— Дядя Осип, идите скорее пособлять с сеном. Скоро буря будет.
Кузнец посмотрел на небо и сказал спокойным голосом:
— Тоже выдумал! Какая там буря! На небе, почитай, ни облачка.
— Верное слово, сам Анатолий Веденеевич говорил!
— А он откуда знает?
— Он по стрелке. Стрелка совсем вниз упала, «бурю» показывает.
— Вот оно что! Машинка-то, пожалуй, не соврет… Ну-ка, ребята! — обратился кузнец к подручным, снимая с себя фартук. — Ложи струменты по местам — в луга пойдем.
Из кузницы Егорка побежал на птицеферму. Он не стал забегать во двор фермы. Там расхаживали важные белые петухи с высокими красными гребешками и большими красными бородами, белые, с такими же красными гребнями, курицы и копошились маленькие цыплята. Опасно было заходить туда с Бобиком: глупый щенок мог кинуться на птиц. Егорка просто передал заведующей птицефермой тете Даше наказ председателя. Она сейчас же собрала всех своих работниц.
Грузовик, на котором работал брат, стоял у скотного двора. Брат Геша лежал под ним и что-то чинил. Егорка подбежал к машине, сел рядом с ней на корточки и возбужденно сообщил брату:
— Геша! Председатель сказал: сейчас буря будет. Велел всем бежать пособлять с сеном.
— Буря? — удивился Геша. — Плохо наше дело! Сейчас кончу.
Еще немножко постучав инструментами, он вылез из-под машины, отряхнулся и бросил инструменты под сиденье в кабине.
— Садись — прокачу! — предложил он брату, заводя мотор.
Егорке стоило большого усилия отказаться от такого соблазна. Но ведь он еще не сказал конюху… Геша залез в кабину, дал гудок и покатил по дороге под гору.
Егорка долго смотрел, как вьется за машиной пыль. Наконец его внимание привлек Бобик. Он громко лаял на лошадей.
Больше десятка их собралось в тень под широкий навес у конюшни: они прятались там от палящего солнца. Сами стояли неподвижно и только лениво потряхивали гривами и отмахивались хвостами от мух.
Около лошадей хлопотал высокий старик. Это и был колхозный конюх дед Савелий. Он осматривал, нет ли царапин на шеях и холках лошадей.
— Цыц, Бобик! — подходя, крикнул на щенка Егорка. — Дедушка Савелий, председатель наказал всех коней в поле гнать.
— Что так? — удивился старик, с сомнением глядя на чистое небо. — Неужто дождя скоро ждет?
— Ой, дедушка, ливень будет! Я сам видел в правлении, как стрелка на машинке аж под самую «бурю» прыгнула, — приврал Егорка.
— Ах ты, напасть какая! Посиди, сынок, минутку, сейчас справлюсь. Только домой загляну — старухе сказать.
— А на лошади дашь проехать? — поспешил спросить Егорка.
— Да уж как же, сынок! Вместе с тобой и поедем.
Удивительно был счастливый этот день для Егорки: разные удовольствия так на него и сыпались. Дед ушел, а Егорка подозвал к себе Бобика, усадил его рядом с собой на землю в тени от крыши конюшни. Бобик набегался и очень устал. Он с удовольствием растянулся в холодке и начал сладко, аппетитно позевывать. При этом он жмурил глаза, раскрывал рот до ушей и высовывал розовой стружкой язык. Глядя на своего дружка, и Егорка стал позевывать. Потом потянулся. Потом положил голову на теплое розовое брюшко Бобика…
Дед Савелий вернулся к лошадям очень скоро. Егорка крепко спал, слегка похрапывая.
— Сморило паренька, — улыбаясь, сказал дед. — Ишь ведь какая жарынь-то! Не стану его будить — замаялся, пусть отдохнет.
Дед пошел к лошадям, взгромоздился верхом на одну из них и погнал остальных перед собой с горки.
Как раз в это время появились первые признаки приближающегося ненастья. Несколько маленьких белых облачков, с утра неподвижно стоявших высоко в небе, незаметно растаяли. Солнце немилосердно жгло. Воздух стал тяжелым, в нем глохли все звуки. Замолкли кузнечики в траве. Низко над землей пролетели несколько ласточек и неизвестно где потерялись.
Курицы не клевали зерен, только тщательно смазывали свои перья жирком из копчика. Ворона, прилетевшая на скотный двор, уселась на плетень, раскрыла клюв, да так и осталась сидеть, сонно прикрыв веки.
От стены конюшни доносилось тихое похрапыванье Егорки.
Солнце медленно спускалось по небу. Ясная даль затуманилась, и вдали над озером обозначилась темная туча. Она стала медленно расти; похоже было, что кто-то за два конца поднимает над горизонтом одеяло. Чем выше вставала туча, тем ярче, ослепительнее сверкало солнце. Еще немного спустившись вниз, оно отодвинуло тень от конюшни и осветило веснушчатые щеки и нос Егорки. Егорка почувствовал его сквозь закрытые веки.
В эту минуту ему приснилось, что трактористы решительно отказались идти в луга и, сердито крича, направили прямо в глаза Егорки яркий свет фар. Будто была ночь, и резкий свет ломил Егорке глаза, как студеная вода родника ломит зубы. Будто он побежал от трактористов в деревню, но и здесь никто не хотел идти помогать убирать сено, все прятались от Егорки по избам и направляли ему в глаза ослепительный свет из окошек.
Наконец Егорка проснулся и сел. Он очень удивился, увидев себя перед стеной конюшни, и сразу вспомнил, как он сюда попал.
Против него сидел Бобик, умильно смотрел на него и вилял хвостом. Егорка встал, размялся, но и тут еще не сразу сообразил, как было дело. Самое худшее, что он теперь не мог вспомнить, исполнил ли он наказ председателя до своего сна или только трактористов послал в луга, пришел сюда, да так и свалился.
Но тут он заметил на небе тучу и увидел, что под навесом нет ни одной лошади.
С высокой крыши колхозного клуба громкоговоритель что-то хрипло кричал простуженным голосом.
Тут Егорка понял вдруг, что он проспал долго, и ужасно рассердился на Бобика.
— Это ты меня заснул! — крикнул он, кинувшись к щенку. — Зевака несчастный!
Хотел со зла поддать щенку ногой, но Бобик увернулся. Егорка полетел на землю и больно расшиб себе коленку. От обиды и боли нижняя губа Егорки задрожала, подбородок задергался и из глаз хлынули слезы. Егорка заревел, да так, со слезами, и побежал по дороге в луга.
А деревня как вымерла, и не было в ней ни одного человека, чтобы расспросить Егорку, что у него за горе, и утешить его.
Добежав до горки, откуда открывался широкий вид на луга, Егорка остановился и с удивлением протер кулаками глаза.
Луга уже не напоминали издали кочковатого болота. Частые кочки-копёшки исчезли с них, взамен их выросли большие редкие скирды — зароды.
Одна — последняя скирда — еще не была готова. Со всех сторон работники подгоняли к ней лошадей, лошади волокли за собой копны сена. Егорка уже раньше видел, как это делается, и потому не удивлялся, как это копна сена сама собой едет по лугу за лошадью. Он знал, что под копну подкладывают жерди и обвязывают ее веревкой.
На невысокой пока еще скирде стояло восемь парней. Снизу мужики и женщины на вилах подавали им сено из подвезенных копен. Парни наверху принимали охапки сена и крепко уминали его ногами. Скирда быстро росла вверх.
Но не ждала и туча. Она заходила из-за озера, и рваные края ее быстро приближались к солнцу.
Егорка видел, как на дороге из Заозерья примчался Анатолий Веденеевич на своем высоком рыжем коне. Он показывал на что-то рукой и отдавал приказания громким голосом. Но слов Егорка на таком расстоянии не мог разобрать. Он припустил дальше и через несколько минут подбежал к скирде. В горячке работы никто не заметил ни его, ни бежавшего за ним Бобика. Работа здесь была не по плечу маленькому Егорке. Он успел только помочь одной девочке подвезти к скирде последнюю копёшку сена.
Туча между тем уже скрыла под собой солнце. На луга набежала тень, и с каждой минутой кругом становилось все темнее. Казалось, среди бела дня настает ночь.
Но колхозники уже вершили последнюю скирду. Они прикрыли ее сверху сеном поплоше и тяжелыми, густыми ветками, которые принесли ребята из ближнего кустарника. Председатель крикнул, чтобы еще почаще накрыли сверху жердями.
Внезапно из-под тучи рванул ветер. Оставшиеся на земле клочья сена взметнулись на воздух. Но повредить плотно утоптанной и прикрытой сверху скирде не мог даже этот вихрь. Видно было, что председатель обо всем заранее подумал, обо всем позаботился. Пока парни слезали сверху, один из колхозников уже опахивал скирду неизвестно откуда взявшимся плугом: делал вокруг нее канавку для стока воды.
Работа была кончена. Все сено было спасено.
Но тревога еще не успела улечься. Колхозники беспокойно переглядывались молча, точно силясь вспомнить, что такое ими еще не доделано.
В это время раздался негромкий сухой звук — плятц! — и ослепительно сверкнула молния. Почти сразу же за ней ударил и раскатился оглушительный гром. Все вдруг задвигались, закричали и побежали к дороге. Кто был при лошадях, садился верхом и мчался в деревню. На дороге стоял Гешин грузовик, и Геша созывал к нему всех частыми гудками. В одну минуту в кузов грузовика залезли мужчины и женщины. Они наклонялись через борт и, схватив за руки ребят, втаскивали к себе в кузов. Наконец Геша дал последний гудок, и машина, битком набитая колхозниками, с шумом тронулась к деревне.
Грузовик укатил, и в лугах настала зловещая тишина. Слышался только отчаянный голос Егорки: «Бобик! Бобик!»
Напуганный близко ударившей молнией и страшным грохотом грома, щенок забился куда-то в кусты. Егорка не захотел оставить его одного и не поехал со всеми на машине.
— Бобик! Бобик! — несся его тоненький голос из кустов.
Но Бобик не показывался.
Все больше и больше темнело. Вдруг опять сверкнула молния и раскатился оглушительный гром. Жуть взяла Егорку.
«Вот брошу его тут, — подумал он про щенка, — и пускай его волки съедят!»
Но сразу же стало стыдно этой злой мысли.
«Он ведь маленький, глупый еще… Напугался, дурашка».
Егорка прошел весь кустарник и остановился на опушке:
«Вернуться? Еще раз обыскать все кусты?»
Но тут вдруг в траве зашевелилось что-то черное, длинное. Егорка даже вздрогнул: «Гадюка?..» И вдруг понял: «Да ведь это же Бобкин хвост!»
Щенок сейчас же был вытащен за хвост из-под куста и получил строгий выговор от хозяина. Медлить, однако, было нельзя: уже ударили первые тяжелые капли дождя. В невысоком, жидком кустарнике нечего было и думать спрятаться. Егорка огляделся и с Бобиком подмышкой помчался к скирде. Он с подветренной стороны прижался спиной к скирде. И пора было: дождь полил, как из бочки. Зачастили молнии, гром сливался с громом в сплошной грохот. Бобик повизгивал от страха и жался к Егорке. А у Егорки страх совсем прошел: здесь, в этом превосходном укрытии от дождя и ветра, с несмышленышем-щенком на коленях он чувствовал себя совсем большим и спокойным. Ведь он должен был заботиться о маленьком, как это делают взрослые.
— Ну, что дрожишь, дурашка? — ласковым голосом говорил он Бобику, гладя его по шелковистой спинке. — Плохо тебе разве тут? Что вздрагиваешь? Грома боишься? Да ведь он вон уж куда укатился…
И правда, гром стал тише, гроза отдалялась. Но ливень был такой, что за сплошной стеной воды потерялись даже ближние кусты. Всюду стояли лужи, из них выскакивали большие пузыри и тут же лопались. По канавке, сделанной плугом, бежал быстрый ручеек. Ветер со всей силы налетал на скирду, но ничего не мог ей сделать и только гнул гибкую стену ливня.
Тучу пронесло неожиданно быстро. Разом кончился ливень. Опять стало светло и на небе ослепительно засверкало солнце. Дышать было легко и радостно. И все кругом — трава, кусты, сено в скирде, — все сияло неисчислимыми звездочками дождевых капель.
По дороге из деревни, разбрызгивая лужи, мчался грузовик. Поравнявшись со скирдой, он остановился. Геша открыл дверцу кабины и крикнул Егорке:
— Ты куда ж это запропастился? Сам Анатолий Веденеевич забеспокоился. «Поезжай, — говорит, — привези братишку». Я говорю: «Бензин только зря тратить: не пропадет Егорка, не маленький». Так и есть: ишь ведь, даже не вымок нисколько!
— Я под скирдой сидел, — сказал Егорка, подхватил Бобика и полез к брату в кабинку.
Председателя колхоза Егорка встретил только вечером того дня, после ужина. Анатолий Веденеевич о чем-то беседовал на крыльце правления с конюхом — дедом Савелием.
— Эге, Бригадирыч! — крикнул он Егорке, завидев его издали. — А ну, топай сюда!
И когда Егорка подошел, сказал, обращаясь к деду Савелию:
— Молодец он у меня нынче: весь народ собрал на помощь, на сеновицы-то! Наградить надо парня. Возьмешь его нынче в ночное?
Ехать с дедом Савелием в ночное считалось у ребят большим счастьем. Можно было и верхом прокатиться и сказки послушать: дед был мастер сказки рассказывать.
— Что ж не взять, — согласился дед Савелий и подмигнул председателю: — Он у нас наездник лихой, с седла не свалится. Поскольку седел у нас и в заводе нет…
Егорка помчался домой.
— Мам! — крикнул он еще с порога избы. — Дай шубачок! Я с дедушкой Савелием в ночное — председатель велел!
— Еще чего выдумал! — рассердилась мать. — Наряд тебе председатель дал! Утром на рыбалку, теперь в ночное, — отдыхать-то когда же?
— Да-к ведь на рыбалку-то я же вчера ходил… — начал было Егорка и осекся.
Помощь неожиданно пришла от отца:
— Ишь ведь: вчера, думаешь! Длинен же для тебя день выдался! А всё заботы да хлопоты. И соснул ты среди дня — вот и разбил себе сутки надвое. Ну, ничего… Пусти его, мать, в ночное. Это ему премия за утрешнюю рыбку да за сеновицы. Он у костерка поспит. Дедушка Савелий за ним присмотрит.
Поворчала мать, поворчала, потом все-таки дала полушубок, да краюху хлеба, да молока бутылку.
Солнце уже село в далекий лес, когда Егорка прибежал в конюшню. Дед Савелий положил полушубок на спину невысокой лошадке мышиной масти и посадил на него Егорку. Выпущенные из конюшни кони, хорошо зная дорогу, сами побежали на берег озера, где для них был огорожен большой выпас. Дед и Егор ехали сзади и степенно беседовали. Они уже выехали за околицу, когда их с обиженным лаем догнал Бобик.
— Верный у тебя дружок, — усмехнулся дед. — Вырастишь — добрым сторожем тебе будет.
— А то как же! — с важностью сказал Егорка. — Чай, волкодава рощу.
Подъехав к выпасу, дед и Егорка слезли с лошадей и закрыли за собой протру. Через пять минут на песке у берега озера весело затрещал, запылал костер, а за ним и другой, рядом. Другой костер очень быстро догорел: он был нарочно сложен из сухих вересковых веток и еловых лап. Они разом вспыхивали, отчаянно дымили и живо гасли.
На месте догоревшего костра дед уложил Егорку: сырой после дождя песок здесь хорошо прокалился, и Егорке было тепло лежать на нем. А в первый костер дед положил толстые сухие поленья, чтобы горели всю ночь.
Ночь обступила небольшой круг, освещенный костром, — точно шатром из темноты прикрыла его. Над дальним лесом гасла заря. Тихо было кругом, только позванивали колокольцы да изредка приглушенно ржали лошади. Над озером вставал густой туман.
Лежа на своем полушубке, Егорка задумчиво смотрел в костер. Там рассыпались и вспыхивали золотые, как зорька, угли. Столбушкой поднимался над ними густой белый дым.
— Расскажи чего-нибудь, дедушка Савелий, — попросил Егорка.
Дед молча набил трубку, достал палочкой из костра золотой уголек, положил его в трубку и придавил своим большим корявым пальцем. Раскурил табак и не спеша начал:
— Расскажу тебе, сынок, про одну малую травку. А ты слушай да смекай, о чем тут речь.
Была в одном колхозе луговина, или, сказать, — пожня. Много разных трав росло, и всё самые для скотины едомые, самые что ни на есть кормовистые. Была тут и тимофеевка-трава, и мятник, и пырей, и костер-трава, и ежа, и лисохвост. И был еле малый колосок — так себе травка, простая былиночка: ни красы от него, ни проку.
Ну, хоть он и невелик был ростом, высокие травы на него не обижались.