— Так вот всякий стрелец чем ни то занимается. Кто, как я, сапоги шьёт. Кто кузнечным ремеслом промышляет. Кто торговлишкой пробавляется. Потому — одним государевым жалованьем не прокормишься никак…
— Ну скорее же! — подгоняет Андрюшка.
— Сейчас, бита куда-то запропастилась…
Возится Демидка в телеге — биту никак не найдёт. А может, ещё оттого, что слушает в одно ухо взрослый разговор.
Дядька Михайла тюкнул последний раз молотком по сапогу, поднялся:
— Надобно твоими делами заняться. Схожу узнаю. Не слышно ли что в доме боярина твоего Гаврилы Романовича. Есть у меня среди дворни друг не друг, знакомый человек…
— Сам хотел просить… Не знал, возьмёшься ли. Путь не близкий. Разговор не простой.
— Чего толковать, — буркнул на ходу дядька Михайла, — свои люди — сочтёмся. В беду каждый попасть может. Ноне это дело не хитрое… Марья спрашивать будет, скажи, к вечеру вернусь.
И зашагал длинными своими ногами к воротам.
Опять Сыч
Только Демидка со двора следом за Андрюшкой — сзади отцовский голос:
— Фёдор, погоди!
Шагает себе Демидка, в ус не дует. Какого-то Фёдора зовёт отец.
А отец уже сердито:
— Кому говорят, постой!
— Тебя! — толкнул в бок Андрюшка. Спохватился Демидка: а ведь верно, Фёдор-то теперь он сам и есть. Опять забыл!
— Куда? — спросил отец.
— В бабки, с ребятами.
— Посиди во дворе покудова, до Михайлы.
Посмотрел Демидка на Андрюшку. Тот одно понял: не пускает строгий дядька своего племянника на улицу.
— Не горюй, — сказал. — Дело и здесь найдём. Айда-ка что покажу!
Повёл на огород. Присел возле бревенчатой баньки. Запустил руку под нижний венец. Вытащил чудну?ю доску — в клеточку разрисованную. Высыпал на неё горсть маленьких фигурок:
— Видал?!
— Что это?
— Не знаешь?
— Не…
— Шахматы!
— Чего?
— Игра такая. Заморская. Её, говорят, сильно царь любит.
— А ты умеешь?
— Ага!
Стал Андрюшка правила объяснять. Мудрено! Однако, хоть и не сразу, понял Демидка. Только как ни начнёт — всякий раз ему шах и мат.
Андрюшка посмеивается:
— Это тебе не в бабки играть. Думать надо…
— Неспособный я, видно… — огорчился Демидка.
— Чудак, против меня ни один мальчишка в слободе не устоит. Может, надоело?
— Не… — даже испугался Демидка. — Давай ещё!
Велик летний день. А не заметил Демидка, как солнце за крышу спряталось.
— Будет на сегодня! — смешал фигурки Андрюшка. — Чай, ужинать пора. Есть охота!
Демидка насчёт еды промолчал: на чужие харчи шёл.
Спрятал Андрюшка на прежнее место клетчатую доску с фигурками.
— Айда в избу!
Перемахнули для скорости через плетень.
Глядь, а во дворе неладное. Дядька Михайла и Демидкин отец стоят друг против друга, словно бугаи.
Потянул Андрюшка за рубаху Демидку:
— Сядь, не лезь на глаза!
Притаились возле плетня.
Донёсся голос дядьки Михайлы:
— В другой раз говорю: запрягай лошадь и поезжай со двора!
— Что случилось, Михайла? — спросил Демидкин отец. — Расскажи толком…
А дядька Михайла своё:
— Сей же час чтоб духу твоего здесь не было!
— Бог с тобой, беглых укрывать — дело, понятно, не похвальное. Только не неволил ведь, не обманывал.
— Не обманывал? — гневно крикнул Михайла. — Детскую байку рассказал, а я и уши развесил. От ребятишек корку хлеба оторвал. Как же — родственник в беде…
— Зря куском хлеба попрекаешь, кабы купить мог, не просил бы…
— Куда деньги-то дел?
— Ты мои деньги видел…
— Эх, Иван, не думал, что душа у тебя такая чёрная да лживая…
— Чего он твоего дядьку Митрофана Иваном зовёт? — шёпотом спросил Андрюшка.
— Погоди… — чуть выговорил Демидка.
А дядька Михайла продолжал:
— Я тебе не господь бог. Не дудья, одним словом. И доносить не буду. А со двора поезжай…
— Твоя воля, — согласился Демидкин отец. — Однако совесть моя перед тобой чиста. Как было всё, так и передал. Об одном прошу: скажи, что в боярском дому говорят…
Помолчал дядька Михайла, словно бы и не знал, уважить просьбу Демидкиного отца или нет. Потом сказал-таки:
— Приказчик приезжал. Вчера лишь обратно уехал. Винился: недоглядел за боярским добром. Ивашка Мартынов, сказывал, поболе ста рублей серебром украл, а сам с сыном Демидкой сбежал. И чтоб следы замести, боярские хоромы сжёг. А в тех хоромах бояринова мать престарелая сгорела… Вот что, Иван, про твои дела известно…
В комок сжался Демидка. Будто сон дурной приснился. Хоть за ногу себя щипли.
Долго из-за плетня ничего слышно не было. Потом Демидкин отец сказал, как всхлипнул:
— Хочешь верь, Михайла, хочешь нет. Не было ничего такого. Не грабил и не поджигал. Богом тебе клянусь, памятью жены, жизнью своей… И денег у меня, кроме тех, что показывал, не было и нету.
— Кто ж боярские хоромы поджёг?
— Того ведаю не больше, чем ты…
Словно кто пинком вышиб Демидку из-за плетня.
— Я знаю! — закричал.
Оглянулись дядька Михайла с отцом.
— Помнишь, тять, я человека возле нашей избы видел, Евлампием показался?
— А ведь и верно…
Принялся Ивашка Мартынов все события последних дней вслух вспоминать. Демидка то и дело своё слово вставляет. Припомнили, как Евлампий к дядьке Степану приходил. Рассказал про Сычовы намерения. Тогда ещё подумал Демидкин отец: с чего бы?
Теперь ясно стало. На побег толкал. Чёрное своё дело хотел на другого свалить.
Стоит Ивашка Мартынов сам не свой. Мысли путаются. За побег — жестокое наказание. А тут и грабёж, и поджог, и убийство выходят. За такое — казнь смертная.
Заторопился:
— Собираться надо, Демид. Едем…
Принялся Лешака запрягать — руки не слушаются.
— Куда поедешь-то? — спросил дядька Михайла.
— Свет велик…
— Оставайся уж… Пропадёшь один. Без денег ведь…
Обернулся отец, кольнул:
— На награбленное проживу. Сам сказывал: поболе ста рублей из боярского дома унёс…
— Не поминай, Иван. Такое услышать, у кого хочешь вера пошатнётся. Хуже уезжать-то. Москва — город большой. Затеряешься, словно травинка сухая в стоге сена. В любом другом месте приметнее будешь.
Тётка Марья есть позвала.
Невесело прошёл ужин. Дядька Михайла с Демидкиным отцом словом не перебросились. Демидка всё думал: что ж теперь с ними будет? Один только Андрейка точно на иголках сидел. Шутка сказать, какую тайну узнал!
Потащил после ужина Демидку за баню:
— Расскажи!
— Чего рассказывать… — начал Демидка неохотно. А потом помаленьку разошёлся.
Андрюшка глазами хлопает:
— Ух ты! А дальше-то что? Я б ему…
— Только ты про всё это молчок! — предупредил Демидка.
— Могила! — пообещал Андрюшка.
Спать Демидку уложили на пол. С одного бока Андрюшка, с другого — отец. Жестко и непривычно Демидке. Однако быстро уснул. Не слышал, как ворочался отец, как встал и, осторожно ступая босыми ногами, вышел во двор.
Тоска щемила сердце Ивашки Мартынова. Тяжело легло на плечи чужое преступление. Чужое! Да поди докажи, что оно чужое! И того не ведал Ивашка, что придётся ему скоро самому провиниться против государева слова, царского указа…
На Пожаре
Утром выбежал во двор Демидка. Лешак запряженный мокрыми губами шевелит. Отец в телегу сенца подкидывает. Возле отца дядька Михайла.
— Оно вроде и опаски большой нет. А погодил бы ты, Иван, на люди ехать.
— Не таракан я, Михайла, — отозвался отец, — у тебя за печью прятаться. Съестного добывать надо. Не век на чужой шее сидеть.
— Ноне на моей шее долго не усидишь, — с горечью сказал дядька Михайла. — Сам видишь…
— Больно тонка, погляжу, у мужика шея стала, — вздохнул Демидкин отец.
— Куда ты? — спросил Демидка у отца.
— На Пожар! — ответил Андрюшка, который и про Демидкиного отца, казалось, знал больше, чем сам Демидка.
У Демидки дух захватило:
— А что горит-то?
— Ох-ох-о! Умру от смеха! Гринька, Митька! — позвал Андрюшка братишек. — Я ему говорю: дядька его чегой-то там продать на Пожаре собирается. А он и спрашивает: «А что горит?» Вот потеха!
Гринька с Митькой тоже за животы схватились.
Обиделся Демидка.
— Больно умны!
Под ноги себе плюнул и отвернулся к отцу.
— Не серчай! — миролюбиво сказал Андрюшка. — Пожаром у нас площадь называется, что против Кремля. Там и есть главная московская торговля. Понял? А ты: «Где горит?» — Андрюшка опять не выдержал, фыркнул.
Слушает Демидка и не знает: верить или нет. Больно уж чудно?е название у площади…
— Чего её так кличут-то? — спросил осторожно, чтобы опять не попасть впросак.
— Пожары на ней часто бывают. Кто огонь обронит — заполыхало, держись только! А ещё её Красной зовут, потому что красивая…
Захотелось Демидке на ту площадь поглядеть. Потянул отца за рукав.
— Можно с тобой?
Хоть неспокойно было на душе у Ивашки Мартынова: мало ли какие встречи ждут в большом городе, не устоял против жалобливых глаз:
— Да уж куда мне без тебя… Пропаду…
Демидка аж через голову перекувыркнулся.
Отправились вчетвером: Ивашка Мартынов, дядька Михайла и Демидка с Андрюшкой.
Не близкий путь был от стрелецкой слободы до площади с чудны?м названием — Пожар. Однако Демидка того пути не заметил. Очень любопытно всё было кругом. То в нарядной упряжке проскачет боярин. Народ, словно горох, — врассыпную. Замешкаешься — боярские слуги враз плетью огреют. То человек попадётся так чудно? одетый, что только рот раскроешь. Андрюшка растолковывает — иноземец. Но больше всего глядит Демидка туда, где на холме за красными зубчатыми стенами поднимаются терема, палаты да церкви. От Андрюшки знает — там, в Кремле, живёт сам царь-государь Алексей Михайлович.
Спрашивает Демидка у Андрюшки шёпотом:
— Ты его видел?
Андрюшка сразу смекает, про кого речь, и солидно отвечает:
— Видел!
— Поди, хорошо разглядел, да?
Очень хочется Демидке, чтобы Андрюшка про царя рассказал поболее.
Андрюшка вздыхает:
— Нешто его разглядишь? Как карета едет — не зевай! — носом в землю кланяйся. Слуги у него посердитей боярских. Кнутом жиганут — век помнить будешь. Не кто-нибудь — царь!
— Царь! — шёпотом отзывается Демидка.
А народу вокруг всё больше. Так и валит толпа на улице. Жмётся Демидка поближе к телеге. Не отстать бы, затеряешься.
Тем временем торговые ряды пошли — в каждом своё: где снедью торгуют, где горшками глиняными, где кузнечными изделиями. А уж шуму-то и крику! Хоть уши затыкай!
Зазевался Демидка — и лбом в отцовскую спину.
Перед отцом маленький, щуплый мужичок.
— Чего продавать везёшь? Не по кузнечной ли части?
— Угадал. А тебе чего надобно?
— Медь, к примеру.
— И много?
— А сколько найдётся?
— Погляди сам! — сказал Ивашка Мартынов, повозился в телеге и вынул обрубок медной полосы.
— Тише ты! — зашипел мужичок и испуганно оглянулся.
Обиделся Ивашка Мартынов:
— Ты на меня не шикай! Не ворованное, своё!
— Эх, мужики! — крикнул кто-то сожалеючи. — Берегись!
Не понял Демидка, что произошло. Охнув, исчез в толпе первый мужичок. Перед отцом стоит высоченный дядя. Отец полосу показывает всем, кому глядеть охота. И не видит, что толкутся вокруг люди будто знакомые, друг с другом молча переглядываются.
— Хороша медь, — похвалил высокий дядя. — Стало быть, продаёшь?
— Продаю, — ответил Ивашка Мартынов простодушно.
— Поди, много из неё фальшивых денег наделать можно? — спросил, усмехаясь, дядя.
— Того не знаю, — почуял Ивашка Мартынов недоброе и огляделся.
Вокруг народ шумит. Взял полосу в руки:
— Видать, не нужна она тебе. Положи-ка в телегу, да поеду я. Недосуг лясы точить.
— Как — не нужна? — отозвался дядя. — Очинно даже нужна. И ты нам потребуешься. Государевы указы никому нарушать не велено.
— Какие такие указы?
— Откель сам будешь?
— Там уж нету. И кто ты есть, чтоб расспросы учинять?
— Узнаешь скоро! — И крикнул громко: — С богом, православные, вяжи его!
Не высок ростом был кузнец, да крепок. Повёл плечами — отлетели мужики, что за руки было схватили. Кинулись снова — свернул Ивашка разом две скулы. Высокий дядя кровью захлюпал.
— Помогите, люди добрые! — закричал Ивашка. — Разбойники напали!
— Что государевых слуг разбойниками называешь, и за это ответишь, — злобно выплюнул кровь высокий дядя. — Навались дружно, ребята!
Сшибли Ивашку с ног, навалились кучей.
— Тятя! Тятя! — кинулся Демидка к отцу.
Чья-то сильная рука отшвырнула Демидку прочь. Полетел кубарем. Вскочил, рванулся обратно. А его опять за руку хвать — и в сторону, в толпу. Дёрнулся Демидка, да разве вырвешься, здоровый мужик тащил.
— А-а-а! — закричал.
— Чего орёшь, дурень?! — обернулся мужик.
Глазам Демидка не поверил — дядька Михайла то.
— Держи! — закричали сзади.
Хорошо знакомы были дядьке Михайле все здешние закоулки-переулки. Кинулся за один торговый ларь, за другой, третий, а потом — стоп! — цепкой рукой Демидкино плечо придавил и негромко сказал:
— Не беги теперь… Бежать — оно хуже, приметнее…
Трясётся Демидка, по лицу слёзы текут. Что за новая беда случилась — понять не может.
— Цыц! — прикрикнул строго дядька Михайла. — Не реветь у меня. Москва слезам не верит…
— За что тятю-то? — всхлипнул Демидка.
— Глупый твой тятька, вот за что! — подал голос Андрюшка. Откуда только взялся… — Нешто медью торговать можно?
— Своя ведь, не краденая…
— Ноне, парень, и своему не всяк хозяин… — сказал дядька Михайла.
— Как так? — спросил Демидка.
— А вот так…
По царёву указу…
Пришли во двор. Дядька Михайла сел на завалинку, на то самое место, где по хорошей погоде сапожничал, и сказал:
— Теперь слушай, парень. В худую историю попал твой отец.
— За что тятьку-то? — шмыгнул носом Демидка.
— Нюни не распускай! — прикрикнул дядька Михайла. — Не время. — И тише: — За то твоего отца схватили, что нарушил он царский указ.
Моргает Демидка глазами. Изо всех сил терпит, чтобы не зареветь в голос. А слёзы по щекам сами катятся. Никак в толк не может взять, что за указ такой: человек своего добра продать не может?
— Вишь ты, — принялся объяснять дядька Михайла, — больно удобна медь для фальшивых монетчиков. Купит её на рубль, а копеек наделает, почитай, на сто. Оттого приказал царь Алексей Михайлович всю медь, какая у кого есть, сдавать в его царскую казну. А кто захочет ту медь другому продать — строго наказывать. Понял?
Молчит Демидка. Что сказать, не знает. Оно вроде бы и понятно. А вспомнит, как тятьку дюжи мужики с ног сбили да скручивать принялись, так слёзы пуще прежнего лицо заливают.
— Ведь не знал тятька указа…
— Мало б что не знал. А соблюдать надо. То отговорка, а не оправдание.
Помолчал дядька Михайла. Вздохнул.
— Да не ведомо царю, мелкую рыбёшку ловит. А крупной те сети, что медведю паутинка лесная. Прошёл и не заметил.
Не понял было Демидка этих речей. А потом уразумел. Не иначе, дядька Михайла опять про бояр да — сказать страшно! — про царского тестя.
— А кабы пойти да сказать царю, а?
Дядька Михайла Демидку глазами посверлил:
— Догадлив.
— Коли другие боятся, я могу. Приду, в ноги кинусь. И про тятьку расскажу и про… — Демидка запнулся, — …про фальшивых монетчиков разных.
Дядька Михайла Демидку за вихор потрепал:
— Горемыка! Кто ж тебя к царю пустит? Вокруг него бояре стеной стоят. Ох, трудно, парень, людишкам худым и малым царю поведать про свои беды да нужды.
Задумался дядька Михайла. И словно бы про себя вымолвил:
— А ведь сказывали…
Демидка утёр слёзы рукавом.