БОЛЬШИМ подъемом принялся Леонардо за выполнение заказа Лоренцо Медичи. Ему хотелось показать на деле, в большой самостоятельной картине, к чему привели многолетние раздумья, многолетние наблюдения над людьми и жизнью, поиски нового.
Весь ушедший в себя, Леонардо проводил многие часы в своей мастерской один, не встречаясь ни с кем.
Надо было изобразить мадонну с Иисусом. На эту тему, столь излюбленную церковью, было написано бесчисленное множество картин. Образы Марии и маленького Иисуса варьировались без конца: фигуры их размещались на полотне то так, то иначе, повертывались к зрителю то одной, то другой стороной. Но все эти вариации были подчинены одному строго установленному правилу: образы Марии и Иисуса должны были внушать зрителям чувство преклонения перед божественной силой. Картина должна была заставить зрителя забыть обо всем земном, обратить его к созерцанию божественного.
Леонардо в голову приходит мысль, странная и необычная. Он не мог выполнить заказ так, как это было принято до него. Пусть останется тема, заданная заказчиком. Тут ничего не поделаешь. Но содержание будет новое.
По существу, что в этой старинной легенде о Марии и Иисусе есть реального?
Мадонна с цветком. Деталь. Младенец.
художника. Сколько таких счастливых матерей видел он на улицах и площадях Флоренции, в домах горожан и крестьян! Сколько раз любовался он смущением молодой матери, застигнутой пытливым взором художника! Он глубоко понимает это материнское чувство, восхищение матери своим первенцем. Жизнерадостный характер, умение располагать к себе, обаятельная улыбка во многом облегчали Леонардо наблюдать людей и их чувства... Леонардо вспоминает девушку, с которой танцевал он в Феличе на празднике сбора винограда. С тех пор прошло более двух лет. Осенью этого года Леонардо снова побывал в Феличе. Здесь все было по-прежнему. Старик Баттиста, как и прежде, исполнял обязанности старосты. Годы не тронули его. На вопрос Леонардо, а где же Мария, из дома вышла молодая женщина с ребенком на руках.
Гостеприимные хозяева долго не отпускали своего дорогого гостя. Снова собрались соседи, появились покрытые пылью фляжки с вином, полились разговоры. Леонардо любовался новой красотой Марии, новым выражением ее лица, улыбкой, обращенной к ребенку.
Так, облик мадонны найден. Это совсем юная мать. Цветущее, улыбающееся лицо, не красивое, но удивительно привлекательное, полное какой-то особенной прелести. Гладко причесанная, нарядно одетая, она сидит вполоборота к зрителю, совсем просто, без всякой позы. На коленях — веселый толстый, крепкий мальчуган. Забавляясь сама, мать протягивает ему цветок, ребенок тянется к цветку всем своим пухлым тельцем. Все его внимание сосредоточено на цветке. Толстыми, как будто перевязанными ниточкой ручонками он старается схватить цветок, но движения его еще неуверенны.
Прорезь окна заполнена глубокой синевой итальянского неба. Солнца не видно, но его лучи наполняют всю комнату, золотят фигуру младенца. Эта удивительная игра света и тени прославили имя Леонардо в веках.
Поразительны естественность лиц, фигур, поз, глубокая правдивость передачи простой жизненной сцены. Ничего «божественного», ничего «святого». Не «пречистую деву Марию» прославлял в своей картине Леонардо, а мать, миллионы счастливых матерей.
Картина вызвала многочисленные споры. Одни, сторонники старого, кричали о «ниспровержении основ», о дерзости художника, готовы были обвинить его в «богохульстве». Другие — их было большинство — тоже были поражены новаторством художника. Но они прощали его смелость, восхищенные прелестью и жизненностью изображенного. Сам Леонардо не вполне был доволен своей работой. Взыскательный художник, он понимал, что это только первый шаг, что в картине нет еще желаемой глубины, что не хватает движения, что нет пейзажа, что краски не так ярки и богаты, как сама природа.
В эти же годы (1474—1480) Леонардо написал поражающий своей выразительностью портрет Джиневры де Бенчи, красивой молодой флорентийки. Писать портрет и писать картину на избранную тему — далеко не одно и то же. Портретист связан необходимостью дать сходство изображения с оригиналом, художник же, пишущий картину, свободен в этом отношении. И здесь Леонардо снова показал себя высоким мастером.
Леонардо да Винчи. Поклонение волхвов. Не закончено.
Леонардо принял заказ и начал работать с обычной для него энергией. Он сделал множество новых зарисовок, набросков. Однако кончить картину не удалось: в его жизни наступил большой перелом — переезд в Милан.
Хотя и не законченная, картина «Поклонение волхвов» производит огромное впечатление, показывая, до какого совершенства уже в это время дошло мастерство Леонардо.
В центре картины — дева Мария с Иисусом на коленях. Ребенок одной рукой благословляет поклоняющихся ему волхвов, другой тянется к вазе, которую подносит ему один из них. Труднее всего для Леонардо было найти удачное выражение лица Марии. Опыт «Мадонны с цветком» здесь не годился. Там была маленькая, скромная, обычная житейская сценка. Здесь же было поклонение младенцу — сцена большого значения. Поэтому и выражение лица и поза Марии должны были быть иными, более торжественными.
Волхвы, стоя на коленях, приветствуют Иисуса. Вокруг толпа людей. Все охвачены одним чувством — изумления, соединенного с восхищением, но выражает его каждый по-своему.
В картине нет ни одной фигуры, которая повторяла бы другую.
Интересен задний фон картины. Справа — гористый пейзаж, слева возвышаются какие-то руины, должно быть античных зданий. Скачут, сражаются и повергают друг друга на землю всадники в античных костюмах.
Зрителей пленяло необычайно тонко выписанное дерево, ветки которого как бы колышутся от ветерка, проносящегося по равнине.
Н А Б Е Р Е Г У А Р Н О
' ft ’ч\ term If« '¦ И ' к,
' ‘Я S-*-- 4
ЯйЯГл*
ЕОНАРДО медленно шел по берегу Арно. Далеко позади остались богатые кварталы Флоренции с их широкими площадями, высокими громадами дворцов, пышно украшенными церквами. Здесь все было иначе. Маленькие домики, скорее лачуги, бедняков теснились у реки.
Угрюмо смотрели закованные в толстые железные решетки окна изредка встречающихся складов. Узенькие, грязные улочки переплетались, разбегались и снова сходились на берегу реки.
Было раннее утро, час, когда во дворцах еще спят. А здесь, по улицам, брели люди, одетые в лохмотья, их заспанные лица были сумрачны, редкий смех странно звучал в тишине.
Это был час, когда шли к станкам работники прославленных на весь мир флорентийских ремонтных мастерских и мануфактур, голодные, грязные, вечно усталые люди, трудом и умением которых создавались удивлявшие всю Европу тончайшие сукна и шелка.
Необычная в этих местах наружность и костюм Леонардо — он, как всегда, был одет в куртку и красный короткий плащ — вскоре обратили на себя внимание. Люди с удивлением и нескрываемым раздражением смотрели на этого неизвестно зачем зашедшего сюда человека. Он не был похож ни на купца, ни на приказчика, ни на странствующего проповедника, ни, наконец, на сыщика тайной полиции.
Недоуменные взгляды вскоре сменились возгласами:
— Эй, петушок! Что привело тебя сюда в такую рань?
— Должно быть, вчера здорово хватил и дорогу домой позабыл!
— Гляди, гляди-ка, на поясе-то что у него!
— Это, видно, новый сборщик податей, вот он и повесил на пояс свои записи.
— Ха-ха-ха! Проваливай-ка отсюда, братец! Здесь много не насобираешь. Ты пройдись лучше в Палаццо Веккио...
— Нет, какой это сборщик? У тех морды — смотреть противно, а у этого...
— Что ж, тогда, должно быть, за красавицами сюда пожаловал...
— Вон они! Смотри, смотри!
Из-за угла показалось несколько молодых женщин. Это были ткачихи и красильщицы, спешившие на работу.
Молчавший до того невысокий коренастый парень с мрачным выражением лица решительно шагнул к Леонардо с явным намерением поговорить с ним по-своему.
— Эй, Дамьяно! — подзадоривали его. — Посмотри, какой гребешок у этого петушка!
Подталкиваемый парнями, Дамьяно подошел почти вплотную к Леонардо.
— А ну-ка, красавчик, проваливай отсюда! — вызывающе сказал он.
Леонардо спокойно смотрел на него. «Какое лицо... — думал он. —
Сколько силы в этом человеке!»
— Ну, ну, поворачивайся, да поскорее, нетерпеливо говорил Дамьяно.
Но удивительно спокойный взгляд незнакомца расхолаживал его.
— Ты кто? — спросил он уже более мягко.
— Я художник, — ответил Леонардо.
— Художник? — недоверчиво протянул Дамьяно и тут же воскликнул с яростью: — Так какого же черта тебе здесь надо! Уходи! Иди и рисуй святых. — Дамьяно крепко сплюнул на землю. — Торопись, а то мы поможем тебе!
— Я пришел сюда сам и сам уйду, когда захочу, — хладнокровно заметил Леонардо.
Где-то ударил колокол. Люди повернули в открытые железные ворота. Вместе с ними в ворота вошел и Леонардо.
Еще накануне он через своего отца, сэра Пьеро, уважаемого всеми суконщиками города, получил разрешение посмотреть мануфактуру, принадлежавшую высокочтимому мессеру Бенвенуто Корси.
Леонардо переходил от станка к станку и удивлялся тому, как грубы, неуклюжи, тяжелы в работе эти старые сооружения. Сколько труда, тяжелого, упорного, требуют они, а что дают? За целый день работы — от восхода до заката солнца — ткач может напрясть так мало пряжи, что за вычетом хозяйской доли ему остается лишь на кусок хлеба. Вот одна из причин нищеты, голода, которые так безжалостно истощают этих людей. А сколько их умирает в молодые годы!
Леонардо долго смотрел, как молодые, исхудавшие донельзя, кашляющие все время женщины занимались стрижкой шерсти. В воздухе носились тысячи тонких ворсинок. Они забивались в рот и легкие.
Леонардо вышел во двор. По каменным плитам текли потоки разноцветных красок.
Воздух был насыщен острым, зловонным запахом.
У чанов, над которыми стояли тяжелые облака пара, возились люди. Раздетые почти донага, обливаясь потом, они тащили большие, тяжелые куски ткани и, напрягая последние силы, погружали их в чан, мешали в нем, внимательно следя за малейшим изменением краски.
Леонардо смотрел и думал: к чему же наука, к чему математические исследования, механика и физика, все эти споры, за которыми так приятно проходят часы, если человек и теперь должен работать с такими же мучениями, как и раньше, когда люди не знали «божественной геометрии»! Что же? Так должно быть и впредь?
Вдруг раздался громкий крик. Леонардо растерянно оглянулся.
Двое рабочих старались повернуть огромный красильный чан, чтобы вылить из него уже использованную краску. Чан был очень велик, почти в два человеческих роста высотой и в несколько обхватов по окружности. Невысокий, коренастый рабочий толкал чан вперед, а другой, худой и изможденный, старался чуть-чуть наклонить его.
Неожиданно огромный, многопудовый чан стал медленно клониться вниз, угрожая всей своей тяжестью задавить людей.