У собак тоже бывают папы
С Наташкой они почти перестали дружить. Во-первых, потому, что у Жени теперь было очень мало свободного времени. А во-вторых, Наташка глупая, она однажды спросила, указывая на Дженни:
— А кто ее папа?
Наверное, она так сказала от зависти, потому что у Жени была Дженни, а у нее — нет. Кто ж ей купит такого щенка…
Дело в том, что у самой Наташки не было бабушки. То есть была, конечно, но жила далеко, в каком-то Спальном районе, такое странное название. Но папа у Наташки был.
А вот у Жени папы не было. Точнее — он был, но однажды, когда Жене было года три, он уехал в командировку и с тех пор не возвращался. Дедушка тоже иногда уезжал в командировки, но всегда приезжал обратно. А у Жениного папы командировка, видно, очень затянулась. Мама как-то объяснила Жене, что ее папа — геофизик. И что гео — это земля. А физика исследует всякую природу. Что ж, сообразила сообразительная Женя, земля же — она большая, пока еще ее всю объедешь и исследуешь…
И, тем не менее, вечером Женя спросила у мамы:
— Скажи, вот у Дженни мама Силки. Но должен же быть у нее и папа?
— Конечно, еще какой!
И мама достала из ящика письменного стола большой, глянцевый и красивый, разлинованный лист. Они уселись на диван, а Дженни улеглась у ног хозяйки.
— У нас очень породистая собака, и ее родословная известна до пятого колена.
Женя не стала спрашивать, что бы это могло значить. Не стоит сбивать маму с толку, потому что, как уже было сказано, та легко отвлекалась. Вот и сейчас она начала было:
— Вот я знаю свою родословную только до своего дедушки…
— Мама, — строго сказала Женя, — мы сейчас говорим не о тебе. И не о твоем дедушке. Мы сейчас говорим о Дженни.
— Ну, да, — легко согласилась мама. — Вот, смотри. Папу твоей Дженни зовут… зовут… Фландерс Прайд Каббана, — не сразу выговорила она. — Так здесь сказано.
— А дедушку? — спросила Женя.
— А дедушку? Дедушку… дедушку, — водила пальцем по глянцевому листу мама. — Ах, вот. Дедушку зовут Маршалл Браун. Наверное, Дженни в него такая коричевая.
— Да, если Браун — то коричневый, — подтвердила Женя серьезно. И спросила: — А бабушку?
Женя была пытливой девочкой. Пытливой и настойчивой.
— Бабушку зовут Яни Силки Фел, — прочитала мама.
— Понятно, — сказала Женя, — хорошая у нашей Дженни семейка. Ни одного русского имени.
— Да уж, — подтвердила мама, — здесь есть еще и Ретривер Глэдис, и Випер Ван Балкенхоф.
Казалось, мама была озадачена.
— Да, хозяйка Силки недаром была такая торжественная, когда вручала мне Дженни. Она сказала, что я совершаю очень выгодную покупку. Нет, сделку. Буквально так и сказала.
— Ну, конечно, — сообразила Женя, проявляя странные для ее возраста задатки бизнесмена, — ведь когда у Дженни будут щенки, мы их продадим еще дороже.
— Этого только не хватало, — сказала мама, — чтобы я спекулировала щенками. Мы раздадим их в хорошие руки.
— А как ты определяешь — какие руки хорошие, а какие нет? — спросила Женя.
Но на этот вопрос мама не ответила. Наверное, подумала Женя, не ответила потому, что сама не знала ответа, ведь так сразу хорошие руки не определишь.
— Ах, вот, это, кажется, ближе, — сказала мама. И громко провозгласила: — Анрайволд Джой Рус Кэрлинг.
— И ты думаешь, — спросила Женя, — это русское имя?
— Ну, не знаю. Здесь написано Рус.
— Ах, Рус Кэрлинг, наверное, тоже англичанин. Но только русый.
— Ирландец, может быть. Кстати, — вдруг сказала мама загадочно, — а ты знаешь, как на самом деле зовут твою собаку?
— Знаю, — сказала Женя, — ее зовут Дженни.
— Нет, не знаешь. Дженни — это ее домашнее имя. А по документам она — Дилайт Рус Ретривер.
— Вот еще, — сказала Женя, — пусть по документам она и Дилайт, а у нас она — Дженни. Правда, Дженни?
Собака посмотрела на хозяйку и чуть шевельнула хвостом. Глаза у нее были сонные.
— Ты плохо занимаешься английским, — сказала мама тем тоном, который Женя любила меньше всего. — Что в переводе означает Дилайт? Ну-ка возьми словарь.
— Ах, — вспомнила Женя без словаря, — Дилайт — это же радость!
— И блаженство, — добавила мама.
— Спи, спи, моя хорошая Дженни. Моя Дилайт. Моя дорогая пса.
Последнее случайно вырвалось у Жени, но мама чуть не захлопала в ладоши. И весело рассмеялась. И привлекла дочь к себе, что, кстати, делала не часто. И не потому, что не любила Женю. Просто сама Женя не очень любила нежности. Нежности, как она это называла, это когда взрослые теребили ее как куклу.
— Какая ты у меня дурочка, — ласково сказала мама.
— Вовсе не дурочка. Подумай сама. Конечно, Дженни у нас — пса, — обиженно сказала Женя. — Ведь пес — это когда мальчик. А девочка — значит, пса, неужели не ясно.
Общество на бульваре
Утром на бульваре, когда здесь с Дженни бегал дедушка в покусанных кроссовках — он все никак не мог собраться купить новые — было не очень весело. Потому что все торопились на работу и прогуливали своих собак наспех, кое-как. Много интереснее на бульваре бывало по вечерам, потому что, едва по телевизору начиналась программа Время, здесь собиралось очень много собак.
Женя очень любила эти вечерние прогулки с дедушкой и Дженни. К тому же, если вечером мама не шла в театр или на концерт, гулять с Женей и Дженни отправлялась она.
Мама Жени с недавних пор тоже очень полюбила эти прогулки. Быть может потому, что Дженни уже познакомилась с лохматым Афоней, а мама — с его хозяином, который оказался кем-то вроде артиста: носил усы, поверх пиджака — закрученный на шее красный шарф, и плохо заботился о своем здоровье — курил трубку.
Дженни подросла, окрепла и уже освоилась не только в квартире, но и во дворе, и на бульваре, и открыла для себя полный новых запахов большой мир. Сначала, правда, Дженни пугалась трамвая, но потом и к трамваю привыкла. Теперь она могла общаться почти на равных даже со взрослыми собаками. А поскольку она была дружелюбна и вежлива, — собаки ведь похожи на своих хозяев, это давно известно, — то у нее скоро завелось на бульваре много хороших друзей.
По вечерам на бульваре собиралось собачье общество. Черно-белая бернская овчарка Марта, большая и ласковая, любила прихватить Дженни за ухо, но когда та взвизгивала, отпускала и лизала младшую подругу. С ней гуляла знакомая Жениной бабушки из соседнего подъезда Нина Николаевна, которая всякий раз говорила Жене:
— Ты в следующий раз непременно пригласи с нами погулять твою бабушку, что она все сидит взаперти.
— Бабушка готовит дедушке ужин, — отвечала Женя. — И вообще она у нас дальше магазина не ходит.
— Понимаю, — вздохнула Нина Николаевна, — я бы и сама не ходила, да только внуки собаку завели, а гулять не хотят.
— Ветреная пошла молодежь, — сочувственно говорила Женя и тоже, как и Нина Николаевна, качала головой.
Впрочем, когда появлялся собрат Марты по породе Данила, то она убегала с ним в дальний конец бульвара, тут же забывая про младшую подругу. Что ж, Дженни, наверное, тоже побегала бы с Данилой, но тот был очень взрослый и носился такими прыжками, что никак было за ним не угнаться. А Женя думала: как же он пасет овец в своих Альпах, когда он такой непоседливый. Это Нина Николаевна всё ей объяснила про Марту, про Альпы и про овец.
Двортерьер, как называла породу своей собаки его хозяйка Ира, по имени Гай оказался довольно мрачным типом. Он не имел никакой специальности, на девушек не обращал внимания, а сосредоточенно обнюхивал каждый столб и каждый ствол и то и дело задирал ногу. Как хорошо, что у нас пса, а не пес, думала Женя, ведь если бы Дженни была пес, то и ей приходилось бы так же часто задирать ногу. А это не только неинтеллигентно, но и, должно быть, страшно утомительно.
С немецкой овчаркой Эммой гуляла тетя Зоя, которая была страшно разговорчива. Хорошо хоть она появлялась, когда программа Время кончалась, потому что тетя Зоя, хоть и не интересовалась новостями спорта, не могла пропустить прогноз погоды. Впрочем, политические новости ее тоже не интересовали, а прогнозом погоды она охотно делилась, ведь многие, гуляя на бульваре, не успевали узнать, что завтра обещали заморозки ночью, вы представьте себе этот ужас.
— Ведь если бы я уже посадила рассаду, то пришлось бы ехать пленкой закрывать, — говорила тетя Зоя. Быть может, по закону обратного сходства, Эмма была очень молчаливой служебной овчаркой и никогда не лаяла по таким пустякам, как дурная погода.
Фунт, для своих Фунтик, был китаец породы шарпей. Этот был задумчив, ходил медленно, как будто ему мешала огромная его рыжая шкура, собранная в крупные складки. И часто зевал. Его хозяин говорил, что в Тибете он тоже пасет овец, но Жене как-то не верилось. Когда Фунт зевал, то делалось видно, что нёбо у него не розовое, как у Дженни, а густо фиолетовое. И Жене становилось не по себе.
Дженни тоже побаивалась Фунта, хотя тот вел себя довольно мирно, и при его появлении жалась к Жениной ноге. Правда однажды, когда его хозяин остановился поболтать со знакомой дамой, шарпей подошел к нему сзади и так дернул за штаны, что тому пришлось срочно бежать домой — переодеваться.
Сеттер-гордон Сэм огненно-красной масти гулял сразу с двумя хозяйками, мамой и дочкой Лизой, но Лиза была старше Жени, училась уже в третьем классе, и считала Женю маленькой. Точно так же относился к Дженни и Сэм, не проявляя никакого интереса, но то и дело поглядывая на плававших в пруду уток. Потому что он был охотничьей породы. Дженни тоже поворачивалась к нему задом, как бы говоря: ну и пусть, нам и не хотелось, у нас разные интересы.
И правда, утки Джении ни в малой степени не интересовали — наверное, у нее еще не проснулись охотничьи инстинкты. В отличие от фокстерьерши Топси, которая то и дело бросалась в воду, но, слушаясь хозяина, тут же вылезала на берег, и вид у нее бывал огорченный и понурый. Странно, ведь фокстерьер должен бы охотиться на лис и барсуков и выгонять их из нор для хозяина-охотника. А этот интересовался утками как какой-нибудь сеттер или спаниель.
Было и еще много разных собак на бульваре в этот вечерний час, когда вдоль всей улицы загорались фонари, а на пруду чета лебедей готовилась ко сну и прятала головы под крыло. Иногда появлялась ротвейлерша Бетти, довольно вздорного нрава взрослая дама, которую ее хозяин никогда не спускал с поводка. Точнее, с довольно толстой цепи. Выходил на этот собачий променад и красавец мастино-наполитано Тит. Довольно симпатичный малый, но избалованный, из богатой семьи, вальяжный. С ним гуляла домработница хозяев, которая называла его не иначе как телок. Хозяйка голден-ретривера Карина куталась в цветастую шаль, и от нее всегда сильно пахло то ли ликером, то ли коньяком. Пудель Филя приходил редко, он хромал на одну ногу — согласно тому же правилу сходства, его хозяин Сережа тоже был контуженным на войне. Боксерша Настя никогда не снимала свою медаль. Пара пожилых седых колли, Семен и Федор, гуляли с хозяином — старым художником, и было известно, что где-то в ближайших домах у него огромная мастерская под крышей. Кавказская овчарка Лада была слишком большая для дружбы. Как и черный терьер Леон, которого за глаза все называли запросто Левой. Карликовые доберманы Чук и Гек подходили по размеру, но были ужасно сварливы и все время гавкали тонкими противными голосами. А вот с черным маленьким таксом по имени Геркулес можно было бы свести дружбу, но это был очень грустный пес нелегкой судьбы: еще в детстве ему прищемили хвост. Так что теперь это был короткохвостый такс.
Собраться на дачу — это подвиг
Между тем пришел май, и Дженни очень выросла. Она до того выросла, что, встав на задние лапы, могла положить передние Жене на плечи, и, конечно, поцеловать хозяйку, лизнув ее в нос своим горячим шершавым языком.
В пятницу нужно было собираться на дачу. Собраться с тем расчетом чтобы выехать в субботу с раннего утра. Потому что в субботу с утра мама надеялась проскочить до дачи без пробок. Она вечно надеется проскочить, но чаще всего это у нее не получается. Может быть, она просто невезучая, думала иногда Женя. И в такие минуты жалела маму, потому что Женя ее очень любила. Почти как бабушку.
Сборы на дачу — очень ответственное семейное мероприятие. Нужно было ничего не забыть, но все равно, конечно, что-нибудь да забывалось. Ведь осенью на даче почти ничего не оставляли на зиму без присмотра. Ну, кроме дедушкиного кресла-качалки, которое не влезало в мамину машину. И прочей громоздкой мебели: двух больших шкафов, уютного дивана с откидными валиками на веранде, дедушкиного письменного стола в его кабинете на втором этаже. Оставались также зимовать и матрасы, и большие ватные подушки. И кое-какие кастрюли. И кое-что по мелочи: Женины книжки-раскраски издательства Малыш и просто книжки сказок — для чтения мамой вслух Жене перед сном. Все прочее каждую весну приходилось собирать заново.
Руководила сборами, разумеется, бабушка. У нее было составлено целое расписание: что и когда собирать. Первая часть — это общее семейное имущество. Вот этот перечень.
Постели
четыре комплекта белья
Пледы, одеяла
одеяла два коричневых, одно с лошадью
Женин плед верблюжий
три пледа клетчатых
Скатерти
для гостей белая
две цветных
клеенки в сад и на кухню
А также две маленьких подушки и полотенца
Электрика шла отдельным списком, и это был длинный список. Там значились телевизор, три нагревателя (один водный), радиоприемник на веранду, транзистор деду, тостер, кипятильник, удлинители, тройники, чайник, лампы 4 шт. Да что я вам все это перечисляю — тот, кто хоть однажды собирался на дачу, сам может дополнить этот список.
Пока бабушка хлопотала, дедушка прилег на диване и читал журнал Огонек. И вдруг жизнерадостно закричал: господа, вы только послушайте, что здесь пишут. Он всегда своих женщин называл господа, что, в общем-то, было верно. Все собрались вокруг него, даже Дженни, и дедушка стал читать с выражением:
Дача как побег и подвиг
Главное, не забыть семена и рассаду — вот вам последний совет. Укропа и петрушки, редиса, редьки, лука перьевого, гороха кормового, маиса. И любимый свитер. Все остальное вы купите за небольшие деньги в вашем поселковом магазине. Как то: ласты, маску, рашпиль, тяпку, прочие приспособления аквалангиста, маску пасечника, удочку для ужения, календарь…
— Странно, — перебила бабушка, — здесь ничего не сказано про цветы. Скажем, про семена левкоя и про клубни георгинов.
— Ты зря воспринимаешь эту статью, как серьезную инструкцию. Это — шутливая статья, — объяснил дедушка. И стал читать дальше:
«Если вы последуете этому бескорыстному совету, вам удастся отвлечься от тоски по воле и от семейных мелочей. И прежде другого — от томительных воспоминаний о пропавшем. Потому что за время вашего зимнего не присутствия дачный скарб поредел и прохудился. Исчез копательный и рубящий инструмент, который вы предусмотрительно держали подпольно под детской кроваткой, растворилась в вечности любимая треснутая кружка в цветок, раковина окончательно прохудилась, улетела из-за верандной двери лопата штыковая, пропала совковая, нет топора, утек молоток, нечем вспахивать и рыхлить. И умыкнута оказалась лейка, что уж вовсе удивительно, потому что пить из нее утомительно, если вы пробовали, а поливать зимой решительно нечего».
— Что ж, это довольно правдивое описание, — сказала мама. — У нас тоже прошлой зимой сперли все сковородки до единой. Кому понадобилось столько сковородок?
«На этой мысли вы успокоитесь, — выразительно читал дедушка. — Особенно когда вспомните, что кошелек при вас, разменных денег на зиму вы здесь не оставляли, ваш банк еще не обанкротился, все в порядке и жена никак не может подозревать вас в измене». И дедушка выразительно посмотрел на бабушку. «И вы еще относительно молоды. Дышите свежим воздухом полной грудью, глядя окрест. Потому что вы теперь — на даче, куда так давно стремились в мечтах, устав вдыхать пыль и гарь».
— Да уж, — перевел дыхание дедушка и продолжил:
«Конечно, вы — обескуражены, вы льете тайные миру слезы о пропавшем из заветных тайников. Вам жаль прошлого, будущее неясно. Но — мужайтесь, скоро вас утешит ряд открывшихся один за другим, мало помалу, приятных всякому постояльцу последних новостей дачного поселка. А именно: у соседа в феврале уперли с веранды сломанную бензопилу, соседка лишилась громоздкого дивана, которым гордилась, и комода, якобы доставшемся от бабушки-якобинки, — этой мебелью, надо думать, в морозы грелись окрестные бомжи, среди которых еще поздним сентябрем было немало интеллектуалов; на соседней улице сожгли дачу, ограбили фанерный ларек, прибрав полиэтиленовую упаковку майонеза с невыясненным сроком годности, увели кастрированного кота, украли два кошелька и портмоне с карточкой клуба „Монолит“ и…», — тут дедушка запнулся и поднял глаза на слушательниц.