Я, скажем, видела человеческого ребенка. Обычный бутуз. Не ходит еще даже. Сидит себе на полу и резиновую лягушку грызет. Перед ним белохалатник пишет мелом на огромной, во всю стену доске длинное сложное математическое уравнение.
Стоящий рядом его коллега спрашивает:
— Сколько времени потребовалось Фейнману[6] для решения этой задачи?
— Четыре месяца.
Младенец — это, похоже, девочка — бросает лягушку и подползает к доске. Белохалатник вкладывает мел ей в руку. И она тут же пишет что-то круто навороченное, уму непостижимое, что-то с большим количеством извилистых греческих буковок. А потом отползает на место, смотрит на белохалатника и тянет в рот мел. Белохалатник, который про Фейнмана спрашивал, проверяет результат и удовлетворенно кивает.
Его коллега говорит:
— Молодец, девочка. — И дает ей печенье.
В другой комнате — плексигласовые прозрачные кубы с какой-то живой материей. Мозгообразные образования тканей плавают в разноцветной жидкости. От каждого из кубов тянутся провода к компьютеру. Белохалатник печатает на компьютере команды, и мозг немедленно выдает ответы.
— По-моему, они здесь проверяют, нужно ли человеку тело, или мозг может существовать сам по себе, — объясняет Ари.
В следующем помещении полно ирейзерозаменителей, флайбоев. Развешены на крюках длинными рядами. Как старые поношенные пальто.
Красные глаза потушены и закрыты. В ногу у каждого воткнут провод. Тонкая волосатая шкура туго натянута на металлическом каркасе. В прорехи вылезают сочленения, шестеренки и платы. Эффект, должна сказать, омерзительный.
— Они заряжаются, — говорит Ари почему-то механическим голосом.
Мне постепенно становится невмоготу.
— А это, смотри, называется «Мозг на палочке», — показывает Ари за прозрачную стену.
Две металлические ноги прикреплены к металлическому позвоночнику. Конструкция движется мягко, плавно, как человек. А сверху на позвоночнике надета опять-таки плексигласовая коробка с огромным мозгообразным сгустком. Он проходит мимо нас, и мне даже из-за стекла слышно, как из коробки доносятся нечленораздельные звуки, точно он что-то лопочет и сам с собой разговаривает.
Еще одна комната — еще один человеческий детеныш. Я бы сказала, лет двух отроду. У него странно накаченное тельце. И все мышцы выступают, как у бодибилдера. Он лежа качает штангу больше чем в две сотни фунтов весом.
Все, я, наконец, не выдерживаю. Больше я этого терпеть не могу.
— И что будет теперь, Ари?
— Я тебя отвезу обратно.
В полном молчании мы возвращаемся назад, снова проезжая всю череду этой выставки достижений кошмарного хозяйства. Ари меня везет, а я пытаюсь представить себе, что он чувствует. Если дата у него на шее, действительно, дата «истечения его срока годности», каково ему знать, что его жизнь минута за минутой неуклонно подходит к концу? И с каждой секундой он все ближе и ближе к смерти. Вместе со стаей я тысячу раз смотрела смерти в лицо. Но у нас всегда была надежда: может быть, в этот раз пронесет.
Но иметь на шее татуировку со скорой датой смерти — все равно что стоять на путях лицом к несущемуся на тебя поезду. И понимать, что ноги приросли к земле, а шаг в сторону сделать невозможно. Скорее бы проверить, чистые ли у ребят шеи…
— Макс, — Ари остановился у дверей нашей камеры.
Жду, что он скажет.
— Я бы хотел… мне бы хотелось… — говорит он, но голос у него дрожит, срывается и докончить он не может.
Я не знаю, что он хочет сказать. Но мне и не надо знать. Я просто глажу его по руке, навечно обырейзеровавшейся, поросшей серой свалявшейся волчьей шерстью.
— Ничего, Ари… Мы бы все хотели…
46
На следующий день они нас отвязали.
— Нам что, уже умирать время настало? — спрашивает Надж. Она пододвинулась ко мне поближе, и я обнимаю ее за плечи.
— Не знаю, моя родная. Но если даже настало, я сделаю все что могу, чтобы прихватить с собой на тот свет, по крайней мере, десяток.
— И я тоже, — храбрится Газзи. Спасибо ему за поддержку.
Клык прислонился к стене, и я чувствую на себе его пристальный взгляд. С тех пор как мы попали в эту ловушку, у нас с ним не было ни времени, ни возможности поговорить один на один. Но, встретившись с ним глазами, я смотрю на него так, чтобы он мог понять все, что я думаю. Он взрослый человек. Ничего, стерпит даже грязную брань.
Дверь нашей камеры широко отворяется. В нее врывается поток свежего воздуха. Входит высокий светловолосый человек. Походка уверенная, властная. Идет как хозяин. Или даже царь. За ним семенит Анна Валкер и еще один белохалатник, которого я раньше не видела.
— Это ест они? — спрашивает «царь» голосом Арнолда Терминатора.
Он меня уже разозлил.
— Это есть мы, — съязвила я, и его водянистые пустые голубые глаза пронизывают меня будто лазером.
— Это будет один с именем Макс? — вопрошает он ассистента, точно я пустое место.
— Не только «будет» Макс — я есть Макс, — не даю я раскрыть ассистенту рта для ответа. — Более того, я всегда была Макс и всегда Макс останусь.
Его зрачки сузились от гнева. Так же, как и мои.
— Я могу тепер понимайт причин экстерминироват этот стай, — замечает он как бы между делом, в то время как ассистент старательно записывает в блокнот каждое его слово.
— А я теперь понимаю, почему тебя в классе всегда ненавидели, — в тон ему подхватываю я. — Так что, считай, мы квиты. А вы, мистер ассистент, так, пожалуйста, и запишите.
«Царь» меня игнорирует, но я замечаю, что у него раздраженно подергивается рот.
Следующая у него на очереди Надж:
— Это ест тот, который не может контроль свой рот, а значит, и свой мозги. Неудачный результат с ее мыслительная процесс.
Надж стоит ко мне вплотную, и я чувствую, как она напрягается всем телом:
— Сам ты «неудачный результат». Ты сейчас у меня получишь!
Вот молодец девчонка! Так его!
— Унд этот один, — он поворачивается к Газзи. — Непоправимый нарушений пищеварительной систем, — «царь» потряс головой. — Я думай, энзимный дисбаланс.
Анна Валкер внимательно его слушает. Ни единая мысль, ни единое чувство не отражаются на ее лице.
— Этот один. Про он и так все понятен. — «Царь» брезгливо махнул рукой в сторону Игги. — Множественный дефект. Полный неудач.
— Конечно-конечно, вы правы, господин доктор тер Борчт, — лопочет ассистент, лихорадочно строча в блокноте.
Мы с Клыком моментально переглядываемся. Имя тер Борчта упоминалось в файлах, которые мы украли из института в Нью-Йорке.
Почуяв, что тер Борчт говорит о нем, Игги огрызается:
— Это мы еще посмотрим, кто здесь «множественный дефект».
— Высокий, черный — в нем ничего особенный нет. — Тер Борчт презрительно оглядывает Клыка.
— Зато одевается хорошо и со вкусом, — парирую я и вижу, как губы Клыка дрогнули в улыбке.
— Унд ты, — тер Борчт снова поворачивается ко мне. — У тебя есть чип с плохой функций. У тебя есть от него сильный головной боль. И твой лидерский способность развит ниже уровень ожиданий.
— А у тебя есть задница, по которой я могу молотить отсюда и до вторника.
Он на секунду прикрывает глаза, и у меня закрадывается отчетливое подозрение, что он с трудом держит себя в руках.
Хоть один талант у меня не подлежит сомнению — доставать всяких негодяев по первое число.
47
Тер Борчт посмотрел на ассистента и коротко скомандовал:
— Надо продолжай допрос. — Потом повернулся ко мне. — Мы собирайт окончательный информаций. Потом мы вас экстерминируй.
— Ой-йой-йой! Боюсь, боюсь. Прямо вся дрожу от ужаса. Держите меня, сейчас упаду! — и я картинно затряслась всем телом.
Он гневно стрельнул в меня глазами.
— Нет, я серьезно дрожу. Ты очень страшный человек.
По правде сказать, дорогой читатель, не могу сказать, что мне надо сильно притворяться. Если в каждой шутке есть доля правды, то в моих словах правды, по меньшей мере, девяносто пять процентов.
— Ты сначал, — рявкает тер Борчт и внезапно тыкает пальцем в Газзи. От неожиданности и от испуга Газзи даже чуть-чуть подпрыгнул. Пытаясь подбодрить, подмигиваю ему и с радостью и гордостью за него вижу, что его по-мальчишечьи узкие плечи гордо выпрямились.
— Какой твой есть особенный способность? — рычит тер Борчт. Карандаш его помощника повис над блокнотом.
На пару секунд Газзи задумывается:
— У меня рентгеновское зрение, — отвечает он. Взгляд его упирается тер Брочту в грудь, туда, где у нормальных людей и даже у большинства мутантов расположено сердце. Газ недоуменно мигает и тут же начинает тревожно оглядываться по сторонам.
На сей раз тер Борчт, очевидно, сильно обеспокоен:
— Это не записывайт, — нахмурившись, раздраженно велит он ассистенту. И тот покорно опускает карандаш, не дописав предложения.
Готовый испепелить Газмана, тер Борчт шипит:
— Твой время ест конченый. Ты ест жалкий неудач эксперимента. Тебя быть помнить, что ты сейчас сказать.
Голубые глаза Газзи сверкают:
— Тогда пусть все помнят, что я послал тебя в задницу и…
— Достаточный! — обрезает его тер Борчт и резко переходит к Надж. — Какие твой отличительный качеств и талант?
Надж покусывает ноготь:
— Ты имеешь в виду еще что-то, помимо крыльев? — Она слегка поводит плечами, и ее прекрасные, кофейного цвета крылья чуть-чуть раскрываются.
Он краснеет, и мне хочется расцеловать ее прямо сейчас в обе щеки.
— Так. Я имей в виду помимо крылья.
— Надо подумать… — Надж постукивает пальцем по подбородку. Секунда — и лицо у нее расцветает. — Я однажды слопала девять сникерсов в один присест. И не блеванула. Это рекорд!
— Едва ли это ест специальный талант, — тер Борчт отмахивается от нее, как от надоедливой мухи.
Надж состроила обиженную мину:
— А ты сам попробуй!
— Я буду сейчас съем девять сникерсы, — говорит Газ точь-в-точь голосом тер Борчта. — И блевануть не буду.
Тер Борчт уставился на него как баран на новые ворота, а я чуть не подавилась от смеха. Когда Газзи меня передразнивает, это совсем не так смешно. Но, когда других, — животики надорвешь.
— Мимикрий. Он имейт способност к мимикрий, — говорит «царь» ассистенту, — так и запишит.
Подойдя к Игги, он надменно пинает его носком ботинка:
— А у тебя работайт ли что-либо в твой организм?
Игги в задумчивости растирает лоб:
— У меня сильно развито чувство смешного. Мой талант — ирония.
Тер Борчт цокает языком:
— Ты ест балласт. Я думай, ты вечный держаться за чью-то рубашка. Чтобы не потеряйся. Так?
— Правильно, но только, если я хочу у них что-нибудь спереть, — честно признается Игги.
— Записат этот признаний. Он ест вор.
Тер Борчт уже стоит перед Клыком и исследует его, как невиданного раньше зверя в зоопарке. Клык прямо смотрит ему в глаза, и, похоже, только мне заметны его напряжение и переполняющая его ярость.
— Ты много не говорит? — тер Борчт медленно обходит его по кругу.
Клык молчит, что только подтверждает его устоявшуюся репутацию.
— Почему ты допускайт лидер быть девчонка? — «царь», очевидно, не может представить себе, что кто-то, кроме него, вообще может быть лидером.
— Потому что она самая сильная духом, — спокойно отвечает ему Клык, и я с гордостью думаю: «Спасибо тебе, дружище».
— Что у тебя ест особенный? За что ты ест достоин спасений?
Уставившись в потолок, Клык притворно раздумывает над вопросом:
— Если помимо хорошего вкуса и умения одеваться, я хорошо играю на гармошке.
Тер Борчт снова подходит ко мне и сверлит меня ледяными глазами:
— Почему ты научил их такой глупый себя вести?
Ничему я их не учила. Они не глупые. Они просто привыкли выживать, несмотря ни на что.
— А почему тебя до сих пор одевает мамаша, пуговицы застегивает и шнурки завязывает? — язвительно отбрехиваюсь я.
Ассистент начинает было деловито записывать в блокнот мой ответ, но в испуге замирает под грозным взглядом своего босса.
«Гениальный» злодей угрожающе делает шаг вплотную ко мне:
— Ест такой поговорк: «Я тебя породил, я тебя и убью». Это не есть поговорк. Это ест правда.
— Я тепер уничтожайт все сникерс в мир! — рявкает Газзи.
Мы все пятеро весело смеемся смерти в лицо. Буквально.
48
— Прокол! — говорю я, чуть только мы опять остались одни. — Прокол у них вышел. Забыли запрограммировать в нас почтение к властям.
— Какие они все идиоты! — босым пальцем ноги Газман чертит круги по полу.
Они ушли. Мы все единодушно чувствуем: наш враг бежал наголову разбитый. В этой битве мы победили. Но мы все равно в плену, и все козырные карты в игре под названием «наша жизнь» все равно в руках у белохалатников.
— Жаль, что Тотал пропал. Я по нему скучаю, — говорит Надж.
Я вздыхаю:
— Если он вообще когда-нибудь существовал.
— Не приснились же нам ястребы… или летучие мыши. Им такого не придумать, — размышляет вслух Надж, и Игги согласно подхватывает:
— И те жуткие туннели Нью-Йоркской подземки.
— А помните толстого, красного Пруита? Им бы и в голову не пришло, что такие директора школы бывают, — вспоминает Газзи своего врага.
— Конечно. Конечно, не приснилось, — на словах я с ними соглашаюсь, но на самом деле я по-прежнему страшно мучаюсь этими вопросами. И стопроцентной уверенности, что они правы, у меня отнюдь нет.
В тот день, после полудня, Ари снова пришел за мной. И даже без кресла-каталки. На сей раз мне позволено идти рядом с ним самой! Ура!
— Я ему не доверяю, — шепчет мне Клык прежде, чем мы уходим. — Держи с ним ухо востро!
— Думаешь, это очередная ловушка? — мне хорошо понятны его сомнения. А вот разделяю ли я их, это еще вопрос.
Мы проходим мимо белохалатников, провожающих нас удивленными взглядами, и я решаюсь спросить его напрямую:
— Ари, что все это значит? Почему нам разрешают эти «маленькие экскурсии»? Заведение ведь сверхсекретное?
Теперь я больше не пристегнута намертво к свинцовому креслу. Когда идешь своими ногами, легче запоминать дорогу. И я примечаю и регистрирую в памяти каждое помещение. Каждый коридор, каждую дверь, каждое окно.
Ари сильно подавлен и тих, по крайней мере, на волверина он теперь не тянет.
— Не знаю. Я и сам не понимаю. Они просто говорят мне: пойди с ней погуляй. Вот и все.
— Выходит, они хотят, чтобы я здесь что-то увидела. Я имею в виду, помимо мозга на палочке и супер-младенцев?
Он пожимает плечами:
— Говорю же, не знаю. Они мне ничего не говорят и не объясняют.
Как раз в этот момент мы проходим двойные двери. Белохалатник торопливо выносит что-то в другую комнату. Двери широко раскрываются, и я успеваю заглянуть внутрь большого зала.
На огромном, во всю стену, видеоэкране — карта мира. Мое птичье зрение мгновенно схватывает сразу миллион деталей.
Если обычный человек видит общую картину и едва замечает подробности, наше мутантское зрение работает совсем иначе. Мы, как птицы, фиксируем и то, и другое. Большая картинка соединяется с малейшими частностями и мелочами. Мы с Ари в молчании проходим вперед, а я продолжаю осмысливать увиденное.
Каждая страна четко очерчена. В каждой стране высвечен один город. Над картой заглавие: ПЛАН «ОДНА ВТОРАЯ». Звучит страшно знакомо. Где-то я с этим уже встречалась.
На всякий случай, без особой надежды на ответ спрашиваю Ари, не знает ли он что-нибудь, что это за план такой. К моему удивлению, он дает четкий и на редкость мрачный ответ:
— Они собираются сократить население земного шара наполовину.
Я практически врастаю в пол, но вовремя спохватываюсь и стараюсь согнать с лица какой-либо серьезный интерес:
— Вот это да! Наполовину? Это что же, три миллиарда людей хотят порешить, что ли? У них, однако, крутые замашки.
В голове у меня не вмещается возможность геноцида такого масштаба. По сравнению с ними Сталин и Гитлер — просто детский сад. Преступный, бандитский, но все равно только детский сад.