Вскоре после освобождения Латвии от фашистских захватчиков одна латышская крестьянка рассказала мне историю девятилетнего советского мальчика, сына политрука. Звали его, помнится, Дима. Отец Димы в первые дни войны вынужден был отступить вместе со своей воинской частью. Мать гитлеровцы схватили и куда-то отправили. Диму фашисты отдали латышскому кулаку «в работники».
С неделю он пас свиней, а потом взял да и пошел на восток, «к своим» — как он объяснил позже. Кулак догнал мальчугана, избил и заставил пасти скот.
Через несколько дней Дима опять исчез с поля. Его вторично поймали. Рассвирепевший хозяин зверски расправился с упрямым беглецом — так исхлестал толстой веревкой, что мальчик тяжело заболел.
Однако и это не сломило Диму. Как только он смог подняться, он в третий раз, ночью, в дождь, ушел от кулака.
Женщина, рассказавшая мне эту историю, утром наткнулась на него в своем огороде. Он метался в жару, временами бредил и на все вопросы отвечал только одно: «Хочу к своим. Пустите меня… Все равно уйду!..»
Я не видел этого маленького героя. Но зимой 1942 года мне довелось встретить несколько советских ребят, которые прошли сотни километров по оккупированной врагом территории навстречу наступавшей Красной Армии. Когда у них спрашивали «Как же вы не побоялись холода, смертельной опасности?» — они, будто сговорившись, отвечали: «К своим хотелось. Не могли жить при фашистах — мы же пионеры».
Вот о таких ребятах-героях я и написал эту книжку.
Так начиналась война
Город, куда в гости к отцу приехал Сережа Пахомов с матерью, находился в Литве, недалеко от границы. Однако ничего интересного, «пограничного» Сергей в нем не обнаружил. Это был самый тихий и скучный из всех виденных ранее городов.
Впрочем, граница лишь на карте из учебника географии проходила рядом. На деле же оказалось, что ее даже в отцовский военный бинокль нельзя разглядеть, хотя дом, где поместились Пахомовы, стоял на западной окраине и с высоты чердачного окна местность просматривалась до волнистой линии холмов на горизонте.
Там где-то, за этими зелеными, поросшими лесом холмами, и начинался таинственный и зловещий мир фашистов, капиталистов, Гитлера…
— Пап, а часто они здесь границу нарушают? — завел Сережа разговор, как только остался с отцом наедине.
Майор Пахомов не то хмуро, не то лукаво прищурился, так что вислые вороные брови надвинулись на глаза:
— Откуда мне знать о таких делах? Я не пограничник.
— Да, ты все равно знаешь! — насупился мальчуган. Потом, приблизясь к нему вплотную, заговорил, сдерживая голос: — Может, думаешь, что я не умею хранить военную тайну? Даю честное пионерское под салютом — никому ни слова!
Дмитрий Степанович рассмеялся и протянул руку, чтобы обнять сына за плечи.
Сережа отвернулся. Было обидно, что отец по-прежнему считал его ребенком, которому нельзя еще доверить даже самой маленькой военной тайны. А он-то надеялся, что теперь, после года разлуки, когда закончен шестой класс и сданы нормы на значок «БГТО», папа будет разговаривать с ним, как со взрослым.
— Смеешься? — вдруг с вызовом сверкнул он на отца черными угольками глаз. — А вот давай в шахматы сразимся, посмотрим, кто — кого!
Дмитрий Степанович слегка откашлялся, не открывая рта, словно у него першило в горле, и вытащил из стола шахматную доску. Через полтора десятка ходов морщины на его лбу заметно погустели, а белый клочок волос на левой брови, обычно свисавший вниз, теперь смешно торчал вверх.
Вскоре, воспользовавшись незначительной, на первый взгляд, ошибкой отца, Сережа поставил ему мат. Дмитрий Степанович откинулся на спинку стула и посмотрел на сына с таким видом, будто проговорил: «О-о, вон ты какой!»
— Ну, что? — ликовал Сережа, краснея от волнения. — Можно со мной серьезно разговаривать?
— Вполне! — качнул головой Дмитрий Степанович. Лишь едва заметное движение в уголках рта выдавало его улыбку. — Что ж, сыграем еще партию?
— Пожалуйста, хоть две, — лукаво, по-отцовски, прищурился Сережа.
С этого и начался между ними шахматный чемпионат. А к серьезному разговору с отцом вернуться так и не удалось.
Во время второй партии Дмитрий Степанович понял, что сын — сильный шахматист, но запальчивый и нетерпеливый. Сам он играл осторожно, медленно, обдумывая последствия каждого хода. В его руке даже простая пешка приобретала внушительную солидность, опускалась на доску твердо, прочно, словно вдавливалась в нее.
Сережа терпеть не мог спокойного, развития партии. Он атаковал, жал, гнал, громил противника и, добившись превосходства над ним, терял осмотрительность.
— Положение твое, папа, безнадежно! — восклицал он. — Сдавайся… из уважения к противнику!
Говорил он это нарочно, так как знал, что отец принципиально никогда не сдавался и даже явно проигранную партию неизменно доводил до конца. Только когда его королю, находящемуся под ударом, некуда было ходить, он шутя выдыхал из груди весь воздух и произносил:
— Х-х-ха! — что означало «дух вон!»
Посмеиваясь над преждевременным торжеством сына, Дмитрий Степанович наставительно говорил:
— Запомни: во-первых, безнадежных положений не бывает, как и безвыходных, во-вторых, противника надо не уважать, а бить — на то он и противник, в-третьих, — твой ход.
Желая быстрей покончить с ослабленным партнером, Сережа не раз делал грубые промахи и проигрывал.
— Вот так-то, друже: не говори гоп, пока не перепрыгнешь! — внушал отец. — Наглядный урок морали: не зазнавайся!
— Это случайность!
— Победа никогда не приходит сама, ее, обычно, притаскивают.
Но в общем борьба между ними шла с «переменным успехом».
Иногда, оставаясь один, Сережа тщательно рассматривал себя в зеркало. Мать уверяла, что он — «вылитый папа», но сам он этого сходства почему-то не находил, Правда, глаза и волосы были такие же черные, как у отца. Да что толку. Белого клочка волос в левой брови не было, а без него — сурового выражения на лице не получалось, как ни хмурься! А уши! Торчат, словно у теленка, хоть гвоздями их приколачивай! Ну разве можно считать серьезным человека с такой наружностью?
«Не сходство, а уродство!» — огорченно заключал Сережа, отходя от зеркала.
Первое время после приезда в пограничный город он еще надеялся, если не увидеть, то хотя бы, по крайней мере, услышать про схватки наших пограничников со шпионами, про раскрытые планы хитрых и коварных диверсантов. Однако шли дни, и решительно ничего не случалось. Раза два в части, которой командовал отец, объявлялись боевые тревоги. Но тревоги эти только назывались боевыми, а на самом деле никто даже из пистолета не стрельнул, не то что из пушки. И вообще Сережа скоро понял, что вблизи границы совсем не так интересно, как он предполагал. Особенно тяготило его непривычное одиночество. Старых испытанных друзей не было, завязать знакомство с литовскими ребятами тоже как-то не удавалось. Коротая время в отсутствие отца, Сережа часто отправлялся с удочками на берег речки, протекавшей километрах в трех от города.
Однажды там к нему подошел белолицый, болезненного вида паренек с удочкой. Он был в старенькой клетчатой фуражке и коротенькой курточке, залатанной на локтях. Закинув удочку в воду, незнакомец долго стоял молча, украдкой посматривая на Сережу. Потом, преодолев застенчивость, сказал:
— Извините. Добры день. Давайте будем знакомы. Вы из Москвы?
Говорил он по-русски плохо, но несколько фраз произнес сразу, словно заранее специально выучил их.
С первого дня своего приезда в город Сережа искал случая подружиться с литовскими мальчишками. Предложение бледнолицего паренька было как нельзя кстати.
— Вот хорошо! — Сергей неловко протянул ему руку. — Я давно хотел встретиться с вашими ребятами… Только я не из Москвы, а из Вязьмы. Слыхали про такой город?
— Вясьма?.. Нет, — сказал незнакомец, подумав. — Я у вас знай Москва, Ленинград, Минска, а Вясьма — нет.
— Вязьма — недалеко от Москвы. Тебя как зовут?
— Гирт Петронис.
— А меня Сергей. Присаживайся.
Гирт, обдернув полы курточки, осторожно опустился рядом с ним на песок.
Через несколько минут они уже засыпали друг друга вопросами.
Гирт расспрашивал Сережу о Москве, где тот не раз бывал, о школе, и больше всего почему-то удивлялся, что Сережин отец — военный.
— Май-op, — неуверенно, по слогам, повторил он. — Что такое — майор?.. Это очень большой начальник?
— Майор — это воинское звание. Две «шпалы» на петлицах носит. Видел?..
Но в военном деле Гирт оказался совершенно неосведомленным человеком, все ему приходилось растолковывать и объяснять. Он даже не знал, что такое артполк, дивизион, сколько пушек в батарее.
О себе он говорил мало и неохотно:
— Мама умирал, папа умирал. Я один.
Сережа почувствовал к нему живейшее участие.
— Так ты сирота?
Гирт утвердительно кивнул головой.
— С кем же ты теперь живешь?
— С дяди живи. Он на завод работай.
Когда возвращались в город, то оказалось, что им по пути.
Гирт жил всего в нескольких кварталах от Сережи.
На следующий день ребята встретились опять, и Гирт затащил Сережу к себе. Квартира Петронисов состояла из двух небольших комнат, обставленных крайне бедно. В кухне, кроме стола и висячего посудного шкафчика, ничего не было.
Во второй комнате стояли три простых железных кровати, застланные шерстяными одеялами. Круглый стол, покрытый белой потертой скатертью, и несколько старых, скрипучих стульев. Окна были задернуты занавесками.
Дядя Гирта, светловолосый коренастый толстяк, с красным, улыбающимся лицом, встретил Сережу радушно.
— А!.. Здравствуйте, здравствуйте! — весело сказал он, с полупоклоном подвигая ему стул. — Очень превосходно, что пришли. Гирт вчера о вас целый вечер трещал. Душевно рад познакомиться.
Он завел разговор о Вязьме, через которую проезжал, когда был с делегацией рабочих в Москве. Потом стал расспрашивать, какие города Сереже еще довелось видеть.
Совершенно незаметно для себя Сергей разговорился, рассказал, как в прошлом году ездил в Ташкент. Литовец слушал с большим интересом.
— Что, у вас родственники в Ташкенте? — спросил он.
— Папа там служил.
— Ах, да, у вас отец военный! Понятно, военные никогда долго на одном месте не живут — все походы, переезды. Интересно…
Негромкий стук в дверь прервал их беседу.
Вошел хмурый плечистый мужчина с большим бумажным свертком под мышкой. Несмотря на теплую погоду, он был в пальто и шляпе. Следом за ним вбежала громадная поджарая овчарка. При виде вошедшего дядя Гирта не то удивленно, не то несколько растерянно вскочил к нему навстречу.
Мужчины перебросились несколькими словами на литовском языке. Вошедший снял шляпу, провел смятым платком по высокому гладкому лбу, блестевшему от пота, и опустился на стул, подвинутый хозяином. Мельком глянув на Сережу, он тотчас повернулся к нему спиной. Мальчик успел заметить только, что у него тонкий с горбинкой нос и крепкий угловатый подбородок.
— Сережа, идем на улица моя удочка смотреть, — позвал Гирт.
Когда они вышли за дверь, Сережа спросил у него:
— Кто это к вам явился?
— Знакомый дяди, — безразличным тоном ответил Гирт. — Вместе на завод работай. Смотри, какой я крючок иметь. Можно щука ловить…
Спустя несколько дней мать Сережи Ольга Павловна попросила отнести в библиотеку Дома Красной Армии журналы. Мальчик вскочил на своего «козла», как он в шутку называл велосипед, и помчался к центру города. В вестибюле ДКА, в широком окне гардеробной, он неожиданно увидел того самого мужчину, который заходил к Петронису. На какое-то мгновение глаза их встретились. Сергей по привычке кивнул ему головой, как знакомому, однако гардеробщик с обидным равнодушием отвернулся от него. Мальчугану стало неловко и досадно, что поприветствовал чужого человека, который даже знать его не желал; в душе шевельнулась неприязнь к нему: «Вот он где работает, — подумал Сережа. — А Гирт говорил — на заводе. Соврал зачем-то?..»
Впрочем, выйдя из библиотеки, он забыл про встречу с неприятным мужчиной.
Вспомнил он о ней лишь через два месяца…
* * *
Накануне выходного дня майор Пахомов вернулся домой крайне озабоченный. Ольга Павловна сразу же заметила это.
— Случилось что-нибудь? — насторожилась она, взглянув на него своими большими серыми глазами.
Дмитрий Степанович ответил не сразу. Он прошелся по комнате, переложил зачем-то книги на письменном столе, рассеянно поглядел в окно.
— Впрочем, тебе это надо знать, — сказал он наконец жене, следившей за ним с возрастающим беспокойством. — Наши органы НКВД выследили шпиона одного иностранного государства. Специально обученная собака, которая его сопровождала, помогла негодяю скрыться. Но можешь себе представить, при обыске у него на квартире нашли мою записную книжку!
— Ты ее утерял? В ней что-нибудь секретное?..
— Никаких особо секретных записей в ней нет. Но для врага может представлять интерес даже обрывок письма рядового бойца, не говоря уже о записной книжке командира части. А самое странное, что я ее — не терял.
— Значит, у тебя украли?
— Да. И украли вот с этого стола! Я очень хорошо помню, как три дня назад оставил ее здесь, на книгах. Потом искал — и не нашел. Теперь очень важно установить, каким образом она попала к шпиону.
Ольга Павловна недоуменно пожала худенькими, как у подростка, плечами:
— Посторонних у нас в квартире не было… Да! — вспомнила она вдруг, — к Сереже прибегал один литовский мальчик. Они тут читали что-то, картинки в журналах смотрели…
Майор Пахомов задумчиво потер пальцем над бровью, в которой серебрился клочок белых, будто седых, волос:
— Хорошо. Сергею пока ничего не рассказывай. Я с ним сам поговорю.
Вечером Дмитрий Степанович объявил сыну, что завтра утром собирается ехать далеко за город на большой пруд рыбачить.
— Хочешь со мной?
Сережа чуть не подпрыгнул от радости:
— Ой, папа! Что за вопрос!..
— Поедем на машине, можешь пригласить для компании своего приятеля… как его?
— Гирта? Вот обрадуется!
— Да, кстати, кто он такой? Как ты с ним познакомился?
Сережа рассказал. К его удивлению, отец очень заинтересовался семьей Петронисов. Он начал расспрашивать, где они живут, где работает дядя Гирта, умеет ли его приятель читать по-русски и какие книги они смотрели, когда Гирт был у них на квартире.
Занятый мыслями о предстоящей поездке на рыбалку, Сережа отвечал с большой живостью, но сбивчиво и беспорядочно. Потом настойчивые вопросы отца насторожили его.
— Да зачем это тебе? — воскликнул он, когда Дмитрий Степанович полюбопытствовал, чем Гирт больше всего интересовался, будучи у них.
— Как — зачем? Возле границы живем, — с оттенком недовольства промолвил отец. — Мало ли кто к тебе в друзья может навязаться, чтобы выведать кое-что.
Сережа самоуверенно улыбнулся:
— Ну да, сказал бы я ему, начни он про какие-нибудь важные тайны выведывать! Если хочешь знать, Гирт в военном деле совершенно не разбирается.
— Так-таки совершенно?
— Да! Он даже не знал, что такое дивизион, батарея!..
— Ты его, безусловно, просветил в этом вопросе, — сказал майор Пахомов как о само собой разумеющемся.
Серело поймал на секунду острый пристальный взгляд отца и почему-то смутился: