— Поздравляю!
— О'кей.
— Амеркиканец?
— О'кей Я родился в Нью-Хейвене.
— А тут написано… из Мельбурна.
— О'кей: я родился в одном городе, а живу в другом. Сейчас я — австралиец…
— Понятно. Следующий: Джеймс Филлайн…
— Иес…
Гошка потянул Джона за рукав и отвел в сторонку.
— Слушай, австралиец, давай дружить? А?
— Давай. Меня зовут Джон…
— А можно я буду называть тебя О'кей?
— Хо! — усмехнулся Джон. — Валяй… А тебя?
— Килограммчик.
— Что-о? У вас дают такие имена?
— Да нет, Гошка я. Это ребята так прозвали. Я не о том. Понимаешь, у меня с английским туго, с первого урока. Кобра говорит…
— Кобра?!
— Учительница. Она очкастая… Но хорошая!
— О'кей.
— Так вот, с произношением у меня труба..
— Труба?! — поразился О'кей.
— Ну это значит, как дым: всё в трубу вылетает!
— А-а! О'кей, о'кей… У нас, это — убытки.
— У тебя самого как с произношением?
— Я отличник, у меня нет трубы…
Здорово! — восхитился Гошка. — Но ведь трудно…
— Зато потом бизнес свой буду иметь. Это у вас хорошо: все о тебе заботятся, за тебя всё делают, а у нас — только сам…
— Оно-то и здесь… — не совсем… — согласился Гошка. — Так поможешь?
— О'кей.
Это был «яркий пижон международного класса», как о нем вполголоса сказала старшая пионервожатая Оля. На джинсах его пестрели наклейки отелей нескольких столиц мира, рубашка копировала географическую карту: на груди восточное полушарие, а на спине — западное. Мордашка у него была славная — белая, без единого пятнышка; глаза под тонкими, как у девочек, бровями голубые, умные и смешливые; зубы крепкие и красивые; каштановые волосы волнами спадали на плечи. Был он высок и строен; на левом плече у него болталась гитара.
— Эй, географ, подходи! — крикнул Андрей по-русски, надеясь, что тот его не поймет, и поманил его списком.
Мальчик, ему было тоже лет четырнадцать, охотно повиновался.
— Кто ты? — по-английски спросил его Андрей.
«Географ» неторопливо снял с плеча гитару, пальцы его пробежали по струнам, гитара озорно зазвенела, и Яков Германом, тонкий ценитель музыки, изумленно уставился на «пижона».
Мальчик ответил начальнику дружины ласковым взглядом и вдруг запел приятным мягким баритоном:
Я перед вами, словно ценный мех,
Родителей любимое созданье;
На Древе Жизни я
Что обращают на себя вниманье.
— Ещё, ещё!.. — закричали ребята, когда он умолк.
— Это вам не концерт, — деловито ответил «географ». — Я заполняю анкету… Ясно?..
— А как же тебя все-таки зовут? — спросила старшая пионер-вожатая Оля.
— Мокеем! С Урала я. Из современных…
— Что-то я таких у нас не видал! — крикнул ктo-то сзади.
— Я на тек, которые будут…
— Ладно, — вздохнул Яков Германович. — Следующий…
— Эй, Сучок, — тихо окликнул «пижона» Гошка, — ступай к нам…
Мокей пренебрежительно скользнул взглядом по толстой фигуре Гошки и спросил:
— Сарделька?
— Нет, — опешил Гошка, и, сам не зная почему, признался: — Килограммчик…
— А это что за мистер?
— О'кей он. О'кей — австралиец.
— Вон как! Сосед? Это же где-то совсем рядом… — Он показал Австралию на своей рубашке.
— Меня зовут Джон.
— А я — Мокей… Значит, ты и по-нашему балакаешь?
— Ба-ла… ка?.. Ешь?!
Он что у тебя, с приветом? — спросил Мокей, поворачиваясь к Гошке.
— О'кей, — обрадовался Джон. — Я с приветом к тебе…
— Ну ладно-ладно, — смутился Мокей. — Я вижу, ты ещё не здорово в языке, но мы тебя вытянем!
— Откуда? — в отчаянии спросил Джон.
— Из пучины незнания…
— О'кей, — понял Джон. — Скажи, Сучьок Мокеевич… Я так произнёс?
— Мокеем зовут меня, а не отца, — понял? Во-вторых, сучок — это вовсе не имя…
— Ах так! — кивал Джон. — Тогда это есть предмет?
— Ну; разумеется. Да вот, смотри. Видишь в доске эту штуку? Она называется по-русски «су-чок».
— О'кей, о'кей! Это есть по-английски «тувнг» — «умереть»… Ты это имел в виду?
— Что?!
— У нас произносят «ту хоуп зе тувиг», что примерно означает «умереть», особенно если ты много должен денег… Мой отец типографский рабочий, но и ему приходится изредка так говорить…
— Да нет, я имею в виду другое, — объяснил Мокей. Я хочу жить, понимаешь? И жить не серенько, а ярко, выделяясь из толпы, чтобы понравиться своей Фортуне — богине судьбы.
— О'кей, — согласился Джон. — Это одобрительно.
— Надо выделяться, как этот сучок выделяется на доске… Чем и как — это твоё дело.
— Точно! — обрадовался Гошка и рассказал, как он из двоечников выбился в уверенные хорошисты (о роли отца он для краткости умолчал). — Я теперь решил так же действовать и здесь; вначале буду делать, что захочу, а потом уже начну по правилам:.. Вот увидите — я ещё проявлю себя!
— Так ведь это совсем новый, оригинальный бизнес! — восхитился Джон. — Килограммчик, ты гений есть!
— Я только не знал, что стал нравиться этой богине…
— Фортуне, — напомнил Мокей.
— Вот-вот..
— О'кей. Теперь я понимаю вас очень хорошо, друзья, и мой поезд опять идёт на рельсы, — успокоился Джон. — Мне отец — по-нашему фазе — говорит: общество хочет сделать всех стандартом, а человек должен сопротивляться и быть оригиналом.
— Ну вот… — облегченно вздохнул Мокей, — дотолковались. Главное — не быть похожим на других, в этом суть.
— И ещё, — продолжал Джон. — он говорит: жизнью людей управляют счета в банках! А у каждого свой счёт, и потому своя жизнь, непохожая на другие…
— Счёт? — переспросил Мокей.
— Ну, деньги, в банке…
— А-а… В сберкассе, — кивнул Гошка. — А мой Папа говорит: не в деньгах счастье!
— Кто он у тебя, предок-то? — опросил Мокей.
— Писатель, сказки пишет.
— Ну и подыскал же ты себе родителя, посочувствовал Мокей. — А мой — кондитер. Я, говорит, любую сказку в торт могу превратить! Понял?..
— Но я сказки люблю, — честно признался Гошка.
— О'кей, — кивнул Джон, — сказки всегда питательны человеку.
— Да и я не прочь их почитать… — после небольшого раздумья добавил Мокей.
— А чего ж ты тогда: сказку — В торт? — спросил Гошка.
— Так я же сучок! Надо быть непохожим на других! Или я не так сказал, ребята?
— Сучок, сучок, серьезно ответил Гошка.
— Хорошо сказал, — одобрил Джин. — И коротко и верно: сучок!.. На Древе Жизни…
— Ребята! — объявила старшая пионервожатая Оля. — По машинам…
Ей было двенадцать лет, она окончила пятый класс. Из их школы аз Артек приехало человек шесть, и всех определили в дружину «Алмазную». Ещё в автобусе, на выезде из Симферополя, однокашники этой девочки поведали остальным, что её зовут Бутончик, вернее, так её прозвал дедушка; оказалось, удачно, и прозвище вытеснило настоящее имя и закрепилось.
— Ненадолго… — заметил Мокей, сидевший рядом с ней.
— Почему? — поинтересовалась девочка.
— Потому что ты скоро станешь цветочком!
Все зааплодировали. Бутончик смутилась, а потом, когда ребята запели «Взвейтесь кострами», наклонилась к Мокею и с искренним любопытством спросила:
— А каким я буду цветочком?
— А тебе каким хочется? — вопросом на вопрос ответил Мокей.
— Н-не знаю… Ландышем. Можно? Как ты; думаешь?..
— Посмотрим, — тоном старшего произнёс Мокей.
— Лишь бы не павлином! — вдруг засмеялась Бутончик.
— Это что, намёк? — насторожился Мокей. — К тому же павлин — не цветок.
— Скажи честно, чего ты вырядился? Ведь играешь здорово, поёшь — заслушаешься…
— Я — сучок, понимаешь ли… Скучно быть, как все…
— А когда, сучок выдавишь… на его месте, знаешь, дырка останется!
— Если б ты не была девчонкой, я бы тебе показал!
Гошка, наблюдавший за ними, догадался, что Мокей попал в затруднительное положение, и крикнул:
— Сучок! Чего ты с ней связываешься? Иди к нам, песенку свою сочиним…
— Пусти, — поднялся Мокей, чтобы пересесть на упругое сиденье в хвосте автобуса.
— Иди-иди, сучок дубовый, — засмеялась Бутончик, пропуская его. — Пробка ты, а не сучок.
— Я тебе припомню это, злючка.
Но Бутончик вовсе не была злючкой; напротив, она отличалась ласковым и добрым характером. Правда, у неё имелся один серьезный недостаток: она всегда как бы размышляла вслух — что думала, то и говорила. Но этот недостаток в юности встречается почти у всех и с возрастом исчезает бесследно: я по себе знаю…
Вереница автобусов миновала въезд в Артек и стала спускаться к морю. Перед ребятами раскинулась красивая панорама; они невольно умолкли и прильнули к окнам…
«… А когда видишь Артек с моря, — писал потом Гошка своим родителям, — то он расположен в три ряда, как слоёный Мамин пирог. Внизу — пляжи, отгороженные друг от друга дамбами. Ещё корпуса лагерей „Морской“ и „Лазурный“, наш морской порт, собственный, с кораблями! Потом идёт второй слой: здесь Дворец пионеров, административный корпус, памятник Неизвестному Матросу, посёлок для сотрудников Артека… А в третьем ряду, вверху, — наша дружина „Алмазная“ и вообще весь пионерлагерь „Горный“, школа, стадион, бассейн.
В самом центре — памятник Ленину. Он так стоит, что отовсюду виден и ему, Владимиру Ильичу, тоже всё видно и слышно!
Народу тут тьма… Из всех стран, какие только есть на свете, африканских — тоже. Славные! Я ему говорю: „Тебе хорошо, ты сразу не похож на других чёрный… А мне ещё надо чем-то отличиться!“ А Джефри говорит: „Так я дома, тоже как все, чёрный. И мне там трудно отличиться…“
Но я тут встретил мировецких ребят, и мы сучкуем, то есть становимся непохожими на всех. Не чёрными, а вообще — особенными. Когда совсем станем непохожими, я всё опишу подробно, а пока — ищем правильные пути».
Вот уже автобусы бегут по горному склону (Второй Гошкин «слой») на высоте метров двести над синим-пресиним морем. Свернули влево. Теперь Аю-Даг виден прямо по ходу и немного справа; сходство горы с медведем становится поразительным.
Чуть слышно шуршат шины колёс, посвистывает ветерок, донося волнующий запах моря, сухо потрескивают цикады, весело шелестят перистые листья пальм, и стройно красуются кипарисы у выгнутого подковой добродушно-ворчливого побережья. А навстречу шагают густые горные леса.
Ещё поворот, но уже вправо, слегка вниз — и вереница автобусов замирает возле четырёхэтажного светлого корпуса дружины «Алмазной», неподалёку от белого обелиска, увенчанного мраморным бюстом человека с задумчивым взглядом, бородкой и усиками.
— Памятник Зиновию Петровичу Соловьёву, — сказала Оля. — Наша дружина носит его имя.
Весело выбежали ребята из автобусов, а наши три друга — Гошка, Мокей и Джон — запели под гитару только что сочиненную ими песенку:
В отдельности сучок —
Сам по себе и где-то,
А вместе мы — пучок,
Прекраснее букета!
«О'кей», — сказал Мокей,
«Лады», — кивнул О'кей,
«Допустим», — согласился Килограммчик…
Чик, чик, чик-чик.
— Становись! — скомандовал Яков Германович. А когда все построились, разрешил стоять «вольно» и объявил, кто в какой палате будет жить, после чего добавил: — Не мешкайте, ребята, потому что нас ждут в столовой…
— Так недавно ж ели, в Симферополе, — раздались голоса.
— Ничего, это не повредит, — успокоила Оля. — Знайте, что с этой минуты отряды соревнуются между собой, в том числе и по весу…
— Как это — по весу? — спросил Гошка, слегка бледнея от неясного, но тревожного предчувствия.
— В прямом смысле: кто на сколько поправится за смену.
— А повара здесь как?..
— Сам увидишь…
Гошка пошатнулся и прислонился к Джону: — Поддержи меня, О'кей.
— С тобой плохо?..
— Я… я люблю поесть, — признался Килограммчик. — А мне надо худеть…
— Не тоскуй, — успокаивал его Мокей. — Будь сучком во всём!
— Главное, — посоветовал Джон, — больше движений. Спорт превращает продукты в мускулы.
— Где там… — безнадежно махнул рукой Гошка. — Разве после хорошей еды захочется шевелиться?..
— Уж это ты прав, — согласился Мокей. — А вон, видать, и шеф-повар пришёл с помощниками!.. Точно! Слышите?
— На разбойников похожи, — проворчал Гошка.
— Нет-нет, — возразил Джон, — хорошие, крепкие люди!
— Дай им только волю, — нахмурился Гошка, — так и вовсе закормят…
В палату
«О'кей», — сказал Мокей,
«Лады», — кивнул О'кей,
«Допустим», — согласился Килограммчик…
Чик, чик, чик-чик.
Странное дело: веселая мелодия, даже при несовершенстве текста, пленяет нас. Пётр аж привстал.
— Здорово играешь… — восторженно произнёс он. — А слова чьи?
— Поэта Сучкова! Ребята, молчок! Я творю… — И в самом деле сочинил тут же, экспромтом, ещё один куплет:
Нам правила нужны,
Как двери без замков,
И прославляем мы
Порядок без
«О'кей», — сказал Мокей,
«Лады», — кивнул О'кей,
«Допустим», — согласился Килограммчик…
Чик, чик, чик-чик.
Яков Германович, проходя в это время по коридору, остановился возле двери и сперва дослушал песню, даже руками подирижировал и лишь после припева вежливо постучался, заглянул к сучкам и строго сказал: