— Да тут, никак, мой приятель?.. Сам принимал в часть! — чуть улыбнулся Василий Иванович. — А ну-ка, Аксёнкин, подойди поближе, потолкуем.
К бойцу сразу повернулись все головы, перед ним расступились, освобождая дорогу, и он медленно, как бы ощупью, приблизился к тарантасу. Это был молоденький, лет семнадцати, паренёк с едва пробившимся над губой темноватым пушком. На его полных щеках горел нежный девичий румянец.
На вопрос Чапаева: «Расскажи-ка, товарищ боец, каким вы тут добрым делом занимаетесь?» — Аксёнкин на секунду поднял голову и посмотрел в лицо начбригу. Большие правдивые глаза паренька вдруг увлажнились, и он часто заморгал веками. Негромко, виновато сказал:
— Такое случилось…
Помолчав, продолжал:
— Сам вот… теперь хоть на людей не гляди! А вышло оно так… В атаку на нас неприятель бросился, а мы… получилось, не выдержали. Бежим к мосту, а он подводами запружен. Тут уж совсем головы потеряли. Которые не только винтовки, а и одежду чуть не всю побросали… Ну и, конечно, в речку… Так объясняю, ребята?
— Чего там, всё верно… — подавленно вздохнул конопатый длинноносый парень.
— А помнишь, Аксёнкин, как я тебя в полк принимал? — пощипывая усы, спросил начбриг. — Что ты тогда говорил, помнишь? «Смелым буду, храбрым…» Да не один ты, — повышая голос, обратился Чапаев к остальным бойцам. — Все вы, молодцы, обещали жизни своей не жалеть в борьбе с врагами Советской власти! А теперь… а теперь, выходит, что же получилось? Меня обманули, Красную Армию опозорили?
Аксёнкин решительно вскинул голову и подошёл к тарантасу. Он горячо и искренне проговорил:
— Прости нас, товарищ Чапаев! Никогда больше… не допустим больше такого позора!
Заволновались, зашумели и другие парни:
— Не допустим!
— Прости, товарищ Чапаев!
Василий Иванович встал, выпрямился.
— Одно из двух: или идите домой — трусы мне не нужны, — начбриг поднял руку и сжал её в кулак, — или вы должны стать храбрыми, смелыми красноармейцами… такими, чтобы народ о вас говорил только хорошее. И чтоб завтра же быть при оружии и по всей форме, как подобает бойцам. Выбирайте!
Снова зашумели, дружно закричали бойцы:
— Больше не подведём!
— Хватит… Теперь не мы, теперь от нас будут бегать золотопогонники!
— С лихвой искупим свою вину!
Получив разрешение явиться в роту, парни побежали в переулок, обгоняя друг друга. Впереди всех нёсся Аксёнкин.
Исаев тронул коней. Через несколько минут тройка остановилась у штаба.
Навстречу Чапаеву с крыльца сбегал радостно возбуждённый Дёмин. За ним едва поспевали Лоскутов и Силантьев.
* * *
— Василий Иванович… вот не ждали! — взволнованно говорил Лоскутов, торопливо шагая по узкому коридору вслед за Чапаевым. — И как ты надумал приехать? А мы без тебя…
Начбриг резко обернулся и потемневшими от негодования глазами уставился в лицо командира Пугачёвского полка:
— Вы тут Николаевск удумали отдать, а я, по-вашему, сквозь пальцы должен смотреть?
Вошли в комнату. Часто вытирая со лба пот, Лоскутов коротко доложил о создавшемся положении.
Лицо Чапаева было гневное: узкие брови сошлись у переносицы, на скулах набухли желваки, но командира полка он выслушал молча, не перебивая.
Когда Лоскутов кончил, Василий Иванович, в раздумье покрутив ус, тихо заметил:
— По уши завязли.
И после недолгого молчания спросил:
— Командиром новой роты добровольцев по-прежнему этот… Коробов?
— Коробов, — ответил Силантьев.
— Назначаю Дёмина. Роту принять немедленно. — Чапаев посмотрел на Силантьева: — Тебе тоже сейчас же отправиться к своему батальону и готовиться к атаке. От Порубежки не отходить. Мы во что бы то ни стало должны вернуть переправу через Большой Иргиз.
Отдав приказания, Чапаев снял шашку, пододвинул к столу табурет.
Пока начбриг сидел над картой, сутулясь и глухо в кулак покашливая, Лоскутов стоял возле него затаив дыхание.
— Слушай теперь, — заговорил наконец Чапаев, жестом приглашая командира полка следить за картой. — Оба полка бригады должны перейти в наступление. В решительное наступление. Противник получит удар с тыла, в самое слабое место… Надо сбить спесь этим господам!.. Твоему полку вернуть переправу. А в Карловку к Соболеву сейчас же отправим ординарца с приказом. Разинский полк через Гусиху выйдет в тыл к противнику и атакует его вместе с твоими ребятами в Таволжанке.
Рассказав командиру Пугачёвского полка о плане предстоящей операции, Василий Иванович постучал по столу циркулем и спросил:
— Понял?
Помолчав, уверенно проговорил:
— Если успешно поведём дело, можно будет и Николаевск освободить от белобандитов, и неприятеля обескровить.
Подписав последние приказы и послав в Карловку ординарца с пакетом, Чапаев с Лоскутовым поехали к передовым цепям.
* * *
Пугачёвский полк занимал позицию в поле, в полукилометре от извилистого берега реки.
Батальоны и роты вели перестрелку с неприятелем, закрепившимся у переправы, на этом берегу. С другого, правого берега, крутого и заросшего тальником, белочехи обстреливали красноармейцев из пулемётов.
Два брата Кузнецовы, Семен и Тихон, лежали за одним бугорком. Стреляли редко — берегли патроны. Гимнастёрки на спинах братьев почернели от солёного пота, по багровым лицам сбегали мутные струйки.
— Хотя бы солнышко, что ли, скорее закатилось, — проворчал Тихон. Эко как шпарят! Без передыху!
Семён глубже надвинул на лоб фуражку. Облизнув потрескавшиеся губы, нехотя протянул:
— Д-да, шпарят…
Тихон ещё ниже опустил голову. Он застыл, не шевелясь, весь отдавшись глубокому раздумью.
В это время Семёна окликнул сосед по левую сторону, старик Василенко. Когда Семён оглянулся, Василенко во всё лицо заулыбался:
— Василь Иваныч прискакал!
Весть о приезде Чапаева в несколько секунд облетела всех бойцов. Красноармейцы оглядывались, желая поскорее увидеть начбрига. Все оживились, повеселели. Стали перебрасываться словами:
— Теперь, ребята, не тужи!
— Узнает нынче враг, где раки зимуют!
Руководство операцией начбриг взял на себя.
Чапаев приказал сейчас же выдать бойцам запас патронов, обнести цепи водой.
— Предупреждаю: все должны быть готовыми к атаке, — сказал Василий Иванович командирам.
Встав во весь рост в тачанке, Чапаев долго разглядывал в бинокль позиции противника, намечая, куда поставить пулемёты. Посвистывая, пролетали пули, но он, казалось, ничего не замечал.
На солнце набежало дымчатое облачко с белой пенной опушкой, и тут же из степи вдруг налетел ветер и окутал цепи чёрной пылью.
Начбриг спрыгнул на землю и указал места, где требовалось установить пулемёты.
Подошёл Исаев с кружкой холодной колодезной воды. Чуть улыбаясь, сказал:
— Испить не хочешь, Василий Иванович?
Чапаев напился и, расправляя усы указательным пальцем правой руки, зашагал. Ординарец последовал за ним.
Прошли в первую цепь. Бойцы посторонились, уступая место, и начбриг с ординарцем легли на землю.
Была дана команда: «К перебежке приготовиться!» И все замерли, готовые в любое мгновение вскочить, броситься вперёд. Настороженная тишина длилась секунду, другую, третью. И хотя все только и ждали короткого, отрывистого слова «перебежка», оно, казалось, прозвучало совсем неожиданно.
— Перебежка! — закричал Чапаев, и цепь, как один человек, взметнулась, поднялась. — Бегом!
И все бросились вперёд.
Поддерживая левой рукой шашку, начбриг бежал вместе со всеми, то смотря прямо перед собой, то оглядываясь на цепь, ощетинившуюся штыками.
Затарахтело несколько вражеских пулемётов.
— Ложись!
…С каждой перебежкой расстояние до переправы сокращалось. Уже отчётливо были видны камыши у противоположного берега Большого Иргиза.
Когда Семён Кузнецов осторожно приподнял голову и посмотрел прямо перед собой, у него от изумления широко открылись глаза.
В течение дня Семён не один раз видел жаркий Иргиз, но вот почему-то лишь сейчас эта знакомая с детства мелководная, извилистая степная речушка вдруг показалась ему какой-то необыкновенной, трогательно-волнующей.
Точно зачарованные, смотрели в тихую, небыструю речку и сонно поникшие камыши, и сургучно-глинистый крутой берег, и кустарник с сизыми обмякшими листочками, и голубеющее бездонное небо. Семён на какое-то мгновение забыл и о войне, и о пролетавших над головой пулях, и о том, что, может быть, его скоро не будет в живых.
Вспомнились Семёну весёлые мальчишеские поездки в ночное, рыбалки на заре и многое, многое другое, такое близкое, родное.
Внезапно что-то прожужжало, и рядом с вытянутой рукой Кузнецова взбугрилась земля.
— Нагни голову! — услышал Семён голос Василенко, строгий и незнакомый, и тут же пришёл в себя.
«Ведь это пуля чуть не задела меня», — пронеслось в голове у Семёна, и сознание близкой опасности сразу сковало его.
Цепи лежали в напряжённом молчании. Перебежки кончились. Сейчас начнётся атака… И вот наконец наступило то, о чём думал каждый в эти пять минут, показавшиеся вечностью:
— В атаку-у!.. Ур-ра-а!..
Бойцы поднялись, выпрямились и ринулись вперёд, сотрясая воздух мощным, непрерывным «ура».
Семён бежал в одной цепи со всеми. Как и все, он кричал «ура» и удивлялся, как это минуту назад он мог поддаться страху. Его настоящим желанием было стремление вперёд. Вперёд и вперёд! Скорее смять, сокрушить врага! О смерти, которая в любое мгновение может оборвать его жизнь, он больше не думал.
Семён увидел Чапаева. Взмахивая шашкой, начбриг бежал на полшага впереди цепи.
«Вот он, наш Иваныч, с нами!» — подумал Семён и, прислушиваясь к привычному, ободряющему топоту, оглянулся назад, на своих товарищей. В тот же миг на виске у брата Тихона он увидел красное расплывшееся пятнышко.
Семён ещё не успел спросить себя: «Что с братом? Ранен?», как Тихон пошатнулся и, выронив из рук винтовку, плашмя повалился на землю.
Несколько неприятельских солдат выскочили из окопа и кинулись назад к мосту. Красноармейские цепи ещё громче закричали «ура».
Неприятель не выдержал, дрогнул. Бросая винтовки, солдаты лавиной устремились к переправе. На мосту солдат пытались задержать офицеры, но их смяли. В панике офицеры понеслись, гулко топая сапогами по деревянному настилу.
Захватив переправу, Чапаев повёл полк к Таволжанке. Разведка донесла, что противник бросил навстречу Пугачёвскому полку все свои силы.
— Нам это и нужно, — выслушав начальника разведки, сказал начбриг.
Поздно вечером полк остановился на ночлег. После ужина, проверив выставленные дозоры, Чапаев с Лоскутовым неторопливым шагом проходили по стану. И справа и слева ещё слышались приглушённые разговоры расположившихся на отдых бойцов, негромкий смех. Совсем рядом какой-то весельчак что-то бойко распевал себе под нос.
Легонько толкнув командира полка в бок, Василий Иванович полушёпотом проговорил:
— Слышишь? — И тут же с упрёком добавил: — Как же это ты с такими орлами не смог неприятеля одолеть? Или нашу заповедь забыл — врага бить всегда, но самим от него никогда не бегать!
Василия Ивановича окликнули. От сидевших кружком красноармейцев отделился высокий парень. Приветливым знакомым голосом проговорил:
— А мы на вашу долю похлёбки оставили. Думаем, закружится Василий Иванович с делами разными… Может быть, откушаете?
— Семён Кузнецов? — спросил начбриг.
— Он самый! — последовал ответ.
— Спасибо. Закусывал. — Чапаев приблизился к бойцу и положил ему на плечо руку: — У тебя, говорят, горе?
— Брата… Тихона убили… — натужно выговорил Кузнецов.
— Так ты как же?
— Наказал в Гусиху. Завтра батя приедет.
— Ну, бери отпуск… дня на два, на похороны. В бою ты отличился. Мне уж докладывали.
После некоторого раздумья Семён вздохнул и покачал головой:
— Не надо, Василий Иванович. В такое время… да товарищей покидать?
Опять помолчав, еле слышно закончил:
— Я уже простился с Тихоном. Теперь чего же…
* * *
На другой день, 21 августа, получив донесение о выходе полка имени Степана Разина в тыл неприятеля, Чапаев приказал начать атаку. Противник не подозревал о нависшей над ним смертельной опасности.
Весь орудийный и пулемётный огонь он сосредоточил против другого чапаевского полка — Пугачёвского. Предстояла жаркая схватка.
К Василию Ивановичу подошёл командир роты добровольцев Дёмин.
— Разрешите доложить, товарищ начбриг, — сказал он. — Вверенная мне рота в полной боевой готовности. Красноармейцы просят вас перевести их в передовую цепь.
Чапаев подумал и распорядился перевести роту в первую цепь на левый фланг.
Вражеская батарея открыла ураганный огонь. Снаряды рвались один за другим. Чёрные столбы пыли и земли с багровыми прожилками высоко взлетали к ясному, погожему небу.
Хорошо окопавшийся противник отражал атаку за атакой… Но вот наконец он был стиснут «клещами». Не замеченный врагом Разинский полк зашёл к нему в тыл и открыл стрельбу. Мятежниками овладели тревога, замешательство.
Скоро батарея совсем умолкла. Реже стал и пулемётный огонь: часть пулемётов противник спешно снял с передовой линии и отправил их в тыл. По Таволжанке в панике метались обозы.
А в это время пугачёвцы пошли в последнюю атаку. Позади цепей на буланом коне вихрем носился Чапаев.
— Смелее, орлы! — кричал он, подбадривая бойцов. — Теперь врагу не устоять!
И летел дальше, на скаку отдавая распоряжения.
Когда начбриг проносился мимо батальона Силантьева, ему помахал винтовкой немолодой боец с пегой клочкастой бородой:
— Василь Иваныч! Шальная пуля дура… поосторожней бы надо!
Чапаев весело улыбнулся и с озорством сказал:
— А меня ни одна пуля не возьмёт! Я заколдован!
И всем стало весело. Твёрже ступала нога, и уже редко кто горбился и наклонял голову.
Всё ближе и ближе окопы неприятеля. Находясь в это время на левом фланге, Василий Иванович спрыгнул с коня и, выхватив из ножен шашку, побежал впереди цепи новой роты добровольцев:
— Ура, ребята!
— Ур-ра-а! — дружно откликнулись бойцы.
Аксёнкин уже отчётливо видел и неглубокий окоп, и перепуганных солдат с бледными лицами, когда вдруг почувствовал острую боль в плече. Продолжая бежать и стараясь не отстать от товарищей, обгонявших его, он подумал: «Неужто ранило?» — и тут же об этом забыл.
Неожиданно впереди Аксёнкина появился Чапаев. Он как бы заслонил своей грудью молодого бойца от бежавшего навстречу ему коренастого, большеголового солдата.
— Коли их, ребята! — закричал начбриг и взмахнул рукой.
Блеснуло узкое лезвие шашки, и в то же мгновение коренастый солдат повалился навзничь.
Теперь прямо на Аксёнкина бежал другой солдат, что-то визгливо, истерически крича. На исхудалом, перекошенном страхом лице его смешно топорщились аккуратные усики.
«Что же это я? — промелькнуло у Аксёнкина в голове, и сердце заколотилось часто и громко. — Ведь он заколет… заколет меня сейчас…»
И, отскочив в сторону, Аксёнкин размахнулся и ударил солдата. Он не видел, как тот упал, — он бросился вперёд за убегающим к селу офицером.
Легко перемахнув пустой окоп, Аксёнкин уже догонял тяжело пыхтевшего толстяка офицера с багрово-бурой шеей, когда тот внезапно обернулся и выстрелил в него из револьвера.
С головы бойца точно порывом ветра сбросило фуражку. Он подпрыгнул и изо всей силы ткнул штыком офицера.
— Что? Попало? — ликующе закричал Аксёнкин, когда офицер грузно грохнулся у его ног.
— Мишка, ты ранен! — сказал Аксёнкину пробегавший мимо длинноносый парень.
Боец покосился на левое плечо. Весь рукав потемнел от крови. И странно: стоило ему увидеть окровавленное плечо, как внезапно почувствовал тупую боль в отяжелевшей руке.