— Глупо,— сказал я.— Пашка — совсем людское имя. У нас во дворе есть Пашка. Знаешь? Здоровый такой. С ребятами играет в футбол, как маленький, а ругается, как большой... Назвать её надо...
И тут я задумался. В самом деле, как назвать черепаху?
Нам её привёз дядя Володя, когда ездил на Каспийское море. Мама сказала, что и без черепахи у нас грязи хватает — мы с Ликой никогда не вытираем ноги, уж не говоря о Пери, нашей собаке. Но дядя Володя ответил, что, во-первых, некрасиво отказываться от подарка, а во-вторых, черепаха — самое чистоплотное животное на свете, после утконоса. Тогда папа сказал, что, поскольку на утконоса рассчитывать пока не приходится, мы, пожалуй, ограничимся черепахой.
Лика к этому времени уже затянула своё:
— Мама, ну мам... Возьмём...
Я немного ей подтягивал, и в конце концов мама согласилась. И вот теперь вопрос: как назвать черепаху?
— Никто не знает, как по-английски «черепаха»? — вдруг спросил папа.
Он слышал наш спор с Ликой. При этом папа почему-то поглядел на меня. Не может мне простить, что я полтора года занимался с учительницей и всё без толку. Даже двух слов не могу связать по-английски. А если мне не нравится? Может, я хочу геологом быть, а не англичанином. Я даже знаю, что раньше на Земле была кайнозойская эра и длилась она целых семьдесят миллионов лет. Вот здорово было!
— Так всё-таки? — повторил папа, не сводя с меня глаз.
Мы с Ликой молчали. Папа вздохнул, подошёл к книжной полке и достал словарь.
— Найди и прочитай,—сказал он мне. Я нашёл и прочитал.
— Тётл,— сказал я.
— Тётел! — крикнула Лика.— Очень красивое имя! Похоже на «дятел».
И она запела всё на тот же мотив:
— Тётел, дятел, черепаха.
Так наша черепаха получила имя.
Устроили мы её в коробке из-под маминых туфель. Положили туда веток, травы, поставили жестянку с водой. Одну стенку коробки я отогнул, чтобы Тётел могла выйти поразмяться, когда захочет.
Прошёл день, другой, и мы увидели, что черепаха ничего не ест и даже не пьёт.
— Может, она водяная? — сказал мой друг Витька.— Надо её в воду посадить и там кормить. Вы что, не знаете: каждое животное должно принимать пищу в привычной для него обстановке.
Прямо так и сказал, как будто из книжки. Витька умеет. Недавно я открываю ему дверь, а он мне с порога: «Триангуляция — основной метод построения на земной поверхности сети плановых опорных пунктов...» И всё одним духом. Иногда и слушать его не хочется. Но сейчас мы послушались Витьку, налили в таз воды и пустили туда черепаху.
Я спросил:
— А как мы узнаем — ест она в воде или нет?
— Нужно дать по счёту,—сказал Витька.
Мы дали по счёту: пять кусочков белого хлеба, четыре травинки, два капустных листа. Лика бросила прозрачную конфету — мы не успели её остановить.
— Дура! — сказал я.— Всё равно растает.
Потом мы оставили черепаху плавать в тазу и занялись своими делами. Лика надевала на куклу зимнее пальто, а я и Витька устроили дуэль на подушках. Время от времени мы подходили к тазу, где тихо плавала Тётел. Мы пересчитывали кусочки пищи (кроме конфеты — она скоро растаяла) и отходили грустные — Тётел не ела.
В конце концов одна из гранат, которую я запустил в Витьку, угодила в таз. Я испугался, что мама будет ругаться, потому что недавно сама сшила эту подушку. Мы вынули черепаху, выплеснули воду, а подушку положили на открытое окно. Может, высохнет. А если пойдёт дождь, он её намочит ещё больше, и тогда я совсем не буду виноват.
Дождь и в самом деле пошёл, только намного поздней — когда меня уже успели отругать.
Шли дни. Тётел по-прежнему ничего не пила и не ела. Лика говорила, что Тётел худеет на глазах: у неё даже панцирь стал тоньше. Каждое утро мы бросались к коробке из-под туфель и видели одно и то же: кусочки хлеба, морковка, капуста, даже вода — всё оставалось нетронутым. Во дворе, когда её выносили гулять, Тётел тоже ни к чему не притрагивалась. Это точно: ведь мы с Ликой не сводили с неё глаз, да ещё нам помогали все наши знакомые. И кормить тоже помогали. Соседский Миша, он ещё меньше Лики, принёс на блюдечке сладкой манной каши — нарочно не доел, хотя бабушка его ругала изо всех сил. Но Тётел даже не подошла к блюдцу. Наташка с третьего этажа совала ей прямо в рот шоколадную конфету «Эстрада» — Тётел ни в какую. Димка притащил в кармане сосиску, и тоже зря.
— Ела? — спрашивала мама по утрам или когда возвращалась из магазина.
— Ела? — спрашивал папа, когда приходил из редакции.
— Ела? — спрашивал почтальон, когда приносил газеты.
— Ела? — вдогонку мне кричала дворничиха, когда я пробегал мимо неё, опаздывая в школу.
«Ела?.. Ела?.. Ела?..» — так и слышалось у нас в доме. И не только в доме. Во дворе и в классе каждый день ребята спрашивали то же самое. А однажды на улице меня даже остановил наш участковый и спросил.
Дядя Володя, который всё знает, и тот разводил руками.
Правда, сначала он предложил делать черепахе уколы витамина «В» для аппетита. Но мама на него поглядела, и он перестал шутить. А потом говорит:
— Вот что. Черепаховодов из вас не выйдет. Отнесите-ка её куда-нибудь.
На следующий день папа сказал:
— Заходил я в зоомагазин. Там ответили, что черепахами они обеспечены на три месяца вперёд. Спрашивали, нет ли у нас «пандака пигмеа» — такой рыбки в сантиметр длиной, водится у Филиппинских островов. Её хоть сейчас купят. Есть у нас «пандака пигмеа»?
Мы промолчали.
Всё продолжалось по-прежнему, и Лика теперь говорила, что Тётел не только похудела, но и побледнела. А по-моему, Тётел еле двигалась от голода.
Через две недели папа сказал, что черепаший вопрос надо решать «кардинально».
После этого прошло ещё два дня. Тётел и не думала глядеть на пищу. На третий день, когда я вернулся из школы, папа и Лика стояли уже в пальто.
— Ждём только тебя,— сказал папа.— Не раздевайся. Возьми пару пирожков, и пошли.
— Куда? — спросил я и кинулся к буфету.
— Там видно будет,— сказал папа.
— Навертетскитятр? — спросил я с набитым ртом.
— Нет, не в детский театр,—ответил папа.—Ты взяла черепаху, Лика?
Такси подвезло нас прямо к зоопарку. Мы сразу прошли к террариуму — домику, где живут ящерицы, змеи и черепахи. Недалеко от дверей мы вынули из сумки нашу бедную, полуживую от голода Тётел и положили на землю. И вдруг она как припустится! Честное слово, если б Витька мне сказал, что черепахи умеют так бегать, ни за что бы не поверил! Ещё поспорил бы с ним на марку Мозамбика.
Лика собралась вот-вот зареветь, оттого что расстаётся с Тётел, но тут она захлопала в ладоши.
— Тётел своих дядей и тётей унюхала!
Клавдия Фёдоровна — она работает здесь в домике — взяла у нас черепаху и пустила ее в большой стеклянный ящик к другим черепахам.
Мы долго стояли и смотрели на них и на нашу Тётел, которая тут же принялась жевать травку, а потом мы уже не могли отличить её от остальных.
Между прочим, Клавдия Фёдоровна рассказала нам, что черепахи могут полгода не есть и ничего с ними не бывает; а живут они сто пятьдесят лет, если не умрут раньше.
Когда мы шли обратно, Лика всё-таки заплакала, но скоро перестала, потому что увидела бегемота. Пасть у него была такого цвета, как Ликино новое пальто.
Папа сказал, что, конечно, Тётел будет здесь интересней, чем у нас в квартире: у нас даже бегемота нет. Поэтому она скучала и еда не шла ей на ум.
А я добавил, что, наверно, ещё и Пери портила ей аппетит своим лаем.
КАК Я НЕ СТАЛ СПАРТАНЦЕМ
— Не будь белой вороной,— сказала мама Лике за обедом.— Гляди, как все едят. А ты только знаешь вилкой ковырять!
— Дядя Володя, у вас в ла-бо-ра-тории много белых мышек? Целый миллион, да? — спросила Лика, ковыряя вилкой котлету.
Дядя Володя отодвинул тарелку, закурил и зачем-то погладил карман пиджака.
— Белых мышей у нас столько,—ответил он,—что если их сложить вместе, получится белый слон.
— Фу, не люблю мышей! — сказала мама.
— Животных нужно любить,— строго сказал дядя Володя, и очки его так блеснули, как будто он собрался пускать зайчиков.— Если не любить, то, по крайней мере, уважать. Потому что они или полезны, или интересны для науки. Или и то и другое вместе.
— Так, так. Прочитай им лекцию,—сказал папа.
— И тарантулов? — спросила мама.
— Что тарантулов? — Дядя Володя снова потрогал карман пиджака.
— Уважать... И жабу?
— Да! И жабу! И гиену! И медузу!..— крикнул дядя Володя.— Кстати, жаба приносит пользу, и никаких бородавок от неё не бывает. И название у неё в науке красивое — «буфо-буфо».
— Действительно, целая лекция,— сказала мама с подозрением.— Уж не хочешь ли ты преподнести нам выводок сколопендр? Или аллигатора средней величины?
— Нет, зачем аллигатора...— смущённо сказал дядя Володя, и рука его, как намагниченная, опять потянулась к карману.—Зачем аллигатора,— повторил он.— Есть и поменьше... Тоже интересные животные.
— Пожалуйста, не мучь нас неизвестностью,—сказала мама,—выкладывай, что принёс!
Не зря папа говорит, что дядя Володя всегда всё знает, а мама всегда обо всём догадывается.
Так у нас в доме появились две белые мышки. Жили они в клетке для птиц. Её притащил мой друг Витька. Прутья клетки мы переплели проволокой, чтоб мышки не убежали. Полдня возились. Но всё-таки одна убежала. Как она сумела, просто не пойму! И почему одна? Наверно, вторая была толще и не смогла протиснуться. Или просто не захотела. Может, правда «мы ей предельно симпатичны», как сказал папа? И ещё он сказал, что теперь у нас под полом мышиного полку прибыло и он не удивится, если скоро встретит на кухне белую мышку в серых яблоках или наоборот.
Я всем в классе рассказал, что у меня белая мышь. Но некоторые не поверили. Особенно Нинка Булатова. Она вообще вредная. Ничему не верит. Даже что у собак всегда повышенная температура. Я нарочно как-то перед школой поставил нашей Пери градусник под переднюю мышку и взял его с собой. Из-за этого на урок опоздал. А Нинка говорит, откуда я знаю, чья это температура. Я всю географию мерял себе температуру, хотел доказать ей, что у меня нормальная, а она глядеть на градусник не стала.
Тогда я решил принести мышку в школу.
Утром, пока мама не видела, я вытащил мышку из клетки, сунул в карман — и бегом. Но всё равно опоздал. В класс я пробирался почти ползком — чтобы не увидела завуч. В коридорах было тихо и очень странно.
Сколько опаздываю, а никак не могу привыкнуть к тому, что тихо. Когда в школе тихо, она на себя не похожа. Какая-то поликлиника.
— Входи, Данилов,— не глядя, сказала Евдокия Полиевктовна.— Что сегодня?
Мы зовём нашу учительницу «Полуэтовна», потому что очень трудное отчество. Когда Полуэтовна спросила, почему я опять опоздал, мой язык как-то сразу ответил:
— Застрял в лифте.
С вами бывает так — хочешь сказать правду, а зачем-то врёшь? Но всё-таки, по-моему, это не настоящее враньё — когда не хочешь врать. Вот если нарочно соврёшь — дело другое.
— Я и не знала, что в вашем доме лифт построили,— сказала Полуэтовна.—Поздравляю. Теперь тебе легче будет, бедненькому, подниматься к себе в квартиру на первый этаж...
Я молчал. Ребята противно хихикали, особенно Нинка Булатова. Но я молчал.
— Вынь руку из кармана, Данилов, и садись,— со вздохом сказала Полуэтовна.
А как её вынуть, если мышка так и хочет вылезти?
Я сел. Мышка возилась всё сильней. Пришлось вынуть её из кармана и положить в парту, но она чуть не выскочила, и тогда я сунул её под рубашку, за пазуху. Здесь ей податься некуда: внизу ремень мешает, вверху — воротник. Она повозилась, повозилась и успокоилась.
Я начал слушать. Евдокия Полуэтовна закончила объяснять урок и стала рассказывать про Спарту.
Оказывается, когда Греция ещё называлась древней, там была такая страна — Спарта. Город и сейчас есть. Жители Спарты вели суровый образ жизни и назывались они...
— Спартаковцы! — крикнул Бронников.
— Никакие не спартаковцы и не динамовцы, а спартанцы,— сказала Евдокия Полуэтовна.— Тихо, если хотите слушать.
Этим спартанцам не разрешали ни работать, ни торговать, и они целыми днями занимались физкультурой и военным делом. У них даже был такой страшный закон: если дети рождались слабыми или больными, их сбрасывали прямо со скалы в пропасть. А те, кого не сбросили, вырастали сильными, смелыми и терпеливыми.
— Вам,—сказала Полуэтовна,—и не снилось такое терпение. Вот послушайте, что случилось с одним спартанским мальчиком!.. Почему тебе смешно, Данилов?
Я совсем не хотел смеяться, но мышка так возилась и щекотала мне живот, что я не мог удержаться. Я вспомнил: в портфеле у меня должны быть хлебные крошки — в прошлой четверти я покупал хлеб, когда шёл из школы. Я выгреб их и сунул за пазуху. Стало вдвое щекотней и втрое смешней.
...А мальчишка-спартанец украл где-то лисёнка и спрятал за пазуху. Лисёнка хватились, искали его, искали, но нигде не находили. Мальчику было стыдно, и он не признавался. Тогда на площади собрали суд и стали мальчишку допрашивать.
Лисёнок всё это время возился у него под рубашкой, царапался и уже начал кусаться... по-настоящему.
Моя мышка съела все хлебные крошки и опять завозилась. Мне показалось: она хочет куснуть меня.
...Спартанский мальчик отпирался. Уж как только его не уличали, он всё «нет» и «нет». Зубы сжал, побледнел весь, потому что лисёнок начал грызть ему живот, но не признаётся...
В животе у меня похолодело. Я почувствовал на нём мышкины зубы. А что? Мыши ведь те же крысы, а крысы — известные хищники.
...Спартанский мальчишка не сознавался. Он почти терял сознание от боли, но молчал...
Мышка возилась у меня на животе как сумасшедшая. Я слышал, как она щёлкает зубами, и втягивал живот всё глубже и глубже.
— Конечно, нехорошо, что мальчик украл лисёнка,—сказала учительница.— Но зато какое он проявил мужество и терпение! А вы, ребята, способны...
Быстрее молнии я отстегнул ремень, мышка шлёпнулась на пол и побежала по проходу. Прямо к доске, как будто её вызывали.
— Ой! — закричала Нинка Булатова.— Настоящая мышь! Глядите!
Все вскочили с парт, захлопали крышками, загалдели.
— Держи её! — кричали мальчишки.
Девчонки визжали, как резаные, и первая — Нинка Булатова. Самой спокойной была мышка. Она добежала до доски и села.
— Спросите её по истории! — крикнул Бронников.
— Тихо! — сказала Полуэтовна.— Я спрошу... Чья это мышь? Стало тихо.
— Моя, — сказал я наконец и добавил:—Я для школы принёс.
— Вот и прекрасно! — сказала Полуэтовна.— Забирай её, на перемене снесёшь в живой уголок.
Легко сказать забирай! Пока я с ребятами ловил мышь и все давали советы, прозвенел звонок, а мы и не слышали. Вдруг дверь открывается, и входит завуч. Я как раз лежал под партой и кричал Серёжке:
— На меня гони! На меня!
— Что «на меня»? Что тут происходит? — спросила завуч.
— Мышь происходит,— сказал Бронников.
— Какая мышь? Что делает Данилов на полу?
Пока Евдокия Полуэтовна объясняла, что я делаю на полу, мы поймали мышку.
— Все сядьте! —сказала завуч.— Вот, ребята, что бывает, когда ученик недисциплинирован. Сегодня он принёс мышку, завтра — кошку, а послезавтра...
— ...зебру,—сказал Бронников.
— Разговоры! — крикнул завуч.
И до самого звонка на урок она рассказывала нам, к чему приводят такие поступки. Как люди постепенно теряют совесть и волю и превращаются в бездельников и тунеядцев, если не хуже...
Я даже забыл, что это про меня, и слушать было интересно.
Весь следующий урок я держал мышку в правой руке, а когда надо было писать, перекладывал в левую.
На переменке я отнёс её в кабинет зоологии. Но перед этим поднёс прямо к носу Нинки Булатовой:
— Видала?! Будешь мне теперь верить?
МОЙ МАРАФОН
Вас бил когда-нибудь папа?.. А меня бил... Целых три раза. Первый раз, когда я чуть под машину не попал. Мы переходили тогда улицу около ипподрома. У меня в одной руке лыжи, за другую папа держит.