Оглядел Афонька нового помощника и посмеялся:
— Что, друг, попался? Ну не кручинься, надо и волку узнать, сладка ли крепостная неволя!
И стали они служить на господском перевозе вдвоем. Долгопятый на веслах сидел, а Серый денежную кружку оберегал и следил, все ли пассажиры в нее денежки за перевоз бросали.
Время шло и шло, волк к новой службе привыкнуть успел. Незаметно подошла и середина лета, а с ней — праздник на Светлояре у града Китежа. Потянулись туда со всех сторон вереницы людей. Вот как-то раз и говорит перевозчик своему серому помощнику:
— А что, друг, не поработаешь ли за меня денек-другой? Захотелось мне на родине побывать, у града Китежа на ярмарке погулять. А когда вернусь, за услугу тебя к волчихе насовсем отпущу.
Согласился волк: давай, мол, хозяин, погуляй, а я за двоих поработаю.
Ушел перевозчик, а Серый на его место сел и за весла взялся. Народ в те дни, как назло, валом повалил. Русские и черемисы — все спешили на ярмарку к Светлояру-озеру: людей посмотреть, себя показать, воды из озера в бурачок набрать.
Подходят к Ветлуге и кричат:
— Эй, Долгопятый! Перевоз подавай!
А перевозчик не Афонька, а серый волк. Трудится волчище не покладая когтистых лап, сидя на скамье, хвост под себя поджал, передними лапами гребет, а задними в днище лодки упирается. На двухвесельной лодке ездить не то что на керженском ботнике шнырять. На ботнике человек лицом вперед сидит, одним веслом и загребает и правит и летит по реке, как стриж по воздуху.
На ветлужской лодке гребец вперед затылком смотрит, а на затылке глаз нет, вот и приходится ему головой крутить, оглядываться, туда ли плывет.
Пока Долгопятый у Светлояра на ярмарке гулял, серый перевозчик с непривычки шею навертел, хвост отсидел, а на лапах всю шерсть вытер. Совсем бы извелся волчина, да на его счастье Афонька вернулся.
Он по-честному слово сдержал, разрубил ошейник и отпустил волка на волю:
— Валяй, друг, к своей волчихе. Да не забывай, что мужику одна овечка дороже, чем барину кобыла!
Сверкнул волк клыками от радости и помахал в лес волчий век доживать.
Но с тех дней, как он вместо мужика перевозчиком послужил, шея у него не гнулась, хвост висел поленом, а шерсть на подошвах не вырастала. И до сих пор волчий след на снегу очень четкий, печатный, потому что пальцы у волка без шерсти.
Ком золота
Одним летом довелось мне жить на крутом берегу Ветлуги над самым обрывом. Изредка я спускался по тропинке к реке и снизу разглядывал земные пласты, наслоения песка и глины, пытаясь угадать, сколько времени прошло со дня их рождения.
Карабкаясь по обрыву, я заглядывал в щели и пробоины — не найду ли бивень мамонта или клык пещерного медведя. Никакой такой диковинки не попадалось, зато среди груды камней я нашел гладкий желтый камень величиной с гусиное яйцо. Он был необыкновенно тяжел, чуть не вырвался из руки, когда я его поднимал. По виду это был ком настоящего золота. И было заметно, что самородок когда-то хорошо послужил людям. От такой пули, брошенной рукой первобытного человека, трещал лоб мамонта, раскалывался череп пещерного медведя. Налюбовавшись камнем, я положил его в карман куртки и, поддерживая рукой, поднялся в гору. На крайней скамеечке сидел старик и глядел на Ветлугу. Я подсел к нему, достал свою находку и стал перекладывать ее с руки на руку. Старичок взял камень, покачал в руке, прикидывая на вес, поскоблил ногтем и, возвращая, сказал:
— Золотишко!
— Да, золотишко. Хотите, отрублю половину? — спросил я. — Золотые зубы вставите!
— Нет, спасибо, — ответил старик. — От золота меня с малых лет отшибло. Давно это было, чуть помню. Мальчиком я любил вместе с ровесниками отворять деревенские ворота для проезжающих. За это нам иногда бросали мелочь. Один раз ехала к Святому озеру богатая богомолка и бросила за отворянье денежку. Мы стали ее в пыли разыскивать. Вдруг богомолка выпрыгнула из тарантаса и тоже стала искать свою денежку. Оказалось — она золотую монетку в пыль обронила. Так мы все и ползали по пыльной дороге, вместе с барыней. На мне штаны с заплатками на коленях были. Заплатки тоже давно прохудились, и образовались на коленках кармашки. Пока я ползал по дороге, золотой вместе с пылью и попал под заплатку. Не найдя золотого, богомолка обыскала ребятишек. И когда она вывернула мои карманы, прощупала штаны, то нашла свой золотой под заплаткой. Потом меня отвели к отцу с матерью, а я не знал, как оправдаться, и получил порку. С того дня я на всю жизнь невзлюбил золото. Так что носите свою находку в своем кармане! — закончил старик и улыбнулся мне доброй улыбкой.
А я встал и пошел по угору, и все люди, сидевшие на скамейках, оглядывались и дивились тому, как оттянулся карман моей куртки. На одной скамейке сидела одинокая старушка. Я подсел к ней и достал камень. Она протянула свою сухонькую руку, подивилась тяжести самородка, сказала, что золото настоящее, и возвратила. Я спросил:
— Хотите, я подарю вам его?
В ответ старушка рассказала, как девчонкой-подростком жила у купчихи в нянях. Как только она от утомления засыпала над люлькой или только дремала, входила хозяйка и тюкала ее по темени согнутым пальцем. Только пальцем, на котором было золотое кольцо, а в кольце — злой зеленый камень. И было от этого нестерпимо больно.
— С тех пор я не люблю золота! — тихо закончила рассказчица.
Попрощавшись со старушкой, я пошел берегом дальше и совсем не радовался своей находке. Но тут мне встретился счастливейший человек Андрейка, который строгал прут для удочки. Недавно он перешел во второй класс, и мать подарила ему ножичек с двумя лезвиями и шильцем. Присев на скамью, я положил рядом свой ком золота. Мальчик еле приподнял его ручонкой и с удивлением воскликнул:
— У-юй! Какой тяжелущий — тяжелее свинца! Хорошая штука для блесны и грузила!
Андрейка поскоблил золото ножичком, и оно заблестело еще ярче, а я предложил:
— Хочешь, поменяемся на ножичек?
— Жалковато. Он ведь у меня дареный. Уж лучше я тебе крючок и три перышка отдам. Вот, хочешь?
Отдал я мальчику свой ком золота, взял у него коробку с крючком и перышками и стал разглядывать.
— Ты не гляди, что они не новые, — утешал меня Андрейка, — они везучие! На крючок такие огромные окуни брали! А перышки всегда на пятерки писали и совсем не царапают. А если тебе потом будет обидно, то приходи опять сюда, и мы разменяемся. Ладно?
Коробку с тремя перышками я сунул в карман, а везучий крючок с поплавком и леской вернул мальчику и, простившись с ним, пошагал прямиком через поля, леса и болота в керженские края, где прожил почти всю жизнь. Там среди сосновых боров над дикой речкой Керженец стояла избушка. Радостно скрипя, она повернулась к лесу задом, ко мне передом. Из избушки вышла моя старушка, и я рассказал ей без утайки про все свои удачи и огорчения и похвалился коробочкой с везучими перьями. В ответ же услышал почти есенинское:
— Старый — смешной дуралей! Чем наш Керженец хуже Ветлуги! Поливал бы лучше грядки, чем по чужой стороне шататься. Огурцы совсем засохли, а он по диким крутоярам лазит, золото промышляет!
Это правда, пропали наши огурцы. Зато многие мальчишки на Ветлуге теперь ловят рыбу на золотые блесны и мормышки. Все самые везучие блесны и грузила понаделали из Андрейкиного кома золота. Правда, порой они тускнеют и кажутся медными, но стоит потереть их о рукав или штанину, как они снова заблестят золотом.
И три перышка, что я выменял на ком золота, оказались везучими. Три года подряд они служили безотказно, не царапая бумаги и не ломаясь, и обещают помогать еще три года. А если иная сказка не совсем хороша получается, то это не их вина. Один раз, когда у меня трудно писалось, я брался попеременно за все три пера, но сказка что-то не получалась. Тогда перья сами собой написали самое для меня важное:
«Новое время — новые песни. И сказок для детей немало новых написано. Но не подлаживайся подо все новое. И помни, что никто еще не постиг до конца детский ум и сердце, как никто не доказал, что взрослые умнее детей. Поэтому не бойся написать сказки, совсем не похожие на другие. И ты напишешь целую книжку.»
И вот кажется мне, что я написал ее. И хочется выразить свою радость чужими словами: «Если бы я раньше знал, какая это канитель — писать книжку, то нипочем бы не взялся».
О старом сказочнике
Совсем маленький мальчонка сидит за околицей на низеньком столбике и напряженно вслушивается в шорох ржи, колышущейся под ветром:
Звуки льются, звуки тают…
То не ветер ли во ржи?
Не крылами ль задевают
Медный колокол стрижи?
А рожь все шумит и убегает волнами далеко, далеко. Мальчику вспоминаются все новые и новые стихотворные строки, раз услышанные и запавшие в память глубоко и надолго.
Мальчик любит слушать, наблюдать.
Он жадно прислушивается и к звонкому гулу светлой березовой рощи, и к мрачному, таинственному гудению соснового бора, и к бойкому журчанию лесной речонки. Ему все время кажется, что окружающая его природа наполнена голосами, и нужно только очень внимательно прислушаться, и тогда поймешь, о чем говорят эти голоса.
Это было давно, более полувека назад.
Сейчас увлеченно рассказывает о своей судьбе высокий, чуть сутуловатый человек с сердитыми кустистыми бровями и пытливым взглядом голубых глаз.
Родился Сергей Васильевич Афоньшин в селе Владимирское, что стоит около легендарного озера Светлояр.
Легенды, сказки вошли в его жизнь с детства. Позднее на смену им пришли книги, открывшие мальчику мир неведомый ему и сложный.
Окончив в 1927 году среднюю педагогическую школу в Семенове, более 30 лет проработал Афоньшин учителем в самых глухих селах и деревнях лесного Заволжья. Поэтому-то первобытная природа керженских лесов, самобытность исконного русского слова живут в его сказках.
Жадное стремление изучить историю края, понять характеры и судьбы предков, первыми пришедших на большие и малые реки Заволжья, заставляло Афоньшина обращаться к местным названиям. Плюхино, Чернозерье, Рустай, Комаровский Скит, Батыева Тропа, Яры и Тихая Заводь, Синий Камень и Красная Рамень — Афоньшин исходил все эти места и проселочными дорогами и лесными тропами.
Легенды, сказы, сказки С. В. Афоньшина около 10 лет регулярно появляются на страницах газет «Ленинский путь», «Борская правда», «Горьковская правда» и в журнале «Лесная новь».
Что объединяет сказки, составившие сборник «Солнечное дерево»?
«Бывало, читая ученикам сказки современных авторов, никак не мог понять их истинное происхождение: то ли это творчество народное, то ли детище самого автора, так сильно смахивают они на старинные русские сказки!»
Сергей Васильевич Афоньшин стремится по-своему переосмыслить известные сюжеты, большая же часть сказок о животных основана на действительных происшествиях из его охотничьей жизни.
Главное же, к чему стремится он в своих сказках, — это дать юному читателю верное представление о жизни и повадках птиц и животных и разбудить его фантазию.
Медведи у него занимают берлогу в начале ноября, как и все бурые медведи средней полосы России, а перед тем как залечь — хитрят и запутывают следы так, что не каждый охотник сумеет разгадать их хитрости. И многие из них любят ложиться на зиму у поваленных ветром осин, как и Сластник, последний из семи медведей, добытых Афоньшиным в керженских лесах. Это был крепкий и смелый старик, и, если бы не проворство лайки Кубышки, он, и смертельно раненный, успел бы убить охотника одним ударом своей огромной лапы. До сих пор Сергей Васильевич вспоминает Сластника не без грусти и жалеет его.
Напрасно медведей представляют неповоротливыми. Когда этот зверь спасается или обороняется, он быстр и проворен, как и описано в «Сказке про Буслая».
Барсуки в его сказках такие же спокойные увальни, как и в дикой лесной жизни. Но голыми руками их и со смелой собакой не возьмешь.
Однажды забрался в барсучью нору храбрый пес Лихой, чтобы выжить хозяев под выстрел охотнику, да так там и остался. Почти через год по весне выбросили барсуки из норы ошейник Лихого — на память хозяину.
И отношения лисицы с барсуком в сказках тоже не выдуманы. А барсучье сало и сейчас считается в медицине надежным средством для заживления ран.
«Сказок, — говорит Сергей Васильевич, — у нас в лесном Заволжье много. Иной раз мне кажется, что они рассыпаны по нижегородской земле, но прячутся и живут скрытно, как целебный корень жизни жень-шень. И вот я бродил и брожу по Заволжью, словно дед-грибник с лукошком и подожком, разыскивая эти невидимые сказки, но не собрал еще и малой части.
Прошлой осенью охотился я с гончими на дикой речке Ахмантей. Охота с гончими, особенно по лисе, такая: либо во весь дух беги, либо стой, замри! Вот поспешил я перехватить зверя, запнулся и упал носом в землю. И подумал: „Если ты, проживший всю жизнь в лесу, начал в этом лесу спотыкаться и падать, значит, пришла к тебе настоящая старость. И пока не споткнулся насовсем, надо успеть тебе написать еще две-три дюжины хороших сказок“».
Возможно, кое-кому и покажутся несколько вольными те толкования, которые выбирает Афоньшин для объяснения повадок и уловок птиц и зверей, тех или иных местных названий.
Однако умение своеобразно показать уже известное, большая любовь к родной природе делают сказки Афоньшина интересными как для детского, так и для взрослого читателя.
Сам же автор видит свою главную задачу в том, чтобы «сделать каждую сказку похожей на чудесное дерево с раскрашенным комлем, но с настоящими листьями и плодами».