– На ранчо Коппертоп. 4,73 мили к северу от Дивайда и 14,92 мили к юго-юго-востоку от Бьютта.
– Надо бы мне как-нибудь самому нагрянуть к вам в гости. Но послушайте, мистер Спивет, у нас тут для вас восхитительные новости.
– Долгота сто двенадцать градусов, сорок четыре минуты и девятнадцать секунд, широта сорок пять градусов, сорок девять минут и двадцать семь секунд. Во всяком случае, в моей спальне – насчет остальных помещений на память не скажу.
– Невероятно, мистер Спивет. Ваш талант подмечать все мелочи явственно сказался в тех иллюстрациях и диаграммах, что вы нам присылали. Потрясающе!
– Наш адрес – номер сорок восемь по Крейзи-свид-крик-роуд, – закончил я и тут же пожалел, потому что оставалась же еще вероятность, что этот человек не
а вовсе даже похититель детей из Северной Дакоты. Так что я добавил, чтоб сбить его со следа: – Ну, может, этот, а может, и нет.
– Великолепно, великолепно, мистер Спивет. Послушайте, я перейду прямо к делу и буду говорить напрямик. Вы получили нашу самую престижную награду – премию Бэйрда за популяризацию достижений науки.
После короткой паузы я спросил:
– Спенсер Ф. Бэйрд{14}, второй секретарь Смитсоновского института? А у него есть какая-то премия?
– Да, мистер Спивет. Я знаю, вы не подавали документов на нее, но Терри Йорн подал портфолио от вашего имени. И, честно говоря… знаете, до той минуты мы видели лишь маленькие кусочки из того, что вы для нас сделали, но это портфолио! И… и нам тут же захотелось устроить вокруг него целую выставку.
– Терри Йорн? – Сперва я не узнал этого имени: так, проснувшись утром, иной раз не узнаешь собственной спальни. Затем постепенно на мысленной карте проступили его черты: доктор Йорн, мой наставник и партнер по «Богглу»; доктор Йорн – огромные черные очки, высокие белые носки, порхающие пальцы, смех, больше похожий на икоту и словно бы исходящий из запрятанного в глубине тела какого-то инородного механизма…
Только это самое свое время все никак не приходило. Для всех, кроме самой доктора Клэр, было совершенно очевидно: упорная одержимость монахом-скакуном, которого за двадцать лет так и не удалось обнаружить, сгубила карьеру моей матери и не дала ей внести в систематику все те многочисленные усовершенствования, на которые она, по твердому моему убеждению, была бы способна. Я не сомневался: захоти только доктор Клэр – и она стала бы одним из самых известных ученых мира. Но монах-скакун мертвой хваткой впился в доктора Клэр, и почему-то это мешало мне рассказать ей о моей карьере – карьере, которой не предполагалось вообще, но которая необъяснимым образом расцветала, все набирая и набирая обороты.
Наша тайная переписка со Смитсоновским институтом продолжалась, а вместе с ней продолжалось и двойное жульничанье: родители ничего не подозревали, а редакция в Вашингтоне считала меня доктором наук. При пособничестве доктора Йорна я регулярно рассылал работы не только в Смитсоновский институт, но также в «Сайнс», «Сайнтифик Америкэн», «Дискавери» и даже «Иллюстрированный спортивный журнал для детей».
Проекты мои были самой разной направленности. Встречались среди них иллюстрации: колония работящих муравьев-листорезов и многочисленные разноцветные чешуекрылые; развернутые анатомические схемы устройства кровеносной системы мечехвоста, выполненные на уровне электронной микроскопии диаграммы сенсорных сенсилл в антеннах
Карта 22–3 августа. Из блокнота З100
Трубка опустилась на рычаг, связь между Вашингтоном и ранчо Коппертоп прервалась. Я представил себе, как в каком-то маленьком среднезападном отделении связи служащая в очках в роговой оправе выдергивает штекер из гнезда, и этот рывок отдается у нее в наушниках тихим хлопком. Служащая поворачивается к товарке по работе и возобновляет беседу о смывке лака для ногтей – беседу, длящуюся весь день, потому что ее постоянно прерывают.
На обратном пути я помедлил у двери в кабинет доктора Клэр. На столе у нее громоздилось уже пять гигантских таксономических справочников в кожаных переплетах. Прижав указательный палец левой руки к какой-то строчке в одном из огромных томов, она быстро-быстро водила указательным пальцем правой по более мелким таксономиям – точно исполняя миниатюрное танго с блошками.
Она заметила, что я стою в дверях.
– Думаю, скорее всего, это новый подвид, – промолвила она, не отрывая пальцев от страницы, но глядя при этом на меня. – На брюшном стерните присутствует ямка, ранее нигде не описанная… то есть как мне кажется. Конечно, всегда есть вероятность, что… но, кажется, нет.
– Не знаешь, где отец? – спросил я.
– Мне кажется…
– Не знаешь, где… – снова начал я.
– Кто звонил?
– Из Смитсоновского института.
Доктор Клэр засмеялась. Это с ней случалось так редко, что сейчас я совершенно не ожидал. По-моему, от удивления чуть не подскочил.
– Ублюдки, – заявила она. – Если когда-нибудь будешь работать на большой институт, просто помни, что все они там – по определению – ублюдки. На каждом шагу бюрократическая любезная неэффективность.
– А как же перепончатокрылые? – спросил я. – У них тоже своя бюрократия.
– Ну, муравьиная колония вся сплошь состоит из самок. Совсем другое дело. А Смитсоновский институт – с давних времен чисто мужской клуб. У муравьев нет раздутого эго.
– Спасибо, доктор Клэр, – сказал я, поворачиваясь уходить.
– Вы там уже закончили? – спросила она. – А то я скоро начну готовить.{17}
Когда я вернулся на крыльцо, Грейси как раз заканчивала последний початок.
– Грейси! – воскликнул я. – Ну что? Сколько попалось плохих?
– А вот не скажу, – буркнула она.
– Ну Грейси! Ты весь эксперимент загубишь!
– Ты висел на телефоне часов шесть, не меньше. Мне было скучно.
– Что ты сделала с плохими?
– Повыбрасывала их во двор Очхорику.
– Их? – переспросил я. – Ага! Значит, было больше одного. Ну сколько же?
Она содрала с початка последние серебристые волоконца и швырнула его в жестяное ведерко к остальным. Яркие початки лежали в ведре друг на друге, торча во все стороны. Аккуратные желтые зернышки сверкали на предвечернем солнце – ни дать ни взять кнопки, буквально умоляющие, чтоб их нажали. Ничто не способно так преобразить день, как ведро сырой сладкой кукурузы. Эта насыщенная желтизна, символ плодородия, обещание подтаявшего масла… довольно, чтоб изменить парню жизнь.