Наконец выбрался на берег.
— Все-таки успел? Вот молодчина! — встретил его Маркин.
Остальные ушли вперед с носилками.
— Рад стараться! — сказал Борис, едва переводя дыхание, и тяжело повалился на землю.
Они лежали за толстыми корнями огромной ели, поросшими мягким мхом. Ждать не пришлось долго. Каратели по одному стали осторожно выходить к болоту. Никого не увидев у догоравшего костра, они возвращались в лес, метались по берегу. Псы повертелись на одном месте, затем настойчиво потянули в болото. У костра появился офицер на коне. За ним второй всадник. Офицер что-то крикнул и указал рукой на костер. Двое соскочили с коней, стали ползать по земле. Вдруг грохнул взрыв. Фриц, державший собак, исчез, словно растаял. Лошадь под офицером взвилась, бешено понесла его по лесу. Один кавалерист рухнул на землю вместе с лошадью.
Взрыв мины разметал карателей. Посыпались поднятые взрывом комья земли, они засыпали вторую мину, она тоже взорвалась.
— Ого-го-го-го-о-о! Держи-и-и! — перекатываясь, понеслось над болотом.
Это Галушкин и Маркин не сдержали своей радости. На их голоса к костру снова выскочило несколько всадников.
— Пашка, огонь!
Дружный треск партизанских автоматов сдул карателей с полянки. Не выходя больше к костру, они открыли огонь.
Освободившись от проводника, овчарки рванулись в болото. Зло рыча и повизгивая, псы неслись по кочкам.
— Глянь-ка, Паша, как звери чешут! — указал рукой Галушкин.
— А почему они рядом?
— Да они ж спаренные. Немец не успел снять с них ремни.
— Правильно... Да-а, Боря, видать, много мы запаху на болоте оставили. Смотри, они точно по нашему следу идут, — сказал Маркин.
Галушкин серьезно глянул на друга.
— Это тебе не фрицы. Овчарок криком не испугаешь. Надо не выпустить их на берег, а то они нам быстро штаны спустят.
Прыгнув с последней кочки, овчарки поплыли. Но скоро потеряли след, заскулили, завертелись на месте. Одна стала отставать. Видно было, как ремень, спаривавший собак, натянулся. Задняя еле-еле держалась на поверхности воды. Вот она окунулась с головой, а вскоре вовсе перестала подавать признаки жизни и потащилась на буксире. Наверно, ее задело взрывом и она двигалась еще несколько минут в горячке. Второй пес, почуяв опасность, сильными прыжками рвался к берегу. Но ему мешала мертвая собака. Рывки становились все слабее и слабее. Выбившись из сил, вторая овчарка замерла, и обе они вскоре исчезли в болоте.
Партизаны переглянулись, облегченно вздохнули. У покинутой стоянки каратели больше не появлялись. Затихли вдали их выстрелы. Разметанный взрывами костер погас, и только облачко черного дыма от взорвавшегося тола еще стлалось над болотом. Галушкин улыбнулся, смахнул пот со лба, спросил:
— Ну как, Пашка, кажется, все?
Маркин кивнул, потом пристально посмотрел на свои босые ноги, принялся молча натягивать сапоги.
Оторвавшись от противника, Галушкин повеселел. Он стал шутить, смеяться, а Маркин мрачно пыхтел, топал ногой, ему было не до шуток. Наконец, натянув сапоги, он облегченно вздохнул.
— Теперь, кажется, все в порядке... Лаврентьич, откуда они такие берутся?
— Кто? Сапоги?
— Да нет, я про старика.
— A-а. Видать, осколок от разгромленной российской империи. Или какой-нибудь затаившийся кулачище.
— А вел себя, как дед мороз. Гад!
— Ничего. Мы еще с ним увидимся!
— Не мешало бы посмотреть ему в глаза, когда он снова окажется перед нами.
Галушкин ничего не сказал, только кивнул.
— А промокли мы с тобой, Паша, как всегда, по самые уши. Ну ладно, пошли. Обсохнем по дороге.
XI
Галушкин внимательно рассматривал карту-пятиверстку. Правда, это была уже не карта в полном смысле слова, а то, что от нее осталось после того, как она несколько раз побывала в воде и расползлась по сгибам. Многие надписи бесследно исчезли. Борис старался разобраться в обрывках карты, чтобы привязать к местности собранные им по пути следования свежие данные об объектах противника.
Пока Галушкин работал с картой и дневником, ребята отдыхали, перебрасывались шутками...
— Эй вы, голодранцы... Чего расшумелись? — спросил Галушкин.
Ребята прекратили борьбу, встали и подошли к Борису.
— Ну что, Лаврентьич, будем храпеть? — спросил Щербаков, потирая глаза. — Алеша Попович уже дрыхнет.
— Спать будем позже, а сейчас потренируемся. Посмотрим, как вы, лесные бродяги, умеете строить переправу. Так ли, как языком чесать? Давай-ка, Паша, приступай.
— Какую переправу? — поднял растрепанную голову Правдин.
— Ночью будем форсировать Березину, — сказал Маркин.
— И ты, Пашка, такой речушки испугался? Или шутишь?
— Остынь, герой, — заметил Галушкин. — Наполеон не таким воякой был, как ты, и то от Березины с мокрыми штанами удрал.
— Так то ж Наполеон, а Виктор не любит штаны мочить. Помню, еще в детстве он всегда снимал их на ночь, — сказал Щербаков.
Ребята засмеялись. Правдин, не найдя сразу достойного ответа, пожал плечами, принялся приглаживать волосы. Щербаков подошел к Андрееву. Тот, сунув лицо в траву, крепко спал. Андрееву разрешалось отдыхать сразу, как только останавливались на дневку. От охраны стоянки он тоже был освобожден.
— Эй, привилегированная личность, вставай, а то все царство небесное проспишь! — сказал Щербаков и бесцеремонно потянул Андреева за ногу.
Андреев проснулся, перевернулся на спину, потер глаза, вопросительно посмотрел на ребят, зевнул, снова потер глаза и, наконец, сказал, глянув на Щербакова:
— Ну, чего ты порядок нарушаешь?
— Ха! Смотри, какой блюститель отыскался! Давай-ка сюда поближе.
— Зачем я тебе потребовался?
— Да не мне. Сейчас Пашка будет мозги нам начинять.
— Внимание! — сказал Маркин.
Он расстелил плащ-палатку на траве, разделся. Одежду и снаряжение, кроме автомата, уложил горкой на плащ-палатку, углы которой соединил и крепко связал поясным ремнем. Получился большой тугой узел.
— Вот и все, мальчики, видели? Представьте, что это сооружение не тонет и свободно удерживает на воде человека, если он не забудет болтать задними конечностями. Сами видите — ничего сложного. Я думаю, что при вашем образовании вам будет нетрудно соорудить такой понтон.
Ребята молчали. Павел стал развязывать узел.
— Э-э-й, постой, Пашка, постой, — задержал его руку Щербаков. — Разреши-ка еще разок взглянуть на твое произведение.
— Ладно тебе! Вот свяжете свои — тогда и любуйтесь. А сейчас — разостлать плащ-палатки! — скомандовал Маркин, стуча зубами, и принялся быстро одеваться.
Но ребята не торопились.
— Чего вы возитесь? Раздеться и делать то, что делал я. Ясно?
Они нехотя повиновались. Но хороших узлов не получалось: то узел был рыхлым, то с углов плащ-палатки соскальзывал ремень.
— Я искренне сожалею, друзья мои, но ничем помочь вам не могу. Главное в этом деле — не торопиться, — поучал их Маркин.
На посиневших лицах ребят улыбки постепенно сменялись гримасами нетерпения, на голых телах все больше и больше появлялось красных мазков от раздавленных комаров. Но Маркин словно ничего этого не замечал. Заложив руки за спину, он ходил взад и вперед, говорил:
— Безукоризненное изготовление узла-понтона, дорогие юноши, достигается путем последовательного и тщательного выполнения всех операций с начала и до завершения полного цикла. Итак, работать будем по методу — от частного к целому, и наоборот. Однако, — тут он сделал паузу и, зачесывая растопыренной пятерней волосы, голосом заправского лектора продолжал: — Сейчас я продемонстрирую это на одном экземпляре. Вот вы, молодой человек, — небрежный жест в сторону Андреева, — да, да, конечно вы. Возьмите-ка, пожалуйста, свой узелок. Вот так, не стесняйтесь. Станьте поближе, чтобы всей аудитории было видно. Кстати, я должен заметить, молодой человек, что выражение вашего лица совсем не соответствует данной ситуации. Что с вами?
— Что?! — вдруг забасил Андреев и угрожающе замахал руками. Он еще не пришел в себя от сна, его покачивало из стороны в сторону.
— Да, да, дорогой мой, — продолжал Маркин. — Что с вами?
— Иди ты...
— Милые юноши, я не ослышался? Он, кажется, возражает?
— Да брось, Пашка, к черту!
— Это что же получается, товарищи? Бунт? — сказал Маркин, отступая от Андреева подальше.
Рассвирепевший Андреев схватил узел и швырнул его в Маркина. Тот увернулся.
— Спокойно, мальчик, спокойно, не шалить. Надо уважать старших. Да и движения такого я вам, кажется, не показывал, — урезонивал Маркин обидевшегося ученика. — Этот случай мы разберем отдельно, а сейчас приступим с самого начала.
Тем временем Галушкин вбил четыре кола, привязал к ним сверху жерди, набросал на жерди лапчатых ветвей. Под навесом стал разводить костер, не обращая внимания на ребят. Раненый, укутанный полушубком, изредка открывал глаза, поглядывал на них. Что-то похожее на улыбку кривило его губы. Четверо голых партизан, ворча, снова и снова вязали узлы. Наконец Маркин сказал:
— Ну вот, теперь совсем дело другое. Отлично! Видите, что значит быть внимательным. Вольно! Можно отдохнуть.
Посиневшие партизаны бросились развязывать узлы.
— Отставить! Опять спешка. Поймите — это же только полуфабрикат. Неужели вы думаете, что узлы потребуются для переправы ваших собственных персон? Ошибаетесь, друзья мои. Узлы нужны для постройки плота. Я понимаю, что вашим изнеженным телам непривычны резкие скачки температуры. Но, к сожалению, дорогие мальчики, ничем помочь не могу. Закалка, то есть умение организма противостоять холоду, или, как можно выразиться, температурный иммунитет, приходит с ежедневной тренировкой, — говорил Маркин, расхаживая перед строем посиневших ребят, — Чтобы не быть голословным, я расскажу вам интересный случай из моей практики...
Но он не успел начать. Пошептавшись, ребята вдруг бросились на него, свалили и стали раздевать. Возясь, нагрелись и, довольные, выстроились перед Маркиным.
— Мы вас слушаем, товарищ лектор, — с улыбкой обратился к нему Правдин.
— Да. Теперь можно и о закалке, — поддержали его другие.
Оставшись в одних трусах, Маркин словно потерял дар речи. Поеживаясь, он сказал:
— Ну что ж, можно и покороче. Я ж для вашей пользы. Эх вы, варвары!
Четыре двухметровых шеста связали квадратом. По углам прикрепили по узлу. Получился легкий и устойчивый плот. На нем укрепили носилки с раненым. Галушкин проверил прочность плота и только после этого разрешил отдыхать.
XII
В вечерние сумерки партизаны увидели залитую пойму Березины: от весенних вод река выплеснулась из берегов, залила часть луга и шумела в кустарнике. Березина стала в два-три раза шире, чем была в марте, когда переправлялись через нее всем отрядом.
Пока работали, стемнело. Яркие звезды мигали на гладкой поверхности воды. Первым в воду вошел Маркин. Он прикусил губу, чтобы не вскрикнуть от плотных объятий ледяной воды. За ним с узлом на голове двинулся Щербаков. Залитый водой отлогий берег опускался постепенно. Вода напирала, она была не такой спокойной, как казалось с первого взгляда. Вдруг Маркин вскрикнул и скрылся под водой. Щербаков схватил его за волосы.
— Ты куда?.. Не торопись пузыри пускать.
— Тут обрыв!
А ты плыви.
— Что за шум? Вперед! — послышался строгий голос Галушкина.
Галушкин склонился к реке и, напряженно прислушиваясь к плеску воды, глядел вниз по реке, куда унесло Маркина и Щербакова. Он начинал беспокоиться.
Минут через пятнадцать послышался условный свист. Это ребята сигналили с того берега: все в порядке.
— Приготовиться к переправе! — тихо скомандовал Галушкин.
Партизаны взяли плот с укрепленными на нем носилками. Осторожно вошли в реку, опустили плот на воду. Плот легко удерживал на воде носилки с раненым.
— Порядок. Вперед!
Подталкиваемый тремя парами сильных рук, плот двинулся поперек реки. Но скоро его подхватило и понесло. Пловцы упорно боролись с течением. Галушкин бежал по берегу, пока плот не скрылся в тени высокого противоположного берега. Оглядевшись, Борис шагнул к воде, намереваясь последовать за плотом. Но тут он скорее почувствовал, чем услышал какой-то приглушенный гул. С каждой секундой гул слышался отчетливее. Тревожно забилось сердце.
Два длинных луча вдруг пронзили темноту, осветили верхушки деревьев, потом опустились ниже и ударили Галушкину в глаза. Он невольно присел.
Вскоре стало видно, как огромный грузовик, переваливаясь через бугор, шел по лугу к реке. За ним показалась вторая машина, затем третья. Вражеская автоколонна с зазывающим гулом приближалась к Березине. Галушкин быстро развязал узел, достал запасные диски. «Если гитлеровцы приблизятся к берегу, — думал он, — они могут обнаружить ребят».
Автоколонну с ревом обогнал мотоцикл. Он остановился на берегу реки. Из коляски вышел немец, включил фонарь. Тонкий луч света заметался у самой воды. «Сейчас он увидит ребят!» Галушкин поднял автомат. Левее мотоцикла к реке подходила передняя машина автоколонны. Свет от фар скользнул по воде. Борису показалось, что он увидел белые фигуры ребят, они жались к берегу. Вот-вот их увидят и враги. Галушкин прицелился. Треск его автомата на секунду заглушил шум грузовиков. Нить трассирующих пуль пологой дугой повисла над рекой. Звякнуло разбитое стекло... Передняя машина, словно подстегнутый плетью конь, рванулась вперед. Черной громадиной она на секунду выступила на светлом фоне неба. Лучи фар уперлись в воду. В следующее мгновение грузовик с плеском и грохотом железных бочек, полетевших из кузова, исчез с глаз партизана. Тревожные крики врагов радостью отозвались в его сердце. Дав еще короткую очередь, он отбежал вверх по реке, затаился. Второй грузовик остановился недалеко от берега. Из кузова выпрыгнули несколько солдат. Размахивая руками, они двинулись к реке, видимо еще не догадываясь, что случилось с первой машиной. Галушкин снова открыл огонь. Немцы залегли, пули засвистели над головой Галушкина.
Борис отходил против течения, стараясь увлечь немцев за собой. Уйдя от места переправы метров на двести, он прекратил огонь. Враги за ним не пошли. Их стрельба постепенно стихала. Загудели моторы. Не включая света, грузовики развернулись и пошли прочь от Березины.
Галушкин вернулся к месту переправы, свистнул. С того берега ответили. «Живы!» Он вошел в воду и быстро поплыл, толкая перед собой узел.
Подплывая к берегу, Галушкин увидел под кручей пять белевших фигур.
Ребята радостно загомонили, увидев своего командира.
— Ой, Лаврентьич, тут такое было, что трудно рассказать, — кинулся к нему Правдин.
— А чего это вы голяком мерзнете?
— Мерзнете? Что ты, Лаврентьич, нам тут было так жарко, что до сих пор льет ручьем! — продолжал Правдин.
— Да-а, если бы не Пашкина тренировка, то чихать бы нам сейчас во все ноздри, как цыплятам, — сказал Щербаков. — Слышь, Пашка, верно говорю?
— Конечно! Ишь, молокососы, дошло-таки, — послышался дребезжащий голос Маркина.
— Ты, Пашка, помолчи лучше, а то язык откусишь, а он тебе как научному работнику еще пригодится, — поддел Маркина Щербаков.
— Спасибо за совет, учту... Лаврентьич, чего это они так свободно разгуливают? Даже свет не маскируют, газуют как дома!
— Да, Паша, ситуация действительно была, черт бы ее побрал. А шляются, наверно, потому, что тут еще мало партизан. А может, заблудились. Ну ладно, ребята, надо уходить, а то еще одумаются и возвратятся, — Галушкин склонился над носилками. — Коля, ты жив?
— Жив, Лаврентьич.
Руки раненого белели на плащ-палатке. Борис увидел пистолет.
— Николай? Ты что, не сражаться ли приготовился?
— Думал, что и мне придется, — голос раненого дрогнул.
— Прячь оружие, Коля, — он положил большую руку на его горячий лоб. — Не надо волноваться. Все будет хорошо.
— Спасибо, Лаврентьич, если буду жить...