— А я буду Август, — сказал второй.
Баламут замотал головой:
— Ты не можешь быть Августом, это ведь месяц, а не день недели. Ты должен подобрать себе другую кличку. Среди анархистов принято, чтобы прозвища членов группы были связаны с днями недели.
— Ну ладно, тогда пусть будет Воскресенье.
— Нет, — вмешался его приятель. — Думаю, воскресенье не подойдет. Что ни говори, а это святой день.
— Но мы же анархисты, — возмутился Август-Воскресенье. — А стало быть, и атеисты, и не верим во всякие там святые дни.
— Я-то не верю, а вот моя мамочка верила, и я не хочу оскорбить ее память.
— Ладно, пускай тогда я буду Пятницей, — смирился желающий обрести кличку.
— Тебе не следует быть Пятницей, — снова выступил Баламут. — Пятницей называли человека-слугу. Но ты ведь вряд ли хочешь, чтобы тебя звали как лакея. Именно с такого рода вещами мы и боремся.
— Ну, тогда пусть Среда.
— Люди могут подумать, что ты член футбольной команды, — сказал его компаньон. — Или по крайней мере болельщик. Игры-то у нас происходят по средам.
— А Четверг?
— Слишком похоже на «четверть». Если кто-нибудь ослышится, когда ты представляешься, то решит, будто ты говоришь о времени. Например, четверть десятого. Или, еще хуже, школьная четверть!
Анархист не на шутку испугался:
— Но ведь уже и дней-то почти не осталось! Мне что же, так и ходить без имени? Уж пусть меня зовут Понедельник. Надеюсь, никто не станет возражать. Это не потревожит ни футбольных болельщиков, ни память твоей мамочки, ни каких-нибудь книжных героев, которых на необитаемом острове кому-то вздумалось назвать Пятницами?
— Понедельник подойдет, — согласился Баламут, он переглянулся с другим человеком и кивнул. — Да, будь отныне Понедельником.
— Отлично, рад, что я наконец-то вам угодил, — с облегчением выдохнул Понедельник.
Баламут перебрался через реку и встретился с двумя людьми в подземельях собора Святого Помпона. Оба мужчины были в черном — черные широкие балахоны, черные шляпы, черные ботинки. По стенам усыпальниц, расположенных в подземелье, двигались их не менее черные тени.
— Итак, товарищи анархисты, — начал Баламут, — можете ли вы посодействовать мне создать бомбу, мощности которой хватило бы, чтобы взорвать весь город?
— Все зависит от того, сколько людей и животных ты хочешь отправить на тот свет, — грубо сказал Суббота. — Если ты ответишь на этот вопрос, я скажу, сколько пороха понадобится для твоей бомбы и как его следует уложить, чтобы от взрыва все полетело вверх тормашками.
— Нет, я собираюсь уничтожить собственность, а убийства мне ни к чему. Я хочу, чтобы все вернулись к естественной жизни среди тенистых лесов и зеленых полей, чтобы никакое правительство не приказывало нам, что делать, а библиотекари не дурили бы нам головы.
Понедельник покачал головой, его шляпа соскользнула на затылок.
— Никого не убивать? Ну ты выдумал!
— Именно так и должно быть. Как только бомба окажется на месте, я объявлю о ней, и все покинут город.
— А что если они найдут ее и обезвредят? — спросил Суббота. — Я бы на их месте именно так и поступил.
— А мы скажем, что у них всего десять минут в запасе — только на то, чтобы убежать из города.
— Такое может сработать, — согласился Понедельник. — Особенно если объявить, что иначе их всех разорвет в клочья. Не знаю, как на зверей, но на людей подобные угрозы всегда производят впечатление.
— А если они не уйдут? — настаивал Суббота.
— Тогда, — объявил Баламут, — я потушу фитиль.
— Если ты это сделаешь, — заметил Понедельник, — к тебе потеряют доверие. Больше никто не станет верить анархисту, который обещает взорвать бомбу, а потом не делает этого. Тебе придется расстаться с черной одеждой и снова носить обычные брюки, плащ и жилет. И в кругу анархистов тебя станут презирать.
— Я и так ношу обычную одежду, — возразил Баламут, — это вы, люди, одеваетесь в черное. И давайте ближе к делу. Что вы скажете о порохе? Вы сумеете достать столько, сколько нужно?
— Понадобится семнадцать бочек. Их нужно сложить в одном месте где-нибудь под землей, и можно не сомневаться — все взлетит на воздух. — Подумав, он добавил: — Мне всегда было интересно, как это будет выглядеть.
— Меня никогда особенно не интересовало, на сколько клочков разорвет горожан или куда именно все взлетит, — сообщил Баламут. — Я просто хочу, чтобы все получилось как надо.
— Так и будет, — заверил его Суббота. — Порох у нас сухой и очень качественный.
— А где он?
— А где деньги? — усмехнулся Понедельник нетерпению Баламута.
Ласка ответил недоверчивым взглядом. Как бы эти двое ни притворялись анархистами и убийцами, но больше всего их интересовали деньги. Что и говорить, сам Баламут предпочел бы иметь дело с такими же, как он сам, идеалистами, которые хотят перевернуть мир, а не с людьми, мечтающими услышать звон монет в кошельке.
— Деньги при мне.
— Ну а порох тоже здесь.
Сделка состоялась, и, получив деньги, люди, выкатив из соседнего подземелья ровно семнадцать бочек, отправились восвояси.
— Эй! — крикнул Баламут им вслед. — Подождите! Суббота!
Понедельник повернулся, думая, что Баламут хочет назначить на этот день следующую встречу.
— Я не смогу, — ответил он, и его слова эхом отразились от стен усыпальницы. — Никак.
Баламут, в свою очередь, решил, что у человека что-то случилось со спиной или с ногами, поэтому он и не может.
— Ну а понедельник?
— И в понедельник я занят, — ответил Суббота. — Иду к зубному врачу.
— Да при чем здесь это? — взревел Баламут. — Я говорю совсем о другом!
Людям не очень понравился тон ласки. К тому же усыпальница — не самое лучшее место для заключения сделок. Если уж встречаешься в таком месте, то лучше проявлять уважение друг к другу, а то, кто знает, вдруг мертвецы поднимутся из своих могил и сотворят что-нибудь с нарушителями их покоя.
— Ладно, вторник подойдет, — мрачно сказал Суббота.
— Куда это я подойду? — удивился Баламут.
— Откуда нам знать? — возмутился Понедельник. — Мы говорим о том что мы можем сделать, а что нет.
— Я же не прошу вас зажигать фитиль! Просто помогите мне переправить бочки на тот берег! — воскликнул Баламут.
— Так что же ты сразу об этом не сказал? — проворчал Суббота. — Надо было так и объяснить вместо того, чтобы назначать какие-то встречи!
Для Баламута бочки были огромными, почти такими же огромными, как и сами люди. Ему нужна была помощь, чтобы подкатить их к зарешеченному окну, которое выходило прямо на реку. Люди подняли решетку и подозвали лодочника. Им оказался не кто иной, как наш знакомый — выдра Возила. Он подплыл поближе и осведомился:
— Что надо?
— Нужно перевезти эти бочки на другую сторону реки, — пояснил Баламут. — Так что греби сюда и помоги нам.
Выдра покачал головой:
— Сначала скажите, что в бочках. Селедку я перевозить не стану. У меня от нее вся лодка провоняет.
— Нет там никакой селедки, — нетерпеливо бросил Баламут.
— А что там?
— Перец. Всего лишь черный перец.
— Так, говорите, черный перец? — все еще недоверчиво переспросил Возила. — А они большие, эти бочки. Я смогу перевозить по одной. И на что вам столько черного перца?
— А тебе что за дело? — прорычал один из людей в черном. — Просто с корабля по ошибке сгрузили их на другом берегу.
— Ага, и прямо в усыпальницу, — саркастически продолжил Возила. — Решили порадовать мертвецов, чтобы они проперчились хорошенько.
— Нет, просто ошиблись немножко, — пробормотал Баламут. — Ошиблись, вот и все. А мы перетащили эти бочки сюда — поближе к реке, чтобы легче было грузить. Так ты собираешься нам помочь? Ну давай, а то мы тут провозимся еще три дня.
— Ладно, плата — по монете с бочонка.
— Что? — завопил Баламут, но, опомнившись, быстренько сбавил тон — поблизости не было видно ни единой лодки. — Ладно, пускай будет шиллинг за бочку. Хотя это, конечно, грабеж. А теперь подводи лодку ближе, и мы спустим бочку.
Возила сделал, что ему было велено, и, привязав лодку к железному кольцу в стене, стал ждать. Пока люди и ласка боролись с бочкой, спуская ее, он, усевшись поудобнее, достал трубку и закурил.
— Нет! — крикнул Баламут, чуть не отпустив бочку. — Сейчас же погаси огонь!
— Чего? — не понял выдра.
— Я хотел сказать, погаси трубку, пожалуйста, — вежливо попросил Баламут, краем глаза замечая, что оба человека внезапно растворились в темноте. — Э-э-э, дело в том, что перец легко впитывает все посторонние запахи. Не хотелось бы, чтобы такая дорогая приправа оказалась испорчена запахом табака. Надеюсь, ты не будешь возражать?
— Что же ты раньше не сказал, приятель? — спросил Возила, выбивая табак из трубки и засовывая ее в карман. — Только не кричи так больше.
Люди вернулись и помогли сгрузить бочку. Правда, они с подозрением смотрели на рассыпанный по дну лодки табак, но уже стало понятно, что драгоценному пороху ничего не грозит.
Следующие два часа, пока Возила переправлял бочки с порохом через реку, Баламут чувствовал себя самой несчастной лаской на свете. Ему пришлось заплатить целых семнадцать новеньких шиллингов за перевозку. Но в конце концов его бочки оказались на противоположном берегу.
14
— Ничего не поделаешь. Видимо, придется отправляться на север и узнавать, не вступил ли принц в армию, — сказал Нюх. — Он мог это сделать под чужим именем, но в наших полках вряд ли так уж много леммингов. Лучше всего нам присмотреться к гусарам.
Все четверо друзей собрались на Хлебной улице. За окнами уже стемнело. Клубился туман, и мутными пятнами светлели фонари. Дневная суматоха улеглась, и звуки стали мягче и приглушеннее. По мостовым громыхали повозки, запряженные мышами, жужжали редкие механические экипажи.
Овощные ряды уже закрылись — торговцы увезли свои товары, и теперь нищие подбирали то, что осталось: капустные листья, случайно обороненные луковицы, яблоки с подгнившими боками и тому подобные «деликатесы». Все это съедалось быстро и с большим аппетитом.
А дальше шумел мясной рынок. Лишь к полуночи там все умолкало, а через три-четыре часа все начиналось сначала: привозили туши, которые надо было разрубить на куски, чтобы придирчивые хозяйки утром могли выбрать то, что им понравится.
А на другой стороне реки в типографии смазывали прессы, готовясь к новому дню. Репортеры уже собрали материал, и теперь верстались утренние выпуски газет. У животных своих газет не было. Они вообще не очень любили читать, хотя вполне могли это делать. Правда, им приходилось при этом шевелить губами — так они лучше понимали прочитанное. Нюх покупал специально отпечатанный «Таймс» — эта газета выходила в небольшом формате и печаталась крупным шрифтом специально для животных. Впрочем, некоторые — например, лорд Мудрый и другие ученые горностаи — отличались от прочих представителей своего мира необычайной любовью к книгам.
— Бриония, — сказал Нюх, — я попрошу тебя остаться здесь, в городе, и последить за обстановкой. Может, принц все-таки здесь. Мои источники информации не могут сказать об этом ничего определенного. Так что, если не возражаешь, ты останешься, а мы сядем на поезд и отправимся на север, туда, где сейчас находится наша армия.
— Совершенно не возражаю, — отозвалась Бриония. — У меня нет ни малейшего желания смотреть, как по крысам палят из пушек.
— Ух ты! — воскликнул Плакса. — Я всегда хотел стать военным. Наверняка из меня бы получился отличный кавалерийский офицер. Ах какие у гусар кивера! Я бы великолепно выглядел, точно?
— Увы, — ответил Грязнуля, — мне бы ты казался предателем. Ведь я-то наверняка был бы рядовым и сидел бы в окопе. Хотя ты, Плакса, в гусарском доломане вполне бы мог сойти за настоящего принца.
— Ну, еще бы!
В это время в дверь постучали, и Нюх немедленно открыл, надеясь, что это пришла джисс Хлопотуша с шоколадными булочками или еще чем-нибудь не менее вкусным. Однако перед ним оказался Возила. Выдра стоял, переминаясь с лапы на лапу и крутя кепку, и всем своим видом показывал, что желает поговорить с Нюхом с глазу на глаз. Тот все понял и, затворив за собой дверь, вышел к посетителю. За дверью слышалось приглушенное шушуканье, но суть разговора никто из сидевших в комнате не уловил. Наконец Нюх и выдра попрощались, и ласка вернулся к друзьям.
— И что ему было нужно? — спросила Бриония.
— Потом расскажу, — пообещал Нюх. — Не хочу сказать, чтобы это было тайной, просто небольшие семейные неурядицы.
— Это справедливо, — согласился Грязнуля, отлавливая блоху, — семейные дела — личное дело каждого, и никто не имеет права совать туда свой нос.
— Нет, это неправильно, — возмутился Плакса. Он секреты ненавидел. Знать, что рядом что-то происходит, и не иметь понятия, что именно затевается, было выше его сил. К тому же ему все время казалось, что ему угрожает неведомая опасность, которую он может предотвратить. — Если мы делаем одно дело, то имеем право знать, что происходит?
— В этом нет необходимости, — попытался утихомирить его Нюх. — К тебе лично это не имеет никакого отношения.
Но еще больше Плакса не любил, если секреты и тайны не имели к нему отношения.
— В таком случае удивительно, что вообще понадобилось что-то нам рассказывать, — сказал он с сарказмом. — Полагаю, мы чересчур уж просты и годимся только для черной работы. Нас можно использовать, а потом выбросить, когда мы окажемся не нужны!
— Ну-ну, Плакса, — Грязнуля положил лапу на плечо друга, — не надо так драматизировать. Нас никто не отодвигает в сторону. Пусть джер Остронюх поступает так, как считает нужным. А нам с тобой вовсе ни к чему знать абсолютно все. Лучше подумай о том, что совсем скоро мы увидим армию на марше! Вот будет здорово, а?
Плакса немного успокоился. Конечно, армия — это здорово. Кроме того, он ни разу в жизни не ездил по железной дороге. А такое путешествие тоже должно быть невероятно интересным.
На следующее утро наши ласки направились на вокзал, где на путях стояли огромные паровозы, окутанные клубами пара и дыма. Главным образом поезда перевозили людей, но имелись и небольшие паровозы с вагонами, которые люди называли «игрушечными». Они предназначались как раз для животных. Эти поезда двигались по специальным узкоколейным путям и обслуживались ласками — машинистами и кочегарами. Как правило, сам паровоз был выкрашен красной или зеленой краской, а вагоны — кремовой или желтой с черными полосами. Паровозы сверкали начищенными латунными заклепками, ручками и трубами, что произвело на Плаксу неизгладимое впечатление.
— Какая красота! — выдохнул он.
— Полностью с тобой согласен, — сказал Нюх. — И самое главное, что красота в нем сочетается с силой, а это доставляет особое удовольствие.
Они подошли к кочегару и стали смотреть, как тот лопатой швыряет в железную топку уголь. Из трубы паровоза клубами поднимался черный дым, оседая на всех предметах и пассажирах, отчего последние слегка меняли свою окраску. Топка раскалилась докрасна, машинист то открывал, то закрывал трубу, стравливая лишний пар. На панели перед ним располагались приборы, которые показывали величину давления в котле. Пройдет совсем немного времени, и пар по сложному лабиринту труб направится к металлическим колесам и приведет в движение шатуны.
Кочегар оглянулся на ласок и усмехнулся:
— Хотите узнать, как все это называется? Я всегда считал, что эти названия — чем-то сродни магии: и звучат необычно, и обозначают непонятно что… Ну, смотрите…
И он принялся показывать на всякие трубы и клапаны, каждый раз называя их, так что скоро у ласок закружились головы и они перестали понимать, о чем идет речь.
Каких только труб там не было! И трубы для пара, и для дыма, и для масла, а разные кранчики и вентили! В общем, настоящий рай для любителей металла.