Витаутас Петкявичюс
АРШИН, СЫН ВЕРШКА
СЛАВНЫЙ РОД ВЕРШКОВ
Жил-был в деревне Безделяй человек, по имени Кризас, по фамилии Вершок, и славился он своей премудростью. Умные советы сыпались из него, как пух из подушки, но при всём при том наш Кризас даже ломаного гроша за них не требовал. И только по воскресным дням давал себе отдых — всякую чушь языком молол. Чепуху на постном масле.
Кризас был мужик что надо: сердцем- лев, умом — лисица. Хотя, сказать по чести, у Вершка и предки все друг друга стоили: медведи в драке, волы в работе, каждый мастер языком чесать. К чему ни приложат руку — сломают так, что вовеки не починишь; кого погладят, у того искры из глаз; а не дай бог похвалят кого-нибудь — человек полгода ходит как в воду опущенный.
Славный род, что и говорить!
Раполас Вершок, дед Кризаса, ещё в турецкую кампанию крест за геройство получил — на шее таскал его, чтобы нос не задирать отважности, — и до самой смерти безделяйцам о той лютой битве страсти всякие рассказывал: "Турки, значит, на одном берегу Дуная залегли, мы на другом; ни взад, ни вперёд застряло войско, словно топор в колоде, ни с места! Делать нечего, генералы зимовать велят. А тут холода ударили, у меня в голове и прояснилось. Приказал я артиллеристам в пушку ядро загнать, ствол весь до отказа паклей законопатить и сверху глиной залепить. Приготовились, ждём. Только турки зашевелились, мы как жахнем — трах-тарарах!… Ну и бухнуло, ну и ухнуло! На нашем берегу человек сто полегло, а уж на турецкой стороне что делалось — ни в сказке сказать, ни пером описать".
Вот это был солдат!
А сын его Гервазас, отец Кризаса, тот в японскую войну отличился, хоть ничего и не получил за это.
Послали его в разведку. Шёл он, шёл, вдруг видит: японский солдат ему навстречу. Гервазас ноги в руки и бежать. Только пятки сверкают. А японец со всех ног за ним.
Смотрит Гервазас — в чистом поле мельница стоит, машет крыльями. Он шасть за неё, и японец следом. Гервазас шпарит во весь дух — никак не оторвётся от противника. Обежали вокруг мельницы раз, другой, третий… десятый круг бегут. Так и носились бы до полного изнеможения, если б Гервазас с перепугу не догнал японца. И сам не рад. Японец, видать, был тоже не робкого десятка: услышал топот за спиной и поднял руки, не дожидаясь, пока противник окружит его и в плен возьмёт. Военное дело назубок знал.
Гервазас впопыхах не заметил, что японец сдался, и ещё долго бегал вокруг мельницы. А когда выбился из сил, остановился и увидел, что неприятель руки вверх поднял. Тут Гервазас, как кошка, на мельничное крыло вскарабкался. Хотел было мертвецом прикинуться, но ветер дунул, повернул крыло, и герой на землю шмякнулся.
Так и сел в лужу. Думал, на манер лягушки в тину спрячется, да, как на грех, вся грязь расплескалась, вода в мундир впиталась, и сидит Гервазас под открытым небом ни жив ни мёртв.
"Эх, была не была…" — решил смельчак, зажмурился и с винтовкой наперевес пошёл в атаку.
Шёл, шёл за японцем, а когда открыл глаза, смотрит — он уже в свой полк притопал. Прямо в штаб "языка" доставил.
За тот подвиг генерал Гервазасу медаль сулил, да, на беду, его самого в плен взяли. Только и дали Гервазасу, что три дня отпуска — храбрость свою обмыть, а японец всю войну в плену просидел и винтовку больше в руки не желал брать. За мир боролся.
А в Отечественную и сам Кризас показал, чего стоит род Вершков. В последний день войны к партизанам подался и всё равно прославиться успел, Мигом!
Встретил он блуждавшего по лесу немца и сделал вид, будто не партизан ищет, а кнутовище хочет вырезать. Нагнулся и стоит.
"Хенде хох! Снимай шубу!" — крикнул фашист.
"Не лето на дворе, — отвечал Кризас. — Так и простыть недолго".
"Руки вверх!" — орёт фриц.
"А если у меня вся кровь из рук в ноги утечёт, как же я убегу от тебя?" не сдаётся Кризас.
"Стрелять буду!"
"Этак каждый дурак пулю вогнать может, а попробуй вытащи её потом!" рассуждает наш герой.
Только немец прицелился — Кризас и глаза уже закрыл, — как вдруг с дерева: так-так-так! — словно пулемётная очередь. Тут и немец зажмурился от страха. Так и простояли оба чуть не целый час, всё ждали, когда их пули скосят. Дятел, что сидел на сухой ели, не найдя поживы, полетел дальше. И снова тихо стало в лесу…
Как под водой.
Опомнились враги, бросились бежать, но лбами стукнулись и упали замертво. Хорошо, "что у Кризаса башка покрепче оказалась. Он первым очухался, скрутил немцу руки липовым лыком и поволок в деревню. Будто телка на привязи.
Другой бы потом всю жизнь трезвонил про этот подвиг, но не таков был Кризас. Он всё молчал и думал. С тех пор как шибанулся лоб об лоб с немцем, его так и подмывало что-нибудь умственное сказать, но он только рукой отмахивался, как от мухи, и всё думал, думал, думал. Будто филин, глазищами ворочая. Однако в один прекрасный день безделяйцы всё же заставили его заговорить. За советом пришли.
Повадился в стадо волк. Без ножа овец резал. Ну точно косой косил, разбойник.
Долго думали, гадали мужики, как им быть, наконец решили обратиться к Кризасу.
"На каком берегу лес растёт — на том или на этом?" — спрашивает у них Кризас.
"На том", — в один голос отвечают мужики.
"Так сломайте мост, и волк не явится".
Обрадовались люди, разнесли весь мост по досочкам, а волк как резал, так и режет овец, чтоб ему ни дна ни покрышки.
Соседи опять к Вершку:
"Что делать?"
Кризас поскрёб в затылке, подумал и сказал:
"Не иначе, вы мост сломали, когда волк на этом берегу отсиживался. Стройте заново, ждите, пока он в лес воротится, а там и ломайте".
Сказано — сделано.
Помог ли, нет ли этот совет — никто не знает, а только мудрое слово с уст Вершка воробьем слетело, меж людей обернулось и орлом вернулось: по сей день в народе рассказывают легенды о необыкновенной мудрости Вершковой.
Во все колокола о ней звонят!
В СЕМЬЕ НЕ БЕЗ УРОДА
Так и жил на свете Кризас Вершок, присматривал за колхозными лошадьми, покуривал доставшуюся от деда и отца кокосовую трубку да мысли мудрые как семечки разбрасывал. И ещё бы столько же спокойно прожил, не родись у него сын Рокас. И как нарочно в воскресенье, когда его многодумная голо ва отдыхала, а язык лишь чепуху молол. Плёл, порол, нёс околесицу.
Поскольку у них в колхозе не было ни добрых, ни злых фей, а окрестные болота, где в своё время водились ведьмы, трактористы давно уже осушили, колхозники сами принялись пророчить новорождённому, что ждёт его в этой жизни. Как по звёздам читали!
— Этот малый вырастет-будет железо мять, как воск, — подержав крепкую ручонку младенца, сказал колхозный кузнец Наковалюс и подарил малышу кувалду весом в полпуда, полфунта и ползолотника. Не всяк подымет.
— Пока он вырастет, от твоей кузни и духу не останется, всё машины делать будут, — не согласился ночной сторож дед Караулис. — Быть парню солдатом: живот у него ёмкий, голос звонкий, и смотрит на всех с прищуром-сразу видно, будет метким стрелком. — Он подошёл к младенцу, ущипнул его за ляжку, дёрнул за нос и подарил ружьё.
Не какую-нибудь хлопушку, что солью заряжать, а самую настоящую пищаль старый дед принёс — самопал кремнёвый!
— Ну нет уж, дудки! — возразил сторожу кладовщик Амбарас. — Погляди-ка на его пальчики: загребущие, к себе тянут, как у ястреба. Кладовщиком будет малый! — определил он и, подойдя к люльке, преподнёс Рокасу овчинку — кожушок подшить. Искусственную, в парикмахерской накрученную.
— Сам вырастет — и пальцы выпрямятся, — решил пастух Выгоняйла. — Будет стадо пасти: и сильные руки, и звонкий голос, и пальцы хваткие — всё пригодится пастуху при стаде. — Поклонившись в пояс, он подарил маленькому Рокасу рожок. И кнут ремённый.
Все желали новорождённому счастья в жизни, один лишь тракторист Пахайтис молчал, потягивая пиво. Наконец он вытер губы, встал и торжественно начал:
— Все ваши ремёсла хороши, а пожелания и того лучше, но только вы изрядно поотстали. Настоящему колхознику трактор подавай, стального коня… — да так и не кончил. Поглядел на Кризаса и прикусил язык.
Разозлился Кризас оттого, что соседи прочат его сына не в инженеры, не в генералы, не в министры, не в ветеринары и даже не в председатели колхоза. Топнул в сердцах ногой и ляпнул:
— Мой сын паном будет!
Как топором отрубил.
Соседи так и ахнули, спорить пробовали, возражать пытались, но Кризас упёрся словно бык — не переспоришь. Когда гости разошлись, Дарата, жена Вершка, спросила мужа:
— Тебе что, пиво в голову ударило?
— Сказал, паном — значит, паном будет! ~ гаркнул Кризас, покраснев как рак.
— Каким ещё паном?
— Самым настоящим: будет летом в галошах ходить, от солнца под зонтик прятаться, очки для важности носить и тростью помахивать, чтобы простой народ боялся, шапки за версту снимал.
— Да ведь панов-то давно уже на свете нет, — убеждала мужа Дарата, — все попередохли от безделья, а ты хочешь, чтобы наш единственный сыночек паном был! Ни за что! Пусть уж лучше в подпасках бегает: глядишь, хоть ложку вырежет кленовую, из сосновых корешков лукошко сплетёт, из тальника свистульку смастерит… А что пан умеет?
— Панствовать! — грохнул кулаком по столу Кризас.
Будто печатью припечатал. И пришлось Дарате смириться перед мужем, не мешать мудрецу своей дорогою идти. Широкой, как собачий лаз, прямой да сухой, как брод болотный. За всеми панами вслед.
ЧУДО-МАЛЬЧИК
Говорят, яблоко от яблоньки недалеко откатывается. А вот Рокас, ещё и шагу не шагнув, с первых дней весь род Вершковый заткнул за пояс. Мал да удал.
Начать с того, что родился он с четырьмя зубами и трёх дней от роду клёцки ел. Крутые, слипшиеся, по три штуки зараз проглатывал. Ещё через неделю прямо из кувшина квас хлебал. За милую душу — не поморщившись.
А горластый, а сердитый был! А тяжёл-то до чего! Месяца не пролежал люльку продавил. Дубовую, медью окованную. Тогда мать его на печку уложила.
Осела печка, прогнулась, как спина у мерина, однако выдержала младенца. Может, так и рос бы Рокас на тёплой лежанке, да спустя полгодика, раз-брыкавшись, все кирпичи повышиб. И рухнула печка. Со страшным грохотом. С того памятного дня перебрался Рокас на сеновал. Спал без просыпу ребёночек.
Но вот исполнился мальчонке год, отец привёл его в избу и стал учить панской мудрости.
— Видишь ли, сынок, — начал он издалека, — спать да жрать и простой народ умеет, а пану притом ещё и думать полагается- И Кризас постучал себя по лбу. Как в запертую дверь.
— А я думаю, батя, — ответствовал сынок и со всего размаха хватил себя кулаком в лоб.
— О чём же ты думаешь?
— Думаю, что моя башка позвонче, — сообщил Рокас.
— Разве так думают? — покачал головой отец. — Каждый простолюдин скажет, что цыплёнок из яйца вылупился. А пан, тот ещё подумает, как это цыплёнок сперва в яйцо забрался. Вот как думать надо!
И задумался тут Рокас. Сидит, час думает, два думает, не шевелясь, а отец на него любуется. Глаз не сводит.
— Ну как, сынок, надумал что-нибудь? — спрашивает ласково.
— Нет ещё, — трясёт башкой Рокас.
Отец суетится вокруг него, деревянными башмаками по полу бухает. Наконец не вытерпел, снова спрашивает:
— Ну, придумал?
— Ага…
— Так чего ты ждёшь? Выкладывай!
— А куда воробьи денутся, когда наша изба сгорит?
Кризас только руками всплеснул от радости. Ну и ну! У мальчонки, можно сказать, молоко на губах не обсохло, а его уже хоть на митинг выпускай докладывать.
Как по писаному шпарит.
— Ах ты умница-разумница! Всё насквозь видишь! — радовался отец, обнимая Рокаса.
А мать, смахнув слезу, поднесла сыночку полное решето орехов. Лесных, отборных — один в один.
— Угощайся, сынок.
Тот потянулся было за орехами, но отец остановил его:
— Пан так не делает. Ты сперва поблагодари мать, а затем попроси, чтобы своей рукой тебе отсыпала.
— Ещё чего! — рассердилась Дарата. — Пускай сам берёт.
— Рокас, не будь дураком! — предупредил отец. — Материна горсть вдвое больше твоей!
Но мальчик не слушал ни мать, ни отца. И руки за спину спрятал.
— Бери, — упрашивает мать. Рокас не слушает.
— Пускай сама отсыплет, — твердит отец. А Рокас ему в ответ:
— Тогда уж лучше ты набери: твоя горсть ещё побольше будет.
Доконал-таки папашу своей мудростью.
— Ума палата! Вот тебе две горсти! Вот тебе три! — Кризас чуть ли не плясал от радости. — Вот тебе десять горстей! Да такому сыночку и всего решета мало. На лету хватает отцову мудрость!
Обнял и расцеловал наследничка.
Так и рос удивительный младенец, затмевая мудростью родителей, ростом и силой опережая соседских ребятишек, радуя колхозников своими проказами: кому окошко высадит, кому забор повалит, кому огород потопчет…
Все только диву давались:
— Ну и мальчик! Другой бы на его месте давно уж голову сломал, а этого и смерть не берёт! Живьём готовы были схоронить беднягу.
БРАТ МИЛОСЕРДИЯ
Рокас рос как на дрожжах, будто его кто за уши тянул, и, будучи ещё в коротких штанишках, вымахал выше Кризаса. Он бы, глядишь, и дальше рос, если б не притолока. Каждый раз об неё лбом бился, вечно с фонарём над глазом ходил, и сколько за день прибудет росту, столько, бывало, и убудет, как стукнется. Перестал расти, вширь пошёл.
Зато ел ребёночек за троих. Как дорвётся — не оторвётся.
Больше всего любил он клёцки. Только рот разинет, прожевать не успеет, а клёцка уже сама проскакивает в глотку, будто её за верёвочку дёрнули. Уши шлёп, шея — оп, раздуется, точно утиный зоб, и готово дело: в животе клёцка. А случись сразу двум или трём застрять в горле, тоже не велика беда: Рокас только головой помашет, слезу стряхнёт, а пальцем пропихивать ни за что не станет. Боится руку проглотить.
Первое время Кризас смотрел да радовался, ложку в сторону отложив, но когда остался несколько раз без обеда, перестал глаза таращить и принялся уплетать за обе щеки, не бросая мудрых слов на ветер. Словно перед голодухой наедался.
Первое время они вровень ели. Однако вскоре сын и тут начал обгонять отца. Тогда Кризас хитрость применил. Довоенную!
— Дно у миски-то обливное, — заявил он однажды, уминая клёцки, и поближе придвинул миску.
Прямо под нос себе поставил.
Рокас только рот разинул и глазами хлопает, не зная, что сказать. Может, так и встал бы голодный из-за стола, если бы не мать, которая, раскусив отцову хитрость, передвинула миску к сыну и сказала:
— Три копейки заплатил и хвалишься. Отец снова миску к себе:
— Ничего, что дешёвая, зато крепкая. Но мать вновь подвинула миску к сыну и, придерживая руками, возразила мужу:
— Будешь по столу возить, так не только глина — сталь и та не выдержит.
В следующий раз Рокаса уже не надо было учить. Только отец добрался до подливки, Рокас тут же повернул миску и давай из-под клёцек соус черпать. Как из колодца.
Кризас снова повернул миску лункой к себе и мудро заметил сыну:
— Солнце по кругу идёт.
Мальчик недолго думая ещё раз повернул миску со словами: