала от гнезда. Утята вперевалку поплелись за ней: впереди самые сильные, последними — кто послабее.
Утка повела вереницу пуховых шариков домой — в родной пруд зоопарка.
Чёрные лапки её крошек благополучно протопали более километра по садам, и все девять оказались в огороде крайней усадьбы. Короткий отдых, и снова в путь. Первую безлюдную улицу утка с утятами пересекла без приключений и опять дала утятам отдохнуть в палисаднике чьего-то дома! На её счастье, собака крепко спала у крыльца, навёрстывая бессонную ночь. Большой серый кот в это время дремал за окном на подоконнике. Он лежал, поджав передние лапки «муфточкой», обвив себя с боку хвостом. Вдруг глаза его широко открылись, как два зеленоватых ёлочных фонарика, — он увидал за окном утку с утятами. Не подозревая опасности, утиное семейство вперевалку прошлёпало лапками мимо и стало удаляться.
Кот вскочил, раздул хвост трубой и как бешеный заносился по квартире. Но все окна были закрыты, а дверь заперта на ключ. Хозяева ушли на работу и закрыли дом.
Утка спокойно провела выводок в огород соседнего дома, потом во двор, нырнула в подворотню и остановилась: перед ней оказалась асфальтированная улица, а за ней забор зоопарка. Машины то и дело проносились мимо, шли люди, ехали велосипедисты. Утята разлеглись в тени под воротами, стали зевать и один за другим уснули. Крошки ещё не умели бояться. Но утка вся взъерошилась, распушилась и приоткрыла клюв, хотя пока ей никто не угрожал.
Кто бы мог подумать, что это дикая, а не домашняя утка с утятами?
Время шло. Наступила вторая половина дня. Утята скоро запросят есть и пить. Надо было довести их до пруда во что бы то ни стало. А утка всё ждала и ждала, когда проедут все машины и пройдут люди. И, наконец, она дождалась. Случайно на несколько минут улица опустела. Утка крякнула как-то по-особенному, повелительно. Утята мгновенно проснулись. Утка ещё раз крякнула призывно и зашагала по асфальту. Вереница утят послушно поплелась сзади. Но улица, как нарочно, опять наполнилась машинами. Они неслись прямо на утиный выводок справа и слева. Утка сгорбилась, взъерошила перья и зашипела, широко открыв клюв. Она не походила сама на себя! А машины всё ближе, ближе, и вот «Волга» уже рядом, но шофёр такси резко затормозил и остановил машину в нескольких шагах, завизжав покрышками колёс на всю улицу. С другой стороны остановился автобус, на него сзади чуть не налетел самосвал. Утка остановила всё движение автотранспорта. Она благополучно перешла улицу, а за ней и длинная цепочка утят.
Прохожие с удивлением останавливались и смотрели на эту странную процессию,
Вот и высокий забор зоопарка. За ним прохладный пруд. Всё было хорошо только до этого препятствия, совершенно непреодолимого для утят, но не для утки: она «вероломно» бросила утят, перелетела через забор, плюхнулась в пруд и призывно закрякала. Утка звала утят с той стороны забора, в котором не было ни одной щёлки.
Утята сбились в тесную пуховую кучку, вытянули шейки и запищали, широко открывая крохотные чёрные клювики. Рядом не стало матери, а голос её звучал откуда-то издалека. Утята хором звали мать, а она их.
Чем бы всё это кончилось — неизвестно. Но в это время на пруд пришли птичницы — работницы зоопарка.
— Смотри, Григорьевна, утка-то наша, которая потерялась! — воскликнула одна из них.
Григорьевна была опытной птичницей. Она работала в зоопарке с самого его основания.
— Верно, она! — согласилась Григорьевна. — Где-то утята должны быть, — и услышала хор тонких пискливых голосков за забором.
Около утят остановилось несколько прохожих. Шли споры, ловить их или нет. Кто-то отгонял собаку из соседнего двора. Но в это время прибежала Григорьевна, собрала всех девять в передник и отнесла на пруд. Утята бросились к матери, словно опытные пловцы. Всё семейство уплыло в дальний конец пруда. Там утка и утята спокойно выбрались на берег.
Они были дома!
КОРМИЛИЦА
Ночью налетела сильная буря. Ураганный ветер нёс мокрый снег вместе с дождём. Деревья в Алма-Атинском зоопарке гнулись и со свистом шумели голыми ветвями. Висячие электрические лампочки на столбах раскачивались, и под ними на аллеях метались из стороны в сторону освещенные пятна,
В эту бурную ночь в клетке у енотки Бульки родились енотята. Она лежала с ними в деревянной будке-гнезде. Ни ветер, ни дождь ей были не страшны: будка была из толстых досок, плотная, без щелей. Булька облизала и высушила новорождённых. Они припали к её соскам и зачмокали.
А над зоопарком ревел ураган, всё возрастая и ломая ветви деревьев. С треском повалилась на аллею толстая белая акация, порвав провода и погасив свет во всём зоопарке. Сильным порывом будку повалило на бок. Холодный дождь со снегом полил прямо на сухое гнездо с семейством енотки…
Булька беспомощно заметалась по клетке. Новорождённые отчаянно запищали. Булька схватила одного енотёнка за голову, перенесла его в угол клетки и положила на мокрый холодный пол. Дождь и ветер хлестали в будке, как и снаружи. Жалобный писк енотёнка стал быстро слабеть: он медленно замерзал.
А Булька неистово носилась по клетке то с одним енотёнком в зубах, то с другим. Она «прятала» их в разные углы, снова схватывала и «перепрятывала», пока они не смолкли.
Трагедию Булькиной семьи увидели только утром. Схватив за шиворот последнего, ещё живого енотёнка, она носилась с ним по клетке..
Енотёнка отобрали, согрели, но молоко у Бульки пропало. Юные натуралисты зоопарка бросились по соседним улицам искать кошку с котятами.
После полудня двое счастливых ребят принесли большую серую кошку с новорождёнными котятами. Их обтёрли мокрой тряпочкой, а потом ею вытерли енотёнка, чтобы он так же пах, как и котята. Этим удалось обмануть кошку, и она приняла подкидыша за своего котёнка.
Долго спорили ребята: оставаться на ночь дежурить около кошки или нет? Но Мурка смотрела такими кроткими глазами, что у юннатов исчезло подозрение о кровожадных намерениях с её стороны. Не могла же она целый день облизывать и кормить своим молоком енотёнка, а ночью съесть его!
«Нет, Мурка не способна на это!» — решили юннаты и ушли домой, заперев на ключ юннатскую комнату.
Утром их ждала совершенно неожиданная неприятность — ни кошки, ни её семейства в комнате не оказалось. Мурка выскочила в открытую форточку. Но где же котята и енотёнок?
В комнате перерыли всё, искали по всему зоопарку, но пропажа не нашлась. Обескураженные юннаты собрались на совещание. Что делать? Где искать енотёнка?
В это время в дверь юннатской комнаты постучали. Вошла женщина. Это у неё вчера ребята купили кошку с котятами. Она держала в руках беглянку, а в корзине копошились котята и енотёнок.
Оказалось, кошка за ночь перетаскала их поодиночке домой, где жила, за несколько кварталов от зоопарка.
Всё семейство опять поселили в юннатской комнате, но дверь и форточку на ночь закрыли.
Так вырос в Алма-Атинском зоопарке совершенно ручной енот, кошкин выкормыш.
На следующий год весной лесник Казакпай медленно ехал по тропе своего объезда. Крики кедровок привлекали его внимание. Внезапно лошадь под ним испуганно захрапела и остановилась, насторожив уши. Перед ней по тропе полз рысёнок.
Казакпай спрыгнул с седла, поднял холодного рысёнка и сунул его за пазуху. Он покопошился в тепле и притих. Лесник повернул коня обратно и поехал в город.
Так полуживой и полуслепой рысёнок попал в приёмыши к нашей Мурке. Она без всякого неудовольствия приняла подкидыша, облизала его, и он зачмокал, припав к соску.
Первую ночь юннаты дежурили около кошки, но она относилась к рысёнку, как к своему родному котёнку, хотя он и был ростом почти с неё.
Рысёнок рос не по дням, а по часам. Через полмесяца он сделался крупнее Мурки, а через месяц стал вдвое больше своей кормилицы. И всё же он продолжал сосать Мурку. Это было удивительное зрелище. Пушистая пёстрая кошка покорно лежала на боку, прищурив глаза. Огромный рысёнок, с урчанием, терзал её соски, и казалось, он пожирал самоё кошку.;
Рысёнок вёл дневной образ жизни. Всю ночь он спал на подстилке, в ящике. Мурке не осталось там даже места, чтобы посидеть. Впрочем, она не спала все ночи напролёт, а ловила мышей на аллеях около клеток зверей. Она таскала добычу в ящик своему приёмышу. Утром он просыпался, зевая и потягиваясь, весь обложенный ночной добычей.
Интересно было наблюдать, как Мурка водила рысёнка по саду, приучая к самостоятельной охоте. Степенно и важно она шагала между кустов, насторожив уши, а рысёнку было неудержимо весело: он прыгал, гонялся за бабочками, пытался ловить мух или подползал к кончику Муркиного хвоста по всем правилам рысьих повадок, полученных по наследству от предков. Прыжок — и кончик хвоста Мурки пойман.
Но солидной взрослой кошке совсем не до забав: раз-раз-раз! — несколько молниеносных пощёчин передней лапкой сразу делали рысёнка серьёзней.
Мурка шла на всё, лишь бы её рысёнку было лучше. Она уступала ему не только постель, но и еду. Рысёнок съедал обе порции молока — за себя и за Мурку. Кошка отходила в сторонку, садилась «пеньком», обвив себя пушистым хвостом, и не мигая смотрела, как ест рысёнок. Если в это время мимо проходил наш старый охотничий сеттер, Мурка мгновенно обращалась в разъярённого дьявола, и пёс, поджав хвост, спешил восвояси. После двух порций молока у рысёнка наступал необузданный прилив игривости, а голодная Мурка убегала в сад ловить мышей. Пришлось кормить их в разных комнатах.
Время шло, рысёнок обратился во взрослую, совершенно ручную рысь. На следующий год Мурка выкормила львёнка, потом двух серебристо-чёрных лисиц.
Исчезновение знаменитой кормилицы было таинственным. Она заканчивала выкармливание очередного подкидыша — барсучонка. С вечера Мурка убежала в сад, принесла одну мышь, и это был последний подарок её выкормышу. Больше Мурка не появлялась. Что с ней случилось, так и не удалось узнать.
КЛАДБИЩЕ АРХАРОВ
Речка Асы всегда привлекала меня обилием в ней форели. В горной речке было удивительно много этой красивой рыбки, быстрой как молния. Кто впервые назвал форелью горного османа, неизвестно: оно прочно установилось за ним у нас в За-илийском Алатау. И в самом деле, осман очень похож на кавказскую форель.
Солнце поднялось высоко и жгло немилосердно. Наши кони выбивались из сил на крутых подъёмах, а мы тащились за ними, держась за хвосты и еле передвигая отяжелевшие ноги. Наконец перевал в долину Дженешке был взят. Я невольно остановил коня, любуясь величественной картиной горных вершин. Здесь ничто не препятствовало глазу для кругового обзора, как в степи. В долине кое-где зеленели посевы, а выше чернели ельники. За ними громоздились снежные вершины с вечными снегами хребтов Кунгей-Алатау. На севере, насколько можно было видеть в сильный бинокль, тянулась равнина. Она упиралась в горы, как в стену, — без всяких холмов и предгорий.
Спуск с перевала занял у нас больше времени, чем подъём. Кони съезжали с крутяков, садясь на зад, по-собачьи. Грохот камешков из-под копыт заполнял всё ущелье. Впрочем, за трудную дорогу мы были награждены встречей с архаром — он как видение возник над тропой, мощный, круторогий, взглянул на нас и мгновенно исчез.