Из последующего развития науки мы знаем, что Леонардо в этом случае ошибался — Солнце также имеет свое движение. Но тогда это положение, противоположное утверждениям церкви и старой науки, носило явно революционный характер.
Много раздумывал Леонардо о происхождении Земли. Он выдвинул ряд ценных положений о строении Земли, соотношении между сушей и водой, о движении воды, впоследствии блестяще подтвержденных наукой.
Не оставлял Леонардо и технику.
Как и раньше, много беспокойства жителям Милана и его окрестностей причиняла угроза наводнения. В годы военных действий гидротехнические сооружения, предохранявшие город от этого бедствия, пришли в упадок и нуждались в реконструкции. Миланские власти обратились за советом и помощью к Леонардо.
Он охотно пошел им навстречу и в 1509 году построил новый шлюз.
Особенное же внимание Леонардо в этот период привлекала анатомия.
Для выработки материалистического мировоззрения занятия анатомией имели большое значение, ибо рассеивали множество нелепых сказок, сочиненных служителями католической церкви.
Священники и монахи резко враждебно относились ко всем, кто пытался посягать на авторитет церкви. У них всегда было наготове обвинение дерзкого в «нечестии», «кощунстве» и «безбожии». Поэтому-то, чтобы сохранить жизнь, приходилось производить вскрытие трупов тайно.
* * *
Темная осенняя ночь. Далекая окраина Милана. Дождь, зарядивший еще с утра, превратил широкую немощеную улицу в непроходимое болото. Маленькие полуразвалившиеся домишки. Стены их, когда-то белые, давно уже покрылись грязными потеками и большими пятнами плесени. Около хибарок нет ни садов, ни цветников. Только одинокие старые ивы роняют на землю мокрые темно-желтые листья.
Глухая тишина. Слышен лишь плеск дождевых струй да редкий жалобный вой бродячих собак.
По узенькой дорожке вдоль стен домов, то и дело задевая их плечами или локтями, идут двое. Впереди — невысокий коренастый человек в больших сапогах, в черном плаще. В правой руке у него фонарь, скупые лучи которого тускло освещают безрадостную картину городской окраины. В левой руке, спрятанной под плащом, он держит тщательно завернутые в холст стеклянные банки.
— Здесь осторожнее, мессер!
— Спасибо, друг! — и в тот же момент крепкая, сильная рука Леонардо ловко подхватывает своего спутника и ставит его на дорожку.
— Благодарю вас, мессер!
И опять молчание. Вокруг так тихо, что кажется — нет ни большого города, ни людей. Только редкий лай собак да сочное чавканье грязи.
В этот час на окраине все спят. Мелкие ремесленники, рабочие мануфактур, рыбаки, лодочники, грузчики, нищие — все они с первыми лучами солнца должны быть на ногах. Унылая, беспросветная жизнь: тяжелый от восхода до захода солнца труд, несколько часов короткого, беспокойного сна.
Полное безлюдье. И даже тот, кому случится запоздать — рыбак или бездомный бродяга, ищущий пристанища, — спешит, завидев путников, нырнуть в калитку первого попавшегося домика и там переждать прохожих.
Вот и последние хибарки. Глаз едва различает мрачное приземистое строение. От него и на расстоянии веет какой-то безнадежностью. Это госпиталь святого Иоанна, последнее прибежище людей, выброшенных за борт жизни.
Они стекаются сюда со всего города и из его окрестностей в туманной надежде найти излечение своим неизлечимым, часто еще совершенно не ведомым тогдашней науке болезням.
— Ну, наконец-то! — облегченно восклицает Зороастро.
Он стучит в тяжелую дверь. Долгое молчание. Потом глухой голос:
— Кого бог принес?
В круге фонаря видна большая седая борода. Маленькие подслеповатые сонные глазки буравят пришельцев.
— Свои! — коротко отвечает Зороастро.
В руку сторожа падает тяжелая монета. Со скрипом и скрежетом дверь открывается шире.
Теперь все трое молча идут по двору. Справа распласталось низкое длинное строение почти без окон. Вместо них — незастекленные дыры, через которые вырывается наружу спертый, густо насыщенный зловониями воздух, слышится храп, стоны, бред людей.
Чем ближе к небольшому каменному домику, где помещаются мертвецкая и часовня, тем шаги проводника становятся медленнее, а доносящееся из-под густых усов бормотание громче:
— Господи, спаси и сохрани... Да не покарает меня...
Не дойдя до домика нескольких шагов, проводник останавливается и вопросительно смотрит на своих спутников.
Поняв его взгляд без слов, Зороастро снова лезет в карман куртки, и снова тяжелая монета легко утопает в морщинистой дрожащей руке старика.
Большой фигурно вырезанный ключ переходит в руку Зороастро.
— А мне-то что?.. Они сумасшедшие... Я ни при чем... — ворчит старик, возвращаясь обратно.
Леонардо и Зороастро входят в мертвецкую. Тяжелый потолок низко нависает над грязным каменным полом. Так душно, что Зороастро не сразу решается закрыть дверь. Он стоит на пороге и жадно вдыхает ночную сырость.
— Приступим, друг. Время не терпит!
Леонардо перешагивает через порог, вынимает пучок свечей и быстро зажигает их. Колеблемое ветром, проникающим сквозь разбитое стекло маленького, прорубленного под самым потолком оконца, пламя трепетно освещает большой стол, на котором лежит обнаженный труп. В углу на мокрой, пропитанной кровью соломе еще несколько трупов. Худые до того, что ребра выпирают наружу, покрытые кровью и грязью, они вызывают не столько страх, сколько жалость и отвращение.
Зороастро взбирается на табуретку и затыкает окошко. Потом зажигает большой светильник, раскладывает на краю стола блестящие инструменты. Сбросив плащ и камзол, Леонардо засучивает рукава и приступает к вскрытию трупа.
— Держи!.. Подай вот тот... Скорей, скорей!.. — говорит Леонардо своему верному помощнику.
Долгое время в мертвецкой стоит тишина, нарушаемая лишь позвякиванием инструментов.
Леонардо рассекает грудь трупа, осторожно отделяет ткани, кропотливо возится с мелкими кровеносными сосудами. Работа идет очень медленно. Многое, очень многое приходится делать наугад, лишь по догадке, и естественно, что ошибки часты и их много.
Часы идут своей неторопливой поступью. Белый халат Леонардо испачкан кровью. Лоб ученого покрыт крупными каплями пота. Руки, ноги, все тело ноет от огромного напряжения и усталости. Только глаза по-прежнему остры и внимательны.
Вдруг в тишине раздается какой-то едва слышный звук. Крыса, что ли, скребется? Зороастро отходит от стола и тихонько открывает боковую дверь в часовню.
На большом низком столе посередине стоит гроб, в головах покойника тускло горит свеча, на груди его лежит раскрытая, наспех брошенная книга.
Словно огромная летучая мышь, широко взмахнув полами сутаны, торопливо спрыгивает с табуретки, поставленной под окошком в мертвецкую, монах.
— Стой! — негромко говорит Зороастро и кладет свои железные пальцы на плечо монаха.
Монах сделал попытку вырваться. Бесполезно! Если уж кого схватит Зороастро, только смерть сможет его освободить.
— Пусти! — прохрипел монах. — Пусти! Ты понимаешь, что делаешь!
Зороастро ухмыльнулся:
— Понимаю, и очень хорошо.
— Ты знаешь, кому ты служишь? Дьяволу! Сыну дьявола! — прошипел монах.
— Потише, потише! — спокойно сказал Зороастро. — Не шуми, святой отец, а то...
— Ах ты, нечестивец! Смотри, как бы...
— Что — как бы?
— Кому ты служишь? Что делает твой господин? Великое кощунство! Оскверняет созданные богом существа! Нарушает установленный богом порядок: раскрывает то, что самим богом создано скрытым! Это великий, смертный грех! Непростительный грех! Молись, молись! Кайся! Кайся сейчас же! На колени! — И монах поднял вверх руку, призывая Зороастро стать на колени.
Но Зороастро продолжал стоять неподвижно. Он только убрал свою руку с плеча монаха. Монах передернул плечом.
— На колени, нечестивец, а то я прокляну тебя! Ты пойдешь в ад, и никакие силы не спасут тебя от страшных адских мук...
Монах почти кричал, а Зороастро продолжал почему-то улыбаться.
— Э! Нашел чем пугать! Я, святой отец, такие муки прошел — что перед ними ад! Да-да, вот здесь, на земле! А ты говоришь — ад!
— Что ты болтаешь, нечестивец! Опомнись! Твой господин еретик, безбожник! Он и тебя погубит...
Рука Зороастро снова легла на плечо монаха. Монах слегка подался назад, а затем бессильно осел на пол.
— Ты о моем господине молчи! Понял? Ни слова! — Он отпустил монаха, пошарил за поясом. В прыгнувшем вверх пламени свечи блеснул остро отточенный нож. — Слушай, святой отец! — Обычно столь молчаливый Зороастро неожиданно стал словоохотлив. — Если ты кому-нибудь скажешь хоть одно слово о том, что видел здесь, то...
Монах даже побелел от ярости. Он задыхался:
— Ты... ты... смеешь поднимать руку на служителя церкви!
— Тише! — властно сказал Зороастро. — Я знаю, что, если ты донесешь, мне не миновать казни. Но запомни, что наши души пойдут вместе. Твоя — в рай, моя — в ад, но клянусь, что они пойдут вместе!.. — И он многозначительно перекинул нож из одной руки в другую. — Запомнил? А теперь уходи! — Он открыл дверь и легонько подтолкнул монаха.
— Проклятый нечестивец! Слуга дьявола!.. — бормотал тот и, подобрав полы сутаны, побежал к воротам.
Зороастро вернулся в часовню. Аккуратно погасил свечу и тихо вошел в мертвецкую.
— Что там, Зороастро? С кем это ты говорил?
— Со сторожем, мессер.
— А-а-а, — рассеянно заметил Леонардо. Несколько минут он работал молча, потом выпрямился: — Смотри, мой друг! Вот он, великий и первый двигатель человеческого организма! Сколько труда стоило мне увидеть его, и вот наконец я держу его в своей руке!
Он поднял свою большую, широкую руку вверх. На ней лежало сердце. Под колеблющимся огнем светильника оно, казалось, жило, билось.
Леонардо осторожно положил его в подставленный Зороастро сосуд и тщательно закрыл.
— Не пора ли, мессер, собираться?
В открытое оконце пробивался мутный рассвет. Леонардо тщательно закрыл труп холстиной.
Когда они проходили ворота, старый сторож, опуская в карман туго набитый кошелек, бормотал себе под нос:
— Право, я тут ни при чем... Разве я знаю, что они там делали?.. Святой Иоанн, заступись и охрани меня...
Дождь прекратился. На востоке уже пролегла светло-розовая полоса. Утренний воздух был свеж. Леонардо пил его большими глотками, как ключевую воду. Он шел прямо, свободной, уверенной походкой. На душе у него было радостно.
Сделан еще один шаг в трудном деле познания мира!
Окраина начала пробуждаться. Со скрипом отворялись двери, там и сям хлопали открываемые ставни. Кое-где над крышами уже вился дымок. Из широко открытой двери таверны вырывался соблазнительный запах горячей колбасы и копченой ветчины.
Все чаще и чаще встречались прохожие. Начинался новый трудовой день. Позевывая и протирая заспанные глаза, они кто с недоумением, а кто подозрительно и с опаской смотрели на необычных здесь прохожих.
Солнце уже поднялось над крышами домов, когда Леонардо и Зоро-
:
***MMf
i,v
«/(*«**
Л,
‘ ;>'>
,•, ч*|- —|U.
'- *'
b|*W ЬАвЧ^**' '*
J*Л*)к>) .
a *V«**»4 •¦» j S"V"'*
Jl*D„.V» *Ц1 <'•+
* '
— Поразительно!.. Чудесно!.. Если бы я не видел собственными глазами, то... Удивительно! Какая смелость, какая точность!..—восклицал он.
Со странным, совершенно несвойственным его натуре нетерпением Маркантонио перебирал лежавшие на столе рисунки, делал заметки в своей записной книжке, снова обращался к рисункам, отрываясь от них только для того, чтобы заглянуть в банку.
— Снова и снова, в десятый, а если понадобится, и в сотый раз скажу вам, дорогой и высокоуважаемый синьор Леонардо, что вы совершаете преступление перед наукой тем, что не решаетесь отдать себя ей полностью! Вы величайший художник нашего времени, но, если бы вы решились посвятить себя науке анатомии, вы были бы величайшим анатомом не только нашего времени, но и многих будущих веков!..
Леонардо слушал молча. Так или почти так заканчивался каждый их разговор. С каким-то особенным упорством и настойчивостью Маркантонио убеждал его оставить все и заняться только анатомией, рисовал перед ним блестящие перспективы научной работы, славу и обеспеченность.