На полу валялся мой смокинг, а в нем мятая рубашка. Я смущенно поднял их и попытался прикрыть пятна крови на груди, сложив рукава смокинга через грудь к плечам. Вид получился, как будто человек-невидимка в смокинге сам себя обнимает.
Отступив на шаг, я любовался самообъятием человека-невидимки, когда в дверь кто-то постучал.
– Входите, пожалуйста, – крикнул я.
В двери показался молодой человек с удивительно пытливыми усиками. Он тащил несколько коробок.{180}
– Привет, мистер Спивет, – поздоровался он. – Вот ваши принадлежности.
– Ой, – сказал я. – Но откуда вы знаете… что мне нужно? Я ведь еще ничего не писал.
Мне вовсе не хотелось показаться высокомерным, но я отношусь к своим чертежным принадлежностям очень придирчиво. И хоть я был благодарен новым знакомым за старания, но вряд ли они могли отгадать, какие именно марки карандашей и секстантов я предпочитаю.
– О, у нас имелись кое-какие догадки. Серии «Жилло?300», верно? Теодолит от «Бергера»? Мы уже видели вас за работой.
У меня отвисла челюсть.
– Постойте-ка! Это вы принесли мне медовые «чириос» с орешками?
– Что-что?
– Эээ… ничего. – Тут я вдруг вспомнил, что в кармане у меня всего два доллара и семьдесят восемь центов. – Знаете, не уверен, что смогу прямо сейчас за все заплатить.
– Смеетесь? По счетам платит Смити – по крайней мере, на это они годятся, – сообщил он.
– Правда? – поразился я. – Ух ты! И все забесплатно!
– Лучшая штука в жизни. Если вам нужно еще что-нибудь, просто напишите вот тут, на бланке заказа, и мы все доставим.
– А конфеты? – спросил я, испытывая границы своих возможностей.
– Можем и конфеты, – кивнул он и, составив коробки стопкой на столе, занес в комнату несколько больших папок. – Ваши работы, прямиком с запада.
– С запада?
– Ну да. Доктор Йорн переслал их через водораздел.
– Вы знаете доктора Йорна? – поразился я.
Молодой человек с усиками улыбнулся.
Я начал просматривать одну из папок. В ней содержались мои самые последние работы. Я думал, их еще никто не видел, кроме меня. Там было начало моей великой монтанской серии: наложение на старые миграционные тропы бизоньих стад современной системы автомагистралей; рельеф возвышенностей и плодородных почв; экспериментальная раскладная таблица, демонстрирующая постепенное превращение расположенных вдоль железной дороги маленьких ферм и ранчо в исполина сельскохозяйственной промышленности.
Мои карты. Мой дом. Я коснулся калечного наложения, провел пальцем по тонким карандашным линиям, тронул место, где мне пришлось стирать неточную линию. Вспомнил, как поскрипывал мой чертежный стул, когда я наклонялся вперед.
Я узнал почерк доктора Йорна. И заметил еще, что штемпель на письме датирован двадцать восьмым августа – тем самым днем, когда я покинул Монтану. Я уже собирался разорвать конверт, когда молодой человек протянул мне серебряный вскрыватель для писем.
– Спасибо, – поблагодарил я. Мне еще не приходилось пользоваться такими приспособлениями – почему-то это придавало акту открытия письма официальность.{181}
Так она все знает!
Я вскинул голову. Молодой человек все так же стоял на пороге, улыбался и не выказывал ни малейшего намерения уходить. Я старался не подавать виду, что, возможно, все пропало, что моя мать, вероятно, уже едет сюда, чтобы посадить меня под замок на веки вечные. Отгоняя эти мысли, я посмотрел на большой конверт из оберточной бумаги. На нем была отпечатана красная буква М. Я вдруг осознал, что и на вскрывателе для писем была такая же буква.
– Вы…
– Фаркаш? Я уж думал, ты никогда не спросишь. Фаркаш Эстебан Смидгалл, к твоим услугам.
Он слегка поклонился и дернул себя за кончик уса.
Я вскрыл второй конверт тем же серебряным вскрывателем. Мне это нравилось. Внутри оказался отчет мистера Ториано, тот самый отчет, который я когда-то обнаружил в архивах Бьютта, но потом потерял в ванной комнате: «Преобладание лоренцевых червоточин на американском Среднем Западе, 1830–1970»{182}. Видно было – отчет этот много раз копировали и перекопировали.
– Спасибо, – сказал я.
Фаркаш оглядел комнату, затем поманил меня к себе.
– Здесь разговаривать небезопасно, – прошептал он. – В Смити никогда не знаешь, подслушивают тебя или нет… но мне бы хотелось как-нибудь потолковать с тобой в подземельях. Борис сказал, ты попал в червоточину по дороге сюда.
– Да, – прошептал я, наслаждаясь таинственностью нашей беседы. – В смысле, мне так кажется. Не могу сказать доподлинно. Вот почему я и хотел прочитать этот отчет. Почему они все сосредоточены именно на Среднем Западе?
Фаркаш бросил подозрительный взгляд на изображение Джорджа Вашингтона.
– Расскажу тебе все, что мы знаем – но не здесь, – прошептал он. – Я подхватил работу с того места, где закончил Ториано… он так и не понял, почему именно Средний Запад. По его гипотезе, уникальные очертания литосферной плиты под долиной реки Миссисипи дают что-то вроде заикания в пространственно-временном континууме. Суть теории в том, что особенности строения и состава коренных пород в этой области в сочетании с множеством других сложных субатомных факторов порождают между сорок первой и сорок второй параллелями аномально высокую концентрацию квантовой пены… что, разумеется, приводит к частым аномалиям всякого иного рода. Главный вопрос – откуда там берется
– Фаркаш! – заорал я, кинулся к двери и, рывком распахнув ее, обнаружил мистера Джибсена, который как раз потянулся к ручке с наружной стороны.
– О, Т. В., уже на ногах! Великолепно! Вижу, тебе все доставили.
– Где Фаркаш? – спросил я.
– Кто?
– Фаркаш, – повторил я нетерпеливо, озираясь по сторонам.
– Курьер? О, я как раз видел, как он уходил. А что? Тебе надо еще что-то?
– Нет, – покачал я головой. – Нет.
– Как сегодня, мой мальчик, не очень болит?
Я вдруг осознал, что в суматохе доставки папок, отчета и писем напрочь забыл о ране. Но стоило Джибсену напомнить мне о ней, грудь сразу заныла.
– Болит, – вздохнул я. Зал птиц округа Колумбия? Полночь?
– Я так и думал, – сказал Джибсен. – И принес тебе еще волшебных таблеток.
Я послушно взял две таблетки и лег на кровать.
– Да уж, – проговорил Джибсен. – У тебя вчера вышло фантастически, просто фантастически!
Слова лились гладко и ровно. По утрам его речь звучала как-то спокойнее. Должно быть, мышцы его челюстей зависели от притяжения луны, как приливы.{184}
– О большем я и мечтать не мог, – продолжал он. – Ты им понравился. Само собой, это всего лишь сборище ученых, но если их можно считать показателем общественной реакции, мы нашли золотую жилу. В смысле, мне ужасно жаль, что с тобой все это произошло. Это совершенно…
Он присел на краешек кровати. Я слабо улыбнулся ему. Он улыбнулся мне в ответ, похлопал по кровати и снова встал.
– Но какая вышла история! Теперь у меня телефон просто разрывается. Они все сражены, сражены наповал! Горе, юность, наука. Вот уж трезубец так трезубец!{185}
– Трезубец?
– Ну да, трезубец, – повторил он. – Люди так чертовски предсказуемы. Да я могу целую книгу накатать о том, как заставить людей сопереживать. – Он подошел к картине с Джорджем Вашингтоном и задумчиво остановился перед ней. – У Вашингтона тоже был свой трезубец – и смотри, как все обернулось.
– А у него какой трезубец был?
– Ой, да не знаю, – раздраженно отмахнулся Джибсен. – Я не историк.
– Простите, – пробормотал я.
Джибсен вроде как слегка смягчился.
– Ну, я, конечно, не хочу перегружать тебя, но… Ты уверен, что готов?
– Думаю, да, – ответил я.
– Великолепно! – улыбнулся он. – Си-эн-эн хочет успеть раньше всех. Пресс-релиз уже вышел, и нам звонил Тэмми… и не хочу обнадеживать тебя раньше времени, но Белый дом тоже вроде как разнюхивает.
– Белый дом?
– Доклад президента конгрессу уже на следующей неделе. Наш бесстрашный лидер, разумеется, плевать хотел на науку, но ты – очень выигрышная тема. Так и слышу, как он разглагольствует: «Взгляните – американская система образования работает! Сердце нашей страны порождает юных гениев!» О, ну да пусть, не будем лишать его великого научного момента. Кто знает, может, он и бюджет нам повысит.
– Вау! – восхитился я, на миг забывая, кто такой президент. Интересно, каково было бы пожать ему руку.
– Что ж, думаю, тебе стоит поскорее позвонить доктору Йорну, твоему приемному… в смысле, позвони доктору Йорну и твоей сестре и скажи им срочно ехать сюда.
– Грейси?
– Ну да, Грейси. Еще нам понадобятся фотографии твоих родителей и… твоего брата. У тебя есть какие-нибудь семейные фотографии?
Я вспомнил, что уберег рождественский снимок нашей семьи, переложив в Чикаго в рюкзак, но внезапно ощутил, что совершенно не хочу давать его ни Джибсену, ни кому либо еще из смитсоновцев. Не хочу, чтобы люди видели изображение моей семьи в газетах или по телевизору – и думали, будто все умерли. Грейси бы, уж конечно, охотно приехала позировать на научном красном ковре – да на любом красном ковре! – и, скорее всего, вполне подыграла бы мне в шоу «В семье Спиветов все умерли» – да только я бы всего этого кошмара и обмана просто не вынес.
– Нет, – сказал я. – У меня была фотография, но я потерял ее в Чикаго.
– Какая жалость, – посетовал он. – Что ж, когда будешь говорить со своим… с доктором Йорном, попроси его прислать нам срочной почтой какие-нибудь фотографии. Мы за все заплатим. И отдельно напомни ему про фотографии твоего брата.
– Ой, а у доктора Йорна не осталось фотографий, – заявил я. Зубы так и ныли.
– Совсем-совсем?
– Нет. Он решил, что смотреть на них слишком больно, так что взял все и сжег.
– В самом деле? Какая жалость! Чего бы только я не дал за фотографию твоего брата, желательно с ружьем, а тебя на заднем плане. Да, это было бы слишком хорошо, слишком. А как там его звали?
– Лейтон.
Мы сидели, глядя друг на друга.{186}
У Джибсена зазвонил мобильник.
– А сколько знаменитых людей спало в этой комнате? – спросил я.
– Что? – переспросил Джибсен, возясь со своим телефоном. – Много, наверное. Все прочие лауреаты премии Бэйрда, это уж точно. А что?
– Да так просто. – Я сел на кровати.
– Алло? АЛЛО? – произнес он в трубку. – ВЫ МЕНЯ СЛЫШИТЕ? О, да, это мистер Джибсен из Смитсоновского института.
Он вскочил и начал расхаживать по комнате.
– Да… что?! Но вы же говорили… это просто смешно! – Он глянул на часы. – Тэмми… да, я понимаю, но… да, но… мы никак не…
Я смотрел, как этот смешной коротышка расхаживает взад-вперед, яростно жестикулируя и теребя сережку.
– Ну ладно, ладно… хорошо… да, да, нет, я понимаю. Все в порядке. Хорошо, понимаю… Всего хорошего, мэм.
Он повернулся ко мне.
– Одевайся. Они изменили время… хотят брать у тебя интервью в прямом эфире через два часа.
– Мне надеть смокинг?
– Нет-нет, никаких смокингов, просто что-нибудь приличное.
– Но у меня больше ничего нет.
– Совсем ничего? Ох, ладно, натягивай смокинг, только… – Он осмотрел костюм и развернул рукава. – О господи! Да это же… ладно, ничего, надевай, а по дороге посмотрим, не сумеем ли придумать чего еще.