— Уговорил-таки девушку Левон. Взяла она несколько бумажек, или, как они называют, купюр, и передала их Левону. Тот сунул деньги в карман и исчез.
Ходит по богатым хоромам Марыся ни жива ни мертва. Услышит голос хозяина и дрожит как осиновый лист.
Проходит день, второй. Все спокойно. Левон подбадривает Марысю:
«Деньги надежно спрятаны. Даже если и схватится — где доказательства? Отпирайся — не брала, и все. Ты из дома не выходила. Даст бог, не спохватится».
Купец, однако, спохватился. Сумму Марыся взяла изрядную. Позвал горничную.
«Ты не брала из стола деньги?» — спросил строго.
«Нет», — опустила стыдливо глаза девушка.
«Врешь, вижу, брала».
Ясно же, если человек честный, видом себя выдаст. Что оставалось делать Марысе? Плакать. Стыдно все же было, совесть мучила. Но не признавалась.
Вызвали следователя из полиции.
«Напрасно, девушка, отпираешься, — угрожал тот. — Никто, кроме тебя, в доме не мог взять деньги. Вернешь деньги, хозяин простит тебя и еще вознаградит».
Марыся не признавалась. Тяжело ей было и стыдно. Ведь украла же.
— А купцу-обдирале было не стыдно? — возмутился плотогон. — Не мозолем же заработал эти деньги. Да, грабеж для богачей был в то время узаконен.
— Так-то оно так, — согласился крестьянин. — Сдирать три шкуры с покупателя, брать проценты за товар, взятый в кредит, да еще подсунуть ему гнилой товар — это не считалось грабежом, а взять награбленные деньги бедному человеку — это уже преступление.
Допрашивали и Левона. Но напрасно.
«Ничего, — успокоил купца следователь. — Они такие деньги нигде не разменяют, а сунутся в банк — тут им и тюрьма».
Не добившись ничего, купец уволил горничную и кучера. Полиция установила за ними негласную слежку.
Привел Левон Марысю в свою бедную хату. Начали они жить. Денег больше тысячи, а есть нечего. Да и староста время от времени будто о здоровье справиться заходит, а сам смотрит, что едят, на чем сидят, не пахнет ли лишним рублем. Левон попытался разменять одну бумажку. Попросил одного знакомого — разменяй в банке, а я тебе за это заплачу. Тот смекнул — дело нечисто, взял бумажку, пошел. Подходил ли он к кассе, нет ли — неизвестно. Может, только на лестнице покрутился. Видит Левон, бежит тот человек, будто за ним волки гонятся. «Беги!» — крикнул. Левон в одну сторону, человек в другую, и пропала та бумажка.
— Эх, деревня, — вздохнул Семка. — Мне б такие деньги. Погулял бы.
— Ну, Левон не о гульбе, а о жизни думал, — ответил наставительно Язэп Иванович. — Спрятал он те деньги, чтоб и жена не знала где. Так как Марыся уже уговаривала Левона отнести их и вернуть хозяину. А тут ребенок родился. Кидается Левон туда-сюда, чтоб заработать копейку. Никто не берет на работу. Полиция предупредила частников, чтоб не брали такого-то. Ну хоть милостыню иди просить. Только и жил тем, кому покосит, кому помолотит, дрова поколет.
Зашел как-то староста в хату Левона с урядником. Сели, начали разговаривать с хозяйкой.
«Чайком бы, Марыся, угостила пана урядника», — сказал староста, показывая на самовар, который, покрывшийся паутиной, стоял за печью. Чай сами хозяева никогда не пили. Вот так и стоял без дела, как память о родителях Левона.
«Пожалуйста», — захлопотала Марыся. Стерла пыль с самовара, налила воды. Всыпала горячих угольев из печи в трубу самовара.
А непрошеным гостям не до чая. Им это просто зацепка. Посидеть, оглядеться. Когда женщина выйдет за водой, можно и под кровать, и в шкаф заглянуть.
Напоила Марыся урядника и старосту чаем, ушли они, не заметив в хате ничего подозрительного. А вечером пришел усталый Левон. Увидел на столе самовар, и ноги подкосились.
«Что ты наделала, Марыся? В трубе самовара были деньги. С дымом все и ушло».
Крестьянин кончил рассказ. Утих тем временем и дождь за окном. Сквозь тучки пробивалось солнце.
— Живы еще Левон и Марыся? — поинтересовался Лешка.
— Живы. После революции земли им дали, леса на хату. Хозяином стал Левон. Он сам обо всем этом и рассказывал. Откуда б я знал, что с ним случилось. Сына Советская власть выучила.
— Зачем же он тогда украл деньги? — язвительно спросил Семка.
— Кто его знает? Жизнь такая была. Теперь же вот живет как человек.
— Э, и тогда и теперь: не украдешь — не проживешь, — сказал Семка. Он потянулся за папиросами, но, взглянув на плотогона, не закурил.
— У кого это ты украдешь? — спросил плотогон, недовольно посмотрев на Семку. — Купцов-живодеров больше нет. Трудовой человек сегодня хозяин на своей земле. Как же он может сам себя обкрадывать?
— Да я не про себя, а вообще, — струсил Семка и, схватив костыли, запрыгал в сад.
Тимка далеко не убежал. Двое переодетых в штатскую одежду милиционеров, те двое, которых однажды заметил Юрка, скрутили ему руки назад и связали. Со связанными руками и наганом в кармане и привели его, когда стемнело, в уголовный розыск. Там у него отняли оружие и развязали руки.
Получилось не так, как рассчитывали милиционеры, следя за Тимкой. Листрат помешал арестовать его в момент, когда тот стал бы брать из тайника наган. А отпустить бандита с оружием было уже опасно.
Листрат нашел наган совершенно случайно. Сначала он увидел гнездо и полез за ним на дерево. Сорвался и упал. Поднимаясь, заметил под пнем краешек платка, вымытый дождем. Потянул и вытащил что-то тяжелое. Развернул — наган. Обрадовался. А тут птенцы из разоренного гнезда прыгают. Ну как не выстрелить.
Допрашивал Тимку сам начальник уголовного розыска — Свиридов. Наган Тимки лежал на столе.
По дороге в милицию Тимка придумал версию, откуда он взял наган. Придумать ее было нетрудно. Мальчишки нашли наган, начали стрелять из него, а он отнял у них оружие. Зачем оно мальчишкам, еще перестреляются.
Свиридов, однако, начал свой допрос не с вопроса, а с обвинения и этим перепутал все карты.
— Из этого нагана вы стреляли в инспектора уголовного розыска Вишнякова возле моста на Смоленском шоссе.
— Кто вам сказал? — растерялся Тимка.
— Тот, кто с вами был вместе, — Семка Бондарь. И спрятали вы с ним этот наган в ту ночь в яре.
Тимка совсем растерялся. Откуда он мог догадаться, что его разговор с Семкой ночью мог кто-то подслушать. В яру в это время, кроме бандитов, никто не ходит. Он решил, что Семка арестован и выдал его. А его друг в это время еще лежал в больнице.
— Сыбака он, — не выдержал Тимка.
Это было почти признанием вины. Начальник имел в запасе еще несколько убедительных фактов, чтоб окончательно сломить Тимку. Но теперь он решил дать ему какую-то надежду на смягчение вины и узнать от него то, что неизвестно было пока что уголовному розыску. Когда бандиты совершат нападение на дом Леванцевича?
— Инспектор только ранен, — сказал он. — Это ваше счастье. Если вы признаетесь во всем — вам будет лучше.
— Хорошо, я скажу…
И снова неожиданный вопрос начальника.
— Когда будут использованы поддельные ключи к кабинету доктора Леванцевича? Только точно.
— Сыбака, и это выдал…
Медсестра привела Лешку в приемный покой.
— Вот твоя одежда, переодевайся, — и сама отошла в сторону.
Лешка снял пижаму и уже хотел надеть свою одежду, как увидел, что это не его.
— Тетя Фруза, это не моя.
Лешка хорошо знал свои кортовые штаны, такую же рубашку, на которой засохли кровяные пятна, а ему принесли все новое и к тому же еще сандалии и носки, которых у Лешки вообще никогда не было.
— Твою одежду отдали родителям, а новую тебе принесли пионеры. Одевайся.
Лешка оделся. Все сидело на нем хорошо, будто с него снимали мерку перед тем, как сшить костюм. А кстати, вспомнил Лешка, ведь и снимали. Он теперь понял, почему однажды Юрка мерил, чьи ступни ног больше, а потом насколько он выше Лешки. Юрка все это сделал, тут нечего и гадать.
Сестра оглядела мальчика.
— Лешенька, какой ты красивый стал! — Она обняла мальчика и поцеловала в лоб. — Ну, иди, сынок, домой, только больше не падай с обрыва.
— Спасибо, тетя Фруза. Не буду.
— А знаешь, — понизила голос сестра, — перед тобой Семка тут переодевался. Его тоже выписали. Но выписали из одного казенного дома, а попал в другой.
— Как это?
— Арестовали его. Не знаю, что он натворил. Видно, не зря взяли. Да смотри, хоть и провинился, а ждали, пока вылечится.
На крыльце больницы к Лешке кто-то подбежал сзади и закрыл руками Лешкины глаза.
— Ну конечно, Юрка, — сказал Лешка.
В ответ послышался сдержанный смех. Лешка догадался: Тамара. Только как-то стыдно было назвать ее имя. А вдруг ошибся? Будет неприятно.
— Не отгадал, — засмеялась Тамара и отпустила руки.
С ней был и Юра. Оба они радостно поздравили Лешку с выздоровлением.
— А моего папу вчера мама тоже привезла из больницы. Дома лежит, — сообщил Юра. На Юрином лице рубец — след Листратовых ногтей. — А наган исчез. Сколько потом искали уже все вместе. И Листрат с нами искал, почувствовал, видно, свою вину, или самому интересно было, куда делся наган. Как сквозь землю провалился! — удивлялся Юрка.
Юрка несколько дней не выходил из дому. Неловко было ходить исцарапанному по улице, и все думал, как поступить: сказать обо всем Лешке или нет. И решил его успокоить:
— Папа говорит, что наган больше искать не надо.
Немного обидно было, столько искали, и напрасно. А Листрат не искал да нашел. И стал убивать этих беспомощных птенцов. Какой все же жестокий этот Листрат. Но потом, поразмыслив, Юрка снял с парня некоторую часть вины. Ведь Листрат рос среди таких бездушных людей, и Юрка уже думал, как бы повлиять на него, помочь стать на правильный путь.
Размахивая нотной папкой, Тамара сказала:
— А я купила сборник пионерских песен с нотами. Мелодии такие красивые. Ты умеешь, Юра, читать ноты? Нет? И ты, Леша, тоже? Приходите, я научу вас. Это вовсе не трудно. О, я вам сброшу веревку из беседки, хорошо?
— Хорошо, только не сегодня, — сказал Лешка. Ему было немного завидно, что Тамара больше разговаривает с Юрой.
Около витрины кино они остановились, стали ее рассматривать. На снимках известный американский актер Гарри Пиль куда-то бежал с пистолетом в руке, прыгал с небоскреба, обнимал чудесную Мери Пикфорд.
И тут же внизу большими буквами: «Детям до 16 лет…»
— Запрещено, — сделала лукавую гримаску Тамара. — Как что интересное, так детям запрещено.
Пошли дальше. Юрка рассказывал, как ему однажды удалось попасть на такой фильм.
— Шли группой красноармейцы. Один из них и говорит: «Прячься под шинель». И провели. Им смешно…
— Ой, мальчики, — спохватилась Тамара, взглянув на часы на ратуше. — Меня тетя Зина ждет. Я еще не выполнила ее поручение. Так приходите, Леша, Юра, — и, махнув кудрявой головкой, побежала. И то, что она назвала Лешку первым, приятно кольнуло его сердце.
У Юрки тоже было поручение от мамы. Они остановились на углу Замковой и Гоголевской. Отсюда хорошо была видна площадь Свободы. На ней часто демонстрировались художественные фильмы. В такие вечера сюда собиралось много народу. Площадь украшал Дворец труда, старинная церковь и вид на ратушу, построенную еще в 1775 году.
— Юра, салют!
Красивый парень с комсомольским значком на рабочей блузе поздоровался по-пионерски. Юрка ответил таким же приветствием.
— Что нового?
— Вот, Дмитрий Сергеевич, Леша выписался из больницы.
— А-а, вот он какой…
Касьянов оглядел Лешку с ног до головы и убедился, что пионеры хорошо выполнили решение совета отряда.
— Где ты живешь? — спросил он Лешку.
— На Задулинской.
Лешке с самого начала лицо Касьянова показалось знакомым, а теперь мальчик вспомнил: «Это же он вместе с девушкой учил нас петь «Интернационал», да дудинская шпана помешала…»
— Есть теперь на вашей Задулинской пионеры?
— Нет, Дмитрий Сергеевич, — ответил Юра.
— Значит, он будет первым, — весело сказал Дмитрий Сергеевич, показав на Лешку. — Это же честь быть первым. Хотя таким порой и достается… Кто твой отец?
— Работал на «Металлисте». Но там…
— Знаю. Наш рабочий. Я тоже с «Металлиста». Значит, без работы?
— Кирпич возил. А теперь легковым извозчиком.
О первом выезде отца на дрожках рассказал Лешке Янка. Какая это была радость для детей. Они были первыми пассажирами. Отец усадил их в пролетку и вез до самой площади.
— Скоро пустим завод на полную мощность. Вернем всех старых рабочих и новых наберем. А там… Пятилетка. Большой план. Всем будет работа.
Дмитрий Сергеевич обнял хлопцев и прижал к себе.
— Ну, мне на собрание. Салют!
Но прежде чем поднять по-пионерски руку, сказал Юрке:
— Ты обязательно приведи Лешу на пионерский слет, — и ушел.
— Это вожатый нашего отряда, Касьянов, — пояснил Юра. — Токарь по металлу. Мы очень любим его.
Не хотелось расставаться.
— Завтра я приду к тебе в яр, — сказал Юра.
— Хорошо, я буду пасти там корову, — ответил Лешка. — Пусть Янка отдохнет. Если не позовут на работу.
Улица Гоголя, по которой шел Лешка, сначала круто спускалась вниз, а потом до самой Покровской церкви подымалась в гору. Старые липы по сторонам придавали ей вид аллеи. Только женская тюрьма рядом с церковью на самой горе портила впечатление.
С улицы Гоголя Лешка свернул на Покровскую. Вышел на Сенную площадь — место футбольных игр и ярмарок. А дальше начиналась Задулинская улица, с садами, кладбищем и последним домом под номером тридцать над самым яром.
По дому Лешка соскучился и чем ближе подходил к нему, тем больше ускорял шаг. Только у самых ворот, когда взялся за щеколду калитки, постоял, прислушался, прежде чем открыть. Во дворе было тихо. Даже Зиська не залаяла.
Под навесом стояли дрожки с поднятыми вверх оглоблями, возле них что-то мастерил отец.
На крыльце появилась мать.
— Антось, ты пойдешь наконец обедать? — крикнула она отцу и вдруг хлопнула ладонями: — Леша, сынок ты мой!
Из-под навеса вышел отец.
— Гляди, одели-то его как. Все новое, — дивился он. Услышав голос старшего брата, из дому выбежали малыши: Алесь, Алик, Катя. Даже Зиська прибежала и ласково начала обнюхивать Лешку. Только Янка оставался за столом, уписывая крупеник. Он проголодался, бегая по яру за Маргаритой, и от миски его нельзя было оторвать даже за уши.
Отец сразу же повел старшего сына под навес, где стояли дрожки. Обитые кожей и покрашенные, они выглядели красиво. Лешка вспомнил, как отец привез во двор какой-то лом. Неужели из того хлама можно было сделать дрожки?!
— У него только одно в голове: колеса, шины, — послышался голос матери. — А зачем это тебе? Еще придут ночью бандиты, запрягут Пестрого и поедут. И спасибо не скажут.
Антона эти слова немного остудили. Жена была отчасти права. Он вспомнил про дырки в сарае, которые совсем недавно заколотил досками.
И вдруг Лешка сказал такое, что у отца даже глаза засветились.
— А я слышал про завод, тата…
— Ты, может, и пионером стал? — спросила мать.
— Нет, еще не стал. Но буду, если примут. Родители заметили, что их сын за месяц, проведенный в больнице, заметно повзрослел.
Распростившись с Лешей, Юра зашел в аптеку, взял лекарство и побежал домой. На лестнице встретил Марию Александровну.
— Ты куда, мама?
— На Замковую. Я скоро вернусь. Хочу для папы подобрать в библиотеке интересную книжку. Не лежится ему.
— А я лекарство несу…
— Папа, кажется, заснул, так ты тихонько. Пускай поспит.
Юра на цыпочках вошел в квартиру. Не успел раздеться, как из комнаты послышался голос отца:
— Мария?
— Это я, папа.
— Юра. Ну как Леша?
— Выписали его. Пошел домой. В новом костюме, довольный.
— А я вот тут с оппозицией сражаюсь, — показал Рыгор Иванович на брошюры и газеты. Они лежали на тумбочке, рядом с бутылочками от лекарств, на одеяле и даже на полу.
— Какой оппозицией?
— Сейчас с «новой». Но песенка у них старая. Они против индустриализации страны. Не хотят, чтобы у нас были свои заводы и фабрики.